Среда обитания приличной девушки - Галина Хованова

Наконец несчастное животное не выдержало таких издевательств. В отчаянии «графиня, рыдая, бежала к пруду…», потом в изящном прыжке перепрыгнула полутораметровый забор и наметом скрылась в тундре.

Через какое-то время нашли ее череп. Остальное растащили песцы.

Темка богатейшая. Потому что собаки на Севере есть всегда. У нас жила Муха — черная лайка с белой грудкой. Очень умная, чистоплотная, вежливая и страшно кокетливая. Гордилась тем, что ее впускали не только в предбанник, но и в комнату. Строила глазки сразу двум кобелям, но не давала ни одному. В благодарность за то, что мама ее кормит, а также подбрасывает кое-что ухажерам, подкармливала и маму тоже. Вот представьте, выходит мама на крылечко, а там лемминговые трупики лежат ровными рядами — собаки позаботились.

(Справка. Лемминг — тундровый хомяк. Шустрый. Когда понимает, что хрен ему убежать от настигающей его собаки, падает на спину, со страшной скоростью шерудит над собой всеми лапами, скалит два здоровых передних зуба и верещит, как сигнализация у «мерседеса».)

Один из Мухиных ухажеров назывался Вулкан и был размером с хорошего пони. Появился он в части немного потрепанный, с обрывком веревки на шее. Подойти к себе не давал, во всяком случае, взрослым. Но лично у меня воспоминания другие. Когда я подросла, то стала рассказывать родителям, что в детстве очень расстраивалась, потому что залезала на Вулкана с табуреточки, но удержаться на нем было сложно, и проехать мне на нем удавалось максимум метра три. Родители в панике закрывали глаза и предпочитали мне не верить. Но мы-то знаем правду?

Там же я получила опыт первого ужаса. В часть приехали ненцы на собачьих упряжках. Продавать песцовые шкуры и поделки из шкур оленьих — шапки, тапочки, унты. Первое и самое стойкое мое впечатление — очень вонюче. То есть входит человек в комнату — дышать нечем. Нет, я понимаю, что они моются два раза в жизни — при рождении и после смерти, да и отправлять естественные надобности в тундре могут только через отверстия в меховых штанах, а малицу[1] если и снимают, то только верхнюю, в нижней так и спят, но вонь же несусветная. Причем она разукрашена позавчерашним перегаром.

Шкуры и вещи ненцы продавали не за деньги — на хрена в тундре деньги? Для расплаты нужно было иметь водку или спирт и консервы. Водка или спирт были только у моих родителей и у Таутвидаса, потому что остальные выпивали все сами. Таутвидасом звали офицера литовской национальности, с которым мой папенька играл в шахматы вместо принятия на грудь спиртных напитков. Та северная дружба оказалась настолько сильна, что длится уже (не пугайтесь) сорок лет. Потому что как же забудешь человека, с которым на пару гулял полярным летом по единственному в поселке деревянному настилу перед марширующей ротой солдат. Папенька с Таутвидасом были в домашних тапочках и шли походкой расслабленной, от бедра, а солдаты пели: «…Командиры впереди — солдаты в путь!»

И папа мой, Александр Васильевич, и Таутвидас были молоды и азартны. И для того чтобы, например, протащить телефонный провод из комнаты в комнату, они (внимание!) простреляли отверстие из винтаря.

Мама рассматривала песцовые шкурки. Ненец расхваливал товар и махал руками. Вонь нарастала. Войдя в состояние, близкое к обмороку, я попросилась погулять. Мама меня одела и выпустила на улицу. Сияло солнышко, снег искрился и блестел, а недалеко от крыльца стояли нарты. Собак не выпрягали, поэтому они отдыхали, свернувшись в клубок и закрыв хвостами носы. Была весна, тяжелое время, когда ненцы уже перестают кормить своих собак. И правильно, рыбы на них не напасешься. Весной они запросто могут и на леммингов поохотиться. Я, привыкшая к вседозволенности со стороны близживущего собачьего сообщества, поскакала к «собачкам» знакомиться. Вот тут они все и вскочили на лапы. И стали на меня лаять, страшно ощерившись и показывая огромные белые клыки. С места ни одна, правда, не сдвинулась, но мне хватило и этого. Я так испугалась, что даже заплакать не смогла. Смотрела и смотрела, как из милых пушистых друзей человека лезет и лезет наружу их звериное нутро.

А тетки иногда ходили в поселок в магазин. Когда хотелось какого-то разнообразия. Или ситчика расцветки «обхохочешься», или апельсинов, к примеру, завезут. За апельсинами они как-то пошли впятером — три бабы, маманя моя в том числе, и две собаки. Собачки, небольшие лаечки, решили прогуляться. А чтобы пойти за апельсинами, дамам нужно было взять с собой рюкзак, одеяло и кучу газет. Каждый апельсин заворачивался в несколько слоев газет, потом все это складывалось в рюкзак, утепленный изнутри одеялом. Идти приходилось всего ничего — пять километров до поселка да пять обратно.

Вот пришли они в поселок. Та собачка, которая постарше, приклеилась к ноге хозяйки и не отлипала ни на секунду, а та, которая помладше, решила погулять на улице, пока тетки апельсины пакуют — небыстрое это дело, за фруктами ходить.

Короче, когда фрукт был упакован, и нужно было собираться в обратный путь, от младшей собачки остались только ушки, на которые с вожделением поглядывали члены поселковой стаи, опоздавшие к пиршеству.

Ну, хозяйка, конечно, сама виновата — собак кормить уже перестали, а тут — мало того, что чужая, да еще и упитанная сучка ходит по чужой территории с гордым видом. Почти ресторанное меню.

Комната у нас была одна; в ней главное, козырное место занимала печка. В комнате было тепло, а печка была очень белой, потому что, пока мама не устроилась на работу радиотелеграфисткой, она читала классику из местной библиотеки, пекла пироги и белила печку. Раз в неделю белила. В коридоре было не очень холодно, мороженое, которое Людмила Ивановна делала самостоятельно, замораживалось в камень за два часа.

Туалет был в доме. Чтобы воспользоваться этим изобретением человеческого разума, нужно было обладать некоторыми навыками. Представлял он собой яму, закрытую деревянным настилом с дыркой. Нет, вы правильно поняли, вони не было, потому что все замерзало еще в падении. Но вот когда метель и ветер выковыривали снег из щелей обшивки, случались казусы. Например, освободил ты организм от лишнего, вытер попу бумажкой и бросил бумажку в дырку. А тут порыв ветра, потому что на улице — вьюга. Бумажка в восходящих потоках вырывается наружу из дырки и начинает порхать вокруг тебя. Тут неплохо было увернуться, не подумайте чего плохого. И сказать старшим, чтобы уже привалили снежку к стене сортира.

Или вот, например, двери во всех домах открываются внутрь. Потому что, если тебе не повезло, и дверь твоего дома с наветренной стороны, то после пурги, пока не придут солдатики с лопатами и не проковыряют дырочку для вылезания на свет божий, ощущай себя младенцем в материнской утробе — тепло, сытно, но хрен выйдешь.

А уж когда придут, отгребут снег от жилья, то вдоль дома образуется бруствер, в котором лопатами вырубаются ступеньки.

(Я, конечно, никому не говорила, мне бы повторно надрали задницу, но главным моим развлечением было выйти из дома и кататься с этих горок. А уж думать о том, что своей попой я эти ступеньки полирую до зеркального блеска, и люди потом с них падают с большой помпезностью — не барское это дело!)

Первые мамины пироги ел только папа, потому что даже Муха отказалась. Добрые женщины сказали маме: «А муки сыпь столько, чтобы тесто от рук отлипало!» Оно отлипало, а как же. Пирожки были жареные, поэтому в горячем виде папа еще смог осилить две штуки, а потом, по мере остывания, они из хлебобулочного изделия превращались в шлакоблоки.

Но ведь дело мастера боится. Научилась матушка печь пирожки, до сих пор волшебно выходит, я свидетель. И солдаты очень любили, когда в ночное дежурство с папенькой моим попадали. Во-первых, он срочник, а не профессиональный военный, то есть интеллигент. Матом не ругался, для того чтобы солдаты во время дежурства в жарко натопленном помещении не засыпали, выводил их периодически на улицу и рассказывал им про созвездия, украшая рассказ мифами Древней Греции. И маманя моя к середине ночи с пирожками подгребала. На всех. Не, ну я понимаю, чего бы так не дежурить?

А еще солдаты очень любили у нас трудиться по хознадобности — снег там отгрести, уголь разгрузить или воды привезти. Потому что мама, как приличная женщина, их потом чаем поила с разными деликатесами, которые ей присылали в посылках.

И вот один раз напросился солдатик на разгрузку угля с дальним прицелом на чай с пирогами. Ну, поработал, сидит, чай пьет. Мама его светской беседой развлекает, тем более что солдатик — почти родственник, из Гатчины. Показывает ему фотографию Оли, моей тетки. А тетка у меня — мастер спорта по академической гребле. И на фотографии она в лодке, в распашной восьмерке.

— А вот это моя сестра! — тычет мама в фотографию наманикюренным пальчиком.