Среда обитания приличной девушки - Галина Хованова

Зато опаздывать в части было нельзя. Не приветствовались они, эти опоздания.

Просто ни разу до полного лишения премии. Работник мог, прядая ушами и паря в пространство, ввалиться на рабочее место, ну а потом, уже будучи пересчитанным, медленно и печально раздеваться, остывать, три часа пить чай и разговаривать разговоры. Читать, правда, на рабочем месте ничего не дозволялось, кроме газеты «Правда». Но разговоры — это можно.

Да, revenons a nos moutons[2], опаздывать было нельзя. А транспорт ходил, сами помните как — ничуть не лучше сегодняшнего. Правда, доехать от дома до маменькиной работы можно было на рубле. Поутру эти рубли еще были. Вот до сих пор меня забавляет эта странность — почти в любой конец города можно было доехать за рубль — столько стоила, скорее, не поездка на расстояние, а поездка как таковая.

Поэтому маменька, бывало, ловила утром частников. Например, где-то рядом с нашим домом, видимо, жил водитель скорой помощи. На которой неоднократно маман добиралась до работы. Без сирены — если не сильно опаздывала, с сиреной — если сильно.

Иногда на остановке троллейбуса на Большом проспекте Петроградской стороны их скапливалось несколько — этих несчастных опаздывающих. Две, например. Или три.

Пару раз она одна или с подругами ездила на правительственных «Волгах». Один раз на большом и суровом, как Баренцево море, «мерседесе» белого цвета (откуда он взялся в наших краях, наука в лице британских ученых не объяснила). Один раз на их зовы и крики о помощи остановился четыреста двенадцатый «москвич». Девушки в количестве трех штук ломанулись, двери открыли — а там, в салоне, только одно сиденье — водительское. А на остальных местах мешки с цементом лежат.

Ну и что, что они при прическах, маникюрах и на каблуках? Опоздание дороже — прекрасно доехали и на цементе.

Пару раз маменька, поддернув юбку по самое не хочу, гордо сползала к проходной со ступенек «КамАЗа».

А еще раз был совсем уже сюр. Опять эти тетки были втроем и опаздывали уже капитально. Так опаздывали, что уже увольнение грозило за прогул, потому что времена были строгие, андроповские. Вот они и скакали по дороге, размахивая руками как потерпевшие. И добрый человек остановился. И тоже он был на «москвиче». Правда, «москвич» был каблук с надписью «Пирожные» на борту.

А как втроем туда сесть, если «москвич» — вообще машина узкая, а оставаться на остановке ни одна не хочет, а все хотят, наоборот, на работу, чтобы предстать пред светлые очи начальства? Чтобы оно, начальство, их сосчитало.

В результате, когда автомобиль, гордый тезка жителя столицы, отъехал от остановки, на переднем сиденье, рядом с водителем, гордо сидела Ирка (девушка она была крупногабаритная), а в кузове каблука, в позах оригинально-эротических, держась за задвинутые в угол пустые лотки из-под пирожных, стояли моя маменька и ее подружка Таня.

Маменька рассказывает.

«Залезли мы туда, водитель снаружи дверь закрыл. Темно, страшно, про чистоту одежды уже и не думаешь, потому что руками так и норовишь схватиться за что-то „в крЭме“. Когда на дорогу можно смотреть — уже хорошо, а когда вокруг полная темнота, то кажется, что едешь не по ровной городской улице, а по колдобинам проселочной дороги.

Стоим себе, радикулит придерживаем, повороты и светофоры считаем. И думаем, успеем мы таки на работу или не успеем. И вдруг Танюшка и говорит: „Люся, все пропало! Эта сволочь уже сделала два лишних поворота!“ Мы напряглись и стали не просто из последних сил держаться, а еще и осознавать свою полную беспомощность, запертые и увезенные неизвестно куда. Одна надежда на Ирку — женщину крупную и серьезную. Тем более с развязанными руками и в кабине. Уже совсем было попрощались с семьей и детьми, тут машина останавливается, и дамы, благоухающие ванилью и стряхивающие кондитерские крошки со свежевыглаженных утром шмоток, а брызги крема со свеженакрашенных утром ресниц, вываливаются прямо на руки командиру части прямо у проходной родного института. Зато — не опоздали».

Глава одиннадцатая

Про ответственность

С одним дяденькой вообще знаете, что случилось? Маменька моя в последние годы работы в в/ч трудилась в бухгалтерии. И туда, естественно, стекались все больничные листы как офицеров, так и вольнонаемных.

Если вы еще помните, то в больничном листе для диагноза есть несколько строчек. И вот, появляется в бухгалтерии больничный. Причем первая запись сделана в больнице. Поступил человек туда с диагнозом «закрытый перелом руки», а вот выписан на амбулаторное лечение с диагнозом «закрытый перелом ноги». Проржавшись некоторое время, господа бухгалтеры поползли узнавать, в чем же дело. Оказалось вот что.

Один офицер опаздывал на работу. А опоздание на работу, если ты военнослужащий, — ох, какое неприятное занятие. Если кто-то из нас опаздывает на работу, то этого могут даже и не заметить. А если у них — то сначала тебя перепишут на вахте, потом в 09.00 по всему зданию института зазвонит звонок, а в 09.02 в твою комнату уже заходит начальник отдела и окидывает взглядом присутствующих. А также места отсутствующих. А потом репрессии, соответственно…

Так вот, опаздывал он на работу и еле-еле втиснулся в нужный троллейбус. В первую дверь. Водитель троллейбуса тоже, видимо, опаздывал на работу, поэтому гнал по маршруту как умалишенный. Но на остановках останавливался, правда резко, чтобы тщательно утрамбовать имеющихся пассажиров и быстренько загрузить новую партию.

На одной из остановок нашего героя, который стоял около кабины водителя, утрамбовали так, что горизонтальный поручень, присобаченный к кабине, набросился на него и сломал ему руку. Больно, конечно, и на работу уже можно не спешить. А спешить нужно, наоборот, в травму.

И вышел он раньше нужной остановки, и пошел себе в больничку. Где добрые доктора приняли его, написали про перелом руки и наложили гипс. На руку, естественно. Тут бы ему и успокоиться, но человек был очень ответственный. Поэтому побежал позвонить на работу, куда опаздывал, чтобы предупредить о своей неявке.

Видимо, Господь мог бы сказать ему, как в старом анекдоте: «Мужик, ну не нравишься ты мне, вот и все!» Потому что на лестнице дядька поскальзывается, рукой в гипсе удержаться не удается, поэтому он падает и ломает ногу. Так и не позвонив.

Добрые доктора решают, что мужику уже ходить никуда не надо, поэтому нахально пристают к нему и гипсуют ему еще и ногу, складывая при этом на койку. Да вдобавок ногу на растяжку привешивают, потому что перелом нехороший такой получился.

Когда он таки приходит немного в себя и уговаривает соседа по палате пойти и позвонить на работу (вот это ответственность, я просто в восхищении), оказывается, что телефоны не работают. Так что зря мужик ногу ломал.

Глава двенадцатая

«Веселая компания на камушках сидит»

Разговоры о ремонте дома шли давно. И не просто о каком-то косметическом! Наш дом со всеми коммуналками по плану шел на капитальный ремонт. И родителям стали давать смотровые на новую площадь. Не только родителям, конечно, но и всем родственникам, жившим с нами в коммунальной квартире. Дед мой к тому времени умер, а вот прабабушка была еще в уме и здравии. Зато тетя моя Оля, мамина сестра, вышла замуж и родила младенца, так что народу не только не убавилось, а еще и прибавилось. Получалось так, что из двух сугубо смежных комнат в коммуналке мы получим аж две двухкомнатных квартиры! В одной квартире будут проживать мои родители со мной и с прабабушкой, а во второй — бабушка и Оля с семьей.

Как бы нас ни заманивали новыми районами — родные стояли насмерть! Как можно? С Петроградской стороны куда-нибудь в Озерки? Да не смешите. Вот тут, например, лев в зоопарке по весне рычит — так у нас рюмки в серванте звенят, разве там такое будет?! Они ездили смотреть предлагаемые апартаменты, отказывались в очередной раз и продолжали сидеть в доме с отключенным электричеством и без воды. В своих двух сугубо смежных.

Наконец кому-то из чиновников это надоело, и результат был достигнут! Нам дадут две квартиры в этом же доме и даже по одной лестнице, а пока мы снимаемся с якорей и переезжаем во временный фонд! И мы переехали. Все в разные стороны: мама с папой — в квартиру на улице Куйбышева, я — к бабушкам и тетке с папиной стороны в Колпино, а бабушка Нина, ветеран коммунальных боев, и семья моей тетушки — в соседний дом, на улицу Лизы Чайкиной. Прабабушка уехала жить к одному из своих многочисленных сыновей.

Я очутилась в Колпино не просто так — во временной квартире было бы, конечно, хорошо с родителями, но она оказалась не очень приспособленной для детского жилья — крысы, тараканы и трещина в стене, а мне нужно было идти в первый класс. И прилежно учиться, на радость папе и маме.