Птенец - Геннадий Михайлович Абрамов

он их свел, упросил, и вместе они составили письмо на фирменном бланке.)

— Чудненько, — кивнул Ржагин. — Я готов. Потопали.

Они отправились в обратный путь.

Иван шел самоуверенно, впереди, Федя понуро, но не отставая. В спину их подталкивали ворчливые голоса: «Хе, насильника отловили. А он, вишь, писатель». — «Вот и верь им после этого». — «А еще форму напялил». — «Дрался, гад такой. Как он его по морде, по морде, писателя-то, вспомни». — «Гнать таких надо. Не разберутся как следует, и сразу рукам волю, паразиты». — «Точно. Им бы лишь невинному в харю закатать. Избаловались...»

Ржагин наслаждался, слушая разумные речи. «Как стихийно справедлив народ!»

В тамбуре Федя неожиданно дернул Ивана за рукав.

— Парнек, — взмолился. — Дети малые. Ну, побей, а? Побей, облегчись. Виноват я. Христом-богом молю.

— Перестаньте.

— Облегчись, а?

Ржагин смотрел на него, раздумывая, как поступить. Отпустить с миром? Промолчать? Благородно простить?.. Нет, решил, прощение у таких в памяти не задерживается. Если после тридцати все еще хам, — это, пожалуй, неистребимо... Что ж, пусть самостийно, но принцип неотвратимости наказания надо блюсти.

И он с размаху, что было сил, въехал Феде по скуле.

Всплеснув руками, Федя крупно качнулся, но не упал. И моментально подставился снова.

— Еще, — запросил, — еще.

У Ржагина разнылись с непривычки костяшки пальцев.

— Вам мало?

— Побей. Еще.

— Тогда... Прошу согнуться.

— Как?

— Отвернитесь. Мне видеть вас неприятно.

— Понял.

Федя проворно развернулся, и Ржагин сзади ему ногой наподдал.

— Теперь мы квиты.

— Еще, а? Хошь? Только не выдавай. Ну? Лупцани.

— Хорошенького понемножку.

— Я ж понимаю. Обознался...

— Учтите, Федя, — строго перебил Иван. — Если услышу от кого-нибудь, что вы избиваете пассажиров, договор наш считайте недействительным. Я раздавлю вас через прессу!

— Ни в коем разе, что вы, скорей руку откушу.

— Ведите к старшему.

— Слушаюсь.

За окном промелькнули неказистые постройки. Поезд сбавлял ход.

— Станция? — спросил Ржагин. — Я с вами потерял счет времени. Где мы находимся?

— Да Зуевка.

— Город? Поселок? Есть здесь что-нибудь интересное для пишущего?

Надежда на избавление вспыхнула в глазах Феди. Помявшись, решил рискнуть. И прилгнул.

— Есть. Стройка есть. На ней люди хорошие.

— А недостатки?

— Ну, товарищ корреспондент, где их нет?

Кашлянув сцепками, поезд встал.

— А вы не обманываете меня, Федя?

— Что вы, как можно.

— Тогда я, пожалуй, сойду. Соскучился по работе. Откройте мне, если это вас не затруднит.

На радостях Феде изменила профессиональная сноровка — некоторое время он бестолково тыкался ключом мимо замочной скважины. Наконец совладал. Выдрал неподатливую пыльную дверь.

— До скорого, приятель. Помните наш уговор.

Федя по-блатному чиркнул ногтем о передний зуб:

— Гадом быть.

— Чудненько.

И Ржагин весело спрыгнул с высоких ступенек.

2

Станция Зуевка выглядела уныло и как-то неприбранно. Серо, дымно. С десяток железнодорожных путей. Застойно скучающие товарные составы. Безлюдно — редко где мелькнет одинокая человеческая фигурка. Пусто-печальное, бедное и крохотное здание вокзала с изнывающей, бездельной буфетчицей, пытавшейся сделать план кильками и прошлогодним сыром.

Информация, которую Ржагин получил, расспросив вязавшую детскую шапочку беременную кассиршу, ничего отрадного не сулила. Поезда в нужном ему направлении ожидаются только вечером, ночью и утром следующего дня. Билетов, разумеется, нет. Да если бы и были, он бы не взял. Как оказалось, доехать зайцем до Байкала пара пустяков, во всяком случае, вовсе не доблесть, и как цель отпадает; и суток не прошло, а уж четверть пути отмахал — торопиться тоже надо знать где.

Удобно устроившись в зачахшей и изрядно истоптанной пристанционной куртине, Ржагин написал домашним письмо:

«Можно сказать, курорт.

Экспортная водка, икра. Сплин. И скорость.

Атакован молоденькой куртизанкой, звать Тамаркой. Поверь, Ин, стоило немалых усилий сохранить тебе верность.

Чуть не убили.

Но все хорошо.

Не взыщите, писать буду нерегулярно и кое-как.

Несчастье ваше».

Запечатав письмо, расслабился, глядя в барашково-голубое небо. Спокойно. Одиноко. Чу́дно.

Неожиданно брызнул дождик и тотчас перестал. Странно: тишь, бодрое солнце, смирные облачка, голубень — откуда сырости взяться? Приподнялся из цветов и все понял — дворник из шланга поливает.

— Минутку, товарищ, — всполошился Иван, подбирая рюкзак. — Зачем? Я и так каланча пожарная.

— Ух, едренть. Напугал.

— Я нечаянно.

Поспешно нацепил рюкзак на плечо и отошел от греха. Просунул письмо в увертливую щель подвешенного на столбе ящика, осмотрелся и решительно зашагал, перерезая пути, к паровозу, который, медленно пятясь, сближался с длиннющим товарняком. Чумазый машинист, высунувшись в свое окошко по пояс, наблюдал и за Ржагиным, и за тем, как идет сближение, сцепка. Стараясь перекричать пыхи пара, свистки и лязг, Иван, шагая вровень с движущимся паровозом, долго упрашивал машиниста взять его с собой. Жестами объяснял, что согласен помочь, потрудиться, уголек в топку, например, пошвырять. На загоревшем и прокопченном лице машиниста какое-то время ничего не отражалось, и Ржагин, оборавшись, пал духом. И тут машинист что-то там в кабинке переключил и неожиданно очень спокойно спросил:

— Чего егозишь?

— А?

— Далеко тебе?

Ржагин, не сразу сообразив, показал рукой в сторону, куда смотрел нос паровоза.

— Куда надо-то?

— Туда. Куда-нибудь.

— На край света, что ли?

— Вроде того.

— Тогда тебе не с нами. Мы только до Перми.

— Мне и до Перми подойдет.

— Да не, рядом. Вон с шестого пошел, он до Омска.

— Это дальше?

— На пару суток.

— Ого!

— Еще успеешь. Дуй.

— Спасибо, браток! Вы настоящий товарищ!

Спереди обежав паровоз, Иван помчал вприпрыжку догонять уползающий состав. Сделать это было нетрудно — он тащился со скоростью пешехода.

Выбрал вагон в середине, где, по его расчетам, менее вероятно встретиться с каким-нибудь бякой-сопровождающим (типа Феди), вскочил на подножку, перемахнул через высокий борт и ликующе затих.

«Сойдет, — подбодрил себя. —