Цемах Атлас (ешива). Том второй - Хаим Граде

В Пурим после трапезы Генех тоже пришел в синагогу, чтобы весело провести время со всеми, и отплясывал так зажигательно, как никогда прежде. Долго после семидневного траура и даже после тридцати дней со дня кончины ешиботники все еще не могли понять, как они умудрились до такой степени напиться в Пурим и так увлечься распеванием песен, чтобы не заметить, что происходило у них на глазах. Парни стояли вокруг малоритчанина, высокого и стройного, на редкость умелого танцора, и восхищались его «казачком», восхищались, как он пляшет вприсядку и высоко подпрыгивает, как он выбрасывает ноги и проворно крутится. Глаза главы ешивы тоже были в тот вечер словно закрыты. Он заметил, что Янкл-полтавчанин со своей компанией отсутствует, и сильно забеспокоился: кто знает, что этот дикарь может устроить в честь праздника Пурим? Наконец Янкл со своей компанией появился и сказал, что они где-то занимались изучением мусара, чтобы даже веселье в честь праздника Пурим было весельем ради Царствия Небесного… Янкл одним глотком сразу же высосал полбутылки водки, дал выпить своим ученикам, а потом пустился вместе с ними в пляс. При этом рядом с ними стоял глава ешивы и хлопал в ладоши. Он даже не заметил, что в другом конце шумной, бушующей праздником синагоги отплясывал Генех-малоритчанин, отплясывал так бешено и радостно, что выплясал всю свою душу.

Глава 6

Смерть ученика ешивы удержала от разжигания войны семью старосты благотворительной кассы и его друзей, которые поклялись не успокаиваться, пока не выкурят из местечка Янкла-полтавчанина и всех остальных мусарников, как кусачих мух. После кончины Генеха-малоритчанина один из друзей посоветовал старосте смолчать, потому что все теперь жалеют ешиботников и будут их поддерживать. Другой друг старосты утверждал, что, судя по тому, что говорят люди, покойный был праведником. И, возможно, между мусарниками есть и другие такие, как он, и это будет не по-еврейски, чтобы невиновные страдали из-за виноватого. Третий друг вообще предостерегал от того, чтобы связываться с ожесточившимися сердцами ешиботниками. Наконец, и дети самого старосты начали кричать:

— Отец, этот парень выглядит помешанным, а войну с сумасшедшим нельзя выиграть.

Реб Зуша Сулкес сплюнул:

— Да пусть он будет за меня искупительной жертвой!

И он ограничился тем, что излил горечь своего сердца перед главой ешивы. Ведь Гемора говорит нам, что тот, кто унижает своего ближнего, подобен проливающему кровь, и потому он теряет свою долю в Грядущем мире. Так как же это получается, что изучающий Тору ворвался с ватагой наглецов к пожилому еврею в дом на праздник Пурим вечером, во время трапезы, вручил ему в качестве праздничного подарка метлу в присутствии множества гостей да еще и велел ему вымести грехи из своего дома? Реб Зуша Сулкес перечислил, сколько унижений и оскорблений ему уже пришлось вынести от полтавчанина, и подвел итог:

— Если бы не случилось это несчастье с ешиботником, от которого у всех растаяли сердца, ешива бы сейчас сильно пострадала.

— Тогда, ради Бога, проследите за тем, чтобы ешива действительно не пострадала, — вздохнул глава ешивы, как человек, страдающий от сильной боли.

С тем же выражением боли на лице он разговаривал и с Янклом-полтавчанином, причем вокруг них при этом стояли старшие ешиботники.

— Иногда ешиве была от вас польза, но вред, который вы ей приносите, еще больше. Вот и получается, что, как говорится, «вознаграждение его обернулось его же убытком»[193]. Не напрасно в праздник Пурим ночью на пиру мы думали о том, почему вас нет. Потом вы пришли и рассказали, что вместе с учениками занимались изучением мусара. Фактически же вы действовали и против мусара, и против обычных человеческих правил. Вы принесли ешиве позор и едва не обрушили на нее новое несчастье.

Реб Симха Файнерман с горечью припомнил, что из-за того, что он постоянно смотрел на дверь и ломал голову, почему нет полтавчанина и его мальчишек, он не обратил надлежащего внимания на то, чтобы Генех-малоритчанин не выбивался в ходе всеобщего веселья из сил.

Тихие укоризненные речи главы ешивы и разгневанное молчание старших ешиботников, присутствовавших при этом, доставили полтавчанину гораздо больше боли, чем если бы они его громко и грубо обругали. Именно он, этот железный парень, не боявшийся никого, убивался на похоронах Генеха-малоритчанина больше всех остальных. Янкл-полтавчанин боялся мертвецов и даже не подходил близко к кладбищенскому дому, где омывали покойников. Когда траур витал надо всеми, он опасался, как бы умерший товарищ не явился ему ночью во сне. Радость главы ешивы от того, что ему удалось избежать ссоры со старостой благотворительной кассы, окончательно сломила Янкла-полтавчанина. Он увидел, что даже старшие новогрудковцы — в сущности, покорные евреи и что они стремятся жить в согласии с окружающим их миром. Его товарищи, как и прежние ищущие, стали просто искателями практической выгоды, хороших брачных партий и выгодных должностей. Когда он находился среди них, ему буквально не хватало воздуха для дыхания.

Других сынов Торы начал мучить извечный вопрос о праведнике, которому плохо[194]. У фанатично-богобоязненных парней сразу же находился готовый ответ: «Праведники несут наказание за грехи своего поколения»[195], и Генех-малоритчанин ушел из жизни из-за чужих грехов. Но тех парней, которые не были настолько наивны, этот готовый ответ не удовлетворял. Некоторые из них высказывали претензии к Провидению, а другие искали виновного поближе. Как пересохшая река открывает на своем дне кривые острые камни, так и ешиботники, выплакав все слезы по усопшему, проявили свою ненависть к больному гомельчанину. Он — виновен!

Ешиботники вспоминали о том, что этот «миляга Даниэл», как когда-то называл гомельчанина глава ешивы, стал жмотом и занудой еще до хирургической операции. А лежа в больнице, этот «милый человек» стал невыносимым педантом. Он — и Генех-малоритчанин! Какое между ними может быть сравнение?! Никакого сравнения и ни малейшего подобия! Даниэл-гомельчанин не отличался ни талантом, ни постоянством в учебе. Он не был по-настоящему богобоязненным и, уж конечно, не обладал высокими моральными качествами. Полное ничтожество! И ради такой душонки должен был пожертвовать собой Генех-малоритчанин?!

Самим себе ешиботники тоже не делали скидок: как могли старые товарищи по ешиве, изучившие вместе с Генехом-малоритчанином все шесть разделов Мишны, допустить, чтобы он пообещал своей квартирной хозяйке жениться на ее дочери? Нет сомнения, что из-за этого своего обещания он жутко страдал. Поэтому он за пару дней до Пурима сильно плакал посреди молитвы «Шмоне эсре», а в праздник Пурим вечером так много плясал, чтобы забыться.

— Это был такой принц Торы, а мы оставили его на произвол судьбы! — корили себя ешиботники.

Еще резче они высказывались по поводу Даниэла-гомельчанина. Такой человечишка никого не способен любить, даже если ему до смерти этого захочется. Чтобы полюбить кого-либо «любовью, не зависящей ни от чего»[196], надо ведь в этом человеке чем-то восхищаться. Но если ты мелкий человечишка, который сам ничего не достиг, то и в ближнем ты не найдешь ничего восхитительного, за что можно было бы полюбить его. С Даниэлом-гомельчанином же беда еще больше. Если бы он хоть осознавал, что он карлик, то, может быть, мог бы выглядеть хоть чуточку выше, приподнимаясь на цыпочках; но он даже не знает, что он — ничтожнейшая душонка! Говоря так, ешиботники показывали пальцами, как мал Даниэл-гомельчанин, и при этом их совершенно не волновало, что они занимаются злоязычием. С ними что-то произошло, как будто он всех одурачил; не только их, но даже и ангела смерти. Тысячеглазый ангел, видимо, не разглядел подмены.

Глава ешивы потребовал, чтобы товарищи по учебе зашли к больному узнать, как у него дела. Но ешиботники содрогнулись, как человек, на которого плеснули грязной водой. Вскоре квартирная хозяйка сама пришла к главе ешивы, крича, чтобы из ее дома забрали Даниэла-гомельчанина. Она и ее дочери видеть его больше не могут. Они думали, что он не перенесет смерти своего товарища, а он только пуще прежнего дрожит за свою жизнь, стал еще недружелюбнее и придирчивее. Раввинше и самому раввину пришлось долго объясняться с этой еврейкой, уговаривать ее, пока не добились, чтобы она хотя бы на какое-то время согласилась оставить у себя гомельчанина. Но квартирная хозяйка выдвинула условие, что ни она, ни ее дочери не будут ходить за ним. Больной, сказала она, все это время не был так болен, как притворялся, а с тех пор как ему стало некем помыкать, вполне справляется сам.

Однако скоро до ешивы дошел слух, что квартирная хозяйка и ее дочери занимаются гомельчанином еще больше, чем прежде. Даже парни, не слишком хорошо разбиравшиеся в мирских делах, сразу догадались о расчете квартирной хозяйки, чтобы вместо Генеха-малоритчанина ее зятем стал Даниэл-гомельчанин. Для нее это была бы еще лучшая партия. Ведь у малоритчанина был порок сердца, и ее дочери приходилось бы все время бояться за его жизнь, а гомельчанин, в сущности, здоровый парень, только из-за операции на слепой кишке к нему прицепилась какая-то занесенная болячка. В последнее время ему день ото дня все лучше и лучше, и жена сможет спокойно прожить с ним свои годы.