Птенец - Геннадий Михайлович Абрамов

Нажмут кнопку, поднимется изголовье, другую — изножье, еще одну — лежак накренится так, что, если бы не ремни, скатился бы и грохнулся об пол. Розовым ароматным мылом вымыли голову — и отстегнули, подняли и пересадили в кресло, снова прикрепив ремнями. Даша утопила кнопку, и Иван вместе с креслом, сначала медленно и плавно, а потом все быстрее и быстрее стал вращаться, в разных плоскостях, с замиранием, кувыркаясь и падая, будто в пропасть. Взмолился, чтоб пощадили, хватит, и они остановили и отстегнули, и пересадили шатающегося на велосипед, предложив давить на педали, а сами, прилепив к его груди кружочки с проводами, следили за приборами.

— Девушки, это лишнее. На кой мне ваши карусели? — ворчал Ржагин. — Готовите к полевым работам?

— Помолчите.

— Что я вам, Гайнан Сайдхужин?

— Тише. Стрелка скачет.

— Не стрелка, бесчувственные. Это мое несчастное сердце галопирует.

— Все, в бассейн, — сказала Нина, отлепляя кружочки и отключая приборы.

Иван, словно совсем без сил, шлепнулся боком в воду. И с удовольствием поплавал, отдыхая от процедур. Девушки сердились, приказывали ему немедленно выйти, иначе он все испортит, а он хулиганничал, покуда не замерз. Они завели его в тесную кабину, развернули лицом к кафельной стене и, сняв с крюков пожарные шланги, взялись расстреливать попеременно то ледяной водой, то кипятком. Иван ойкал, извивался, кричал: караул, режут, а они командовали: левее, правее, согнитесь, присядьте, а потом, когда кончили, отвели, поддерживая под руки, в зал и уложили на мягкий синтетический диван. Долго массировали, ворочая как бревно. Поставили под душ, вытерли насухо и, укутав в тяжелый и длинный махровый халат, проводили из зала в уютную боковую комнату, где на низеньком столике гудел самовар и стояло несколько глубоких кресел. Ивана усадили в одно из них, напоили крепким чаем и предложили сигарету «Джебэл», и, пока он курил, наслаждаясь покоем, девушки упорхнули и скоро вернулись, уже не в бикини, а в прежних нарядных платьях, неся в руках одежду для него. Все было чужое, казенное, но оказалось удивительно впору; в который раз Иван поразился — даже вкусовые его пристрастия угадали: легкие матерчатые туфли без каблуков, простые носочки, белые фирменные трусики, голубые вельветовые брюки, светлая в крапинку рубашка на шнурках. И только прибалтийская кепка с несуразным длинным козырьком — его.

— Есть к нам замечания?

Иван сморщил лоб, погримасничал. И сказал:

— А как же.

— Мы вас слушаем.

— Из бассейна насильно не выпускали. Могло плохо кончиться. Чуть инвалидом не стал.

— Врушка.

— Кроме того, психологическая неувязка. Вы обе не Бабы Яги, и клиенту, когда он безо всего, — мука мученическая.

Они прыснули, и Даша сказала:

— Это не к нам.

— Девушки, — осмелел Иван, почувствовав, что его сейчас уведут, — будьте любезны, намекните, где я, в какой республике?

— В экспериментальном профилактории.

— Шефы есть? Или частная лавочка?

— Это все, что мы могли вам сказать.

— Но милые, раскрасавицы, — Иван понизил голос до шепота, — произошла ошибка. Это не мой уровень.

— Мы знаем, — сказала Нина. — Вы готовы? Даша проводит вас.

— Жаль расставаться.

— А мы еще увидимся.

— Правда?

Когда шли по аллее к дому Акулины, Ржагин поинтересовался:

— Скажите, Даша. Вы ведь скромная честная девушка?

Она засмущалась и промолчала.

— А приударить за вами — не противоречит уставу?

Даша вздохнула:

— Пожалуйста.

— Я не ослышался?

— Нет.

— Если я к вам сейчас нахально целоваться полезу, вы мне и в лоб не дадите?

— Не дам. Мы пришли. Всего доброго. До семи вечера я в оздоровительном пункте, а после семи меня можно найти в домике номер три, справа возле церкви, или на веранде, где у нас танцы.

— Заметано.

Иван полюбовался, как она уходит походкой манекенщицы, и, наступив на ступеньку, позвонил.

— Ну вот. Совсем другое дело, — одобрила Лина, рассматривая Ржагина. — Молодцы, девочки, постарались. Прошу.

Проводила его в кабинет-столовую, усадила за широкий основательный стол под могучим фикусом и ушла, кликнув:

— Зиночка, обслужи, пожалуйста.

И хотя Иван уговаривал себя, что пора перестать удивляться (ведь примут за дремучего провинциала), тем не менее, пока не появилась Зиночка, осторожно покручивался на стуле, разглядывая мебель, зеркала, разные диковинные украшения, светильники и картины на стенах.

Зина принесла на подносе закуски и запотевший графин с водкой.

— Приятного аппетита, — сказала медовым голосом.

Это была румяная сибирская красавица с косой до полу, в платье цвета бордо и кружевном белоснежном переднике, столь плотно облегающем бедра, что походка ее делалась семенящей, мелкой. Оглядев закуски — холодный поросенок с хреном, севрюга прозрачными ломтиками, помидорчики и огурчики малосольные и свежие — Иван смело наполнил до краев рюмку и, крикнув в пустоту: «Девочки, за ваших львят!» — выпил. На часах без пяти минут шесть, и он решил, что будет и обедать и ужинать одновременно. Откуда-то Зина наблюдала за ним, или такое сверхъестественное у нее выработалось чутье, но она появлялась немедленно, как только в ней оказывалась нужда. Ставила что-нибудь новенькое, убирала лишнее и, не расставаясь с улыбкой, ненадолго исчезала. Разговаривал Иван с нею нарочито отрывисто, сухо, играя непривычную и новую для себя роль туза-ревизора — да, можно унести, хорошо, оставьте, еще рюмку, да, неполную, все, спасибо, идите — однако фамильярностей себе не позволял, и этого, похоже, ей было достаточно, чтобы оставаться с клиентом по-прежнему приветливо-ровной.

Закуски сменил восхитительный суп с кочанчиками капусты размером с голубиное яйцо. Пропустил еще стопочку, сгрыз, облизываясь, жирную жареную птицу, фаршированную фруктами, еще пропустил, потом мороженое с земляникой, от персикового компота отказался, предпочтя ароматный, превосходно заваренный кофе.

Поблагодарив Зиночку, выкурил сигарету и, подстегнув самого себя: «Ну что ж. Пора и честь знать», — попробовал приподняться. Его шатнуло — ухватившись за плотный лист фикуса, едва кадку не опрокинул. Зина скинула передник и поспешила на выручку. Появилась и Акулина, советуя не торопиться и расхваливая его аппетит. Иван, хорохорясь, помощи не принял, пьяненько бубнил: «Мы не нищие. Мы и заплатить не прочь, если что», однако ноги его не слушались, заплетались, и Зина, решительно