Птенец - Геннадий Михайлович Абрамов

— Вяжите.

Дверку сейчас и отодвинули. И суровый пожилой мужчина в форме железнодорожника, не переступая порога, вежливо сказал:

— Добрый день, молодой человек. Позвольте ваш билет.

— Здрасьте. А я гость. Вот, завтракал.

— Но билет у вас есть?

— Там.

— Минутку. Федя! — позвал контролер, отступив в коридор. — Иди-ка займись,

Теперь проем занял Федя, напарник, мужчина корявый, кряжистый; судя по тому, как при виде Ивана устрашающе заблестели его колючие глаза, он был не из очень сговорчивых.

— Чужак, — пояснил пожилой. — Выясни.

И прошел к соседям.

Федя жестко спросил:

— Откуда?

— От верблюда.

— В общем вагоне?

— Да.

— Шлепай.

Иван, стряхнув с себя крошки, повиновался.

В межвагонье, под лязг сцепок и подвыв сквозняка, Федя вдруг ухватил Ржагина сзади за ворот и грубо встряхнул.

— Сдурели, дядя? Вы что?

Многозначительная ухмылка корежила могучие Федины скулы — будто знал он про Ивана много больше, чем он про себя сам. Не говоря ни слова, Федя ухватил Ржагина за ворот рубашки, вытряс как пыльную тряпку и, отпустив, залюбовался.

Иван долго чихал, кашлял, отфыркивался, как бычок, мотая склоненной головой. Все еще не понимая, что происходит, выдавил:

— Товарищ Федя. Одно из четырех: или вы обознались, или вы клинический ненормальный.

И тотчас получил кулаком в живот. Скрючился и сквозь боль и стон услышал сверху здоровый веселый смех.

— Ваши не пляшут!

Не мешкая, Федя развернул Ивана и с наслаждением, как переставший играть футболист, соскучившийся по мячу, сзади пнул с размаху ногой — Ивана швырнуло, он вовремя выставил руки, иначе дверь в тамбур вышиб бы лбом.

Иван стих. Приподнимаясь, обминая ушибленные кисти рук, насторожился — понял, что шуток его оценить некому. Не до жиру.

И прошмыгнул в вагон.

Здесь по-прежнему битком. По-прежнему душно. Идти самостоятельно Федя не позволил — подсек сзади за ноги, Ржагин грохнулся об пол и распластался в проеме. Федя вздернул его за многострадальный ворот и вновь смачно пнул коленом — кувыркаясь, Иван пролетел чуть не до своего отсека.

Обеспокоенные пассажиры разволновались — безобразие, что происходит, никакого покою от них нет.

— Граждане, не волнуйтесь! — хрипло и громко объявил Федя. — Пойман опасный преступник!

Иван, побитый, а не выдержал, огрызнулся:

— Что вы мелете?

— Умолкни, мразь! — рявкнул Федя. — Прибью!

Вокруг зашептали: «Убивец. Поймали-таки. Намедни, слыхала, вдову с поезда скинули. Он это, он». — «Тот другой был, в карты с нами дулся, черт, тот со шрамом и грудь волосатая. А этот рецидивист». — «Бандит, небось ресторан обчистил, я туда ткнулся, а там шаром покати, он и обчистил». — «А неделю назад у нас девушку ссильничали. Студентку. Хоро-о-ошенька-ая». — «Насмерть?» — «Да не, живая осталась». — «Ох, жива, это еще слава богу, а вот у нас...»

Ржагин чувствовал, что все безнадежно, ситуация проигрышная — бить себя в грудь и доказывать глупо и бесперспективно; человеку в форме доверяют не в пример охотнее. Даже семейка, с которой, кажется, сдружился, поглядывала на него сейчас настороженно, хмуро.

Примчалась на шум проводница.

— Что? Кого поймал? У меня?

— Болтает, что едет у тебя, а сам в чужом вагоне шарил.

— Да не шарил я. Завтракал!

— Документы! И билет! Живо!

Иван лениво слазил за рюкзаком; поставив у ног на попа, дернул за шнурок, растянул горловину и зарылся внутрь руками.

— Чего копаешься? Живее, сказано тебе!

— У меня по вашей милости, — не оборачиваясь, буркнул Ржагин, — грудь саднит. Спина гудит и башка не варит.

Нащупал, вынул документы — паспорт, студенческий билет. И как бы невзначай выронил вчетверо сложенную бумажку, письмо. Проводница проворно нагнулась, цапнула с пола и протянула Ивану, возвращая. А он, отвернувшись, снова в рюкзак полез, сердито нашептывая:

— Билет. Куда я его мог сунуть? Растяпа.

Федя дернул письмо из рук проводницы, развернул, однако сам читать не стал, вернул ей и приказал:

— Чего там? Зачти.

Она окунулась, прочла жадно — и лицо ей выгладил испуг. Поманила Федю:

— Пригнись.

И часто-часто зашептала.

— Иди ты, — не поверил Федя. Письмо взял опасливо, словно ему горячило, сам прочел.

— Корреспондент?

— Совершенно верно. — Ржагин немедленно перешел в контратаку. — Вот паспорт, сверьте. Направляюсь в Сибирь по заданию редакции. «Просим все общественные организации, а также частных лиц оказывать посильную помощь и поддержку». Так?

Федя качнул головой, ошарашенно глядя на Ржагина.

— А билет в рюкзаке, не могу найти. Но проводница может подтвердить, что садился я нормально, с билетом. И товарищи вот, соседи, они до Свердловска, тоже, надеюсь, не откажутся подтвердить (станцию Буй миновали давно, еще ночью).

— Хороший парень, — подтвердил старичок, обрадовавшись, что Ржагин не бандит, а корреспондент. — Вежливый. Он нас совсем не беспокоил.

— Да, я помню, — неуверенно произнесла проводница. — Он в Москве садился.

Федя стоял, дико напыжившись, бледно-бурый. Сложное чувство вины, досады и страха обезображивало его прямо на глазах. Его как-то странно пучило, раздувало — казалось, щелкни его, и он ответит густым гулким звоном.

Ржагин сообразил, что торопить события не следует. Исподволь наблюдая за Федей, он просто ждал, когда завершится в нем внутренняя перестройка.

Наконец, решив, что Федя дозрел, что уже можно, Иван солидно поинтересовался:

— Продолжим?

Федю закоротило. Он долго молчал, безумно ворочая выпученными глазами.

— Кажется — тяжко выдохнул, — ...ошибка... Пройдемте к старшему.

— С вещами?

— А?

— Мы вернемся или нет?

— Ну, возьмите. Может, мы вас переселим.

— Послушайте, Федя, — дожимал Ржагин. — Прежде чем мы уйдем, я настаиваю, чтобы вы громко и внятно признались перед пассажирами, что допустили ошибку.

— Есть, — Федя выпятил грудь и заорал: — Граждане! Промашка вышла! Паренек не преступник, а это... наоборот! Корреспондент из Москвы!

(О, если бы Федя знал... В институтской многотиражке у Ивана был «свояк», и в комитете комсомола тоже; перед отъездом