Среда обитания приличной девушки - Галина Хованова

Вот и экзамен. Несчастный кандидат в курсанты в красках расписал преподавателю, какой он классный специалист, и на хрена иностранный язык в воздухе, тем более поговорить там, кроме диспетчера, все равно не с кем. Дедушка-японист сжалился и поставил ему тройку. А потом кандидат сдал остальные экзамены.

Каково же было удивление его начальства, когда в полк пришли результаты проделанной работы. У нашего героя были все двойки и только гордый трояк по японскому языку.

А летчик-то напрасно дедушку убеждал, что ему иностранный язык ни за что и никогда не понадобится. Вот, например, язык великого Дюма, про которого уж точно знают все, что он француз. Казалось бы, зачем? Расскажу, не утаю.

Глава семнадцатая

«А что ей до меня, она была в Париже…»

Было время, когда и компьютеры были большими. А мобильных телефонов вообще еще не было. Поэтому согражданам приходилось звонить со стационарных, а иногда и того хуже — из автоматов.

Я уже не говорю о таких мелочах, как вызов скорой помощи — вот человеку на твоих глазах стало плохо, а ты, вместо того чтобы уже вызвать какую-никакую карету, начинаешь нарезать вокруг него круги в поисках работающего автомата.

И ведь это не голословно — бабушка у меня была, царство небесное, инвалид-астматик с тяжелейшими ночными приступами. Так это одни из самых первых воспоминаний детства — сначала папа выбегает на улицу в тапочках, а потом свисает праздничной гроздью из открытого окна — ждет скорую.

Да и если все здоровы — тоже дело такое. Вот намылился ты в гости. Это сейчас народ может затаить злобу и обиду, если не сообщишь заранее, а тогда все было проще — понятно ведь, человек оказался в твоем районе, у всех автоматов на его пути были оборваны трубки, что ему, бедолаге, делать, если он писать очень хочет?

А я вовсе даже и не об этом хотела рассказать. А как раз о боевом офицере. Имен называть не буду — мало ли, империализм-то не дремлет, а мы воспитаны в строгости. Еще на тяжелых черных эбонитовых аппаратах в институте, где я работала, были наклейки: «Враг подслушивает!» Поэтому будет наш герой, например, Иванов. И, например, Сергей.

Так вот, выдался одному капитану второго ранга волшебный шанс — поехать в командировку во Францию. В город-побратим Марсель. Прелестное, надо заметить, местечко. Порт, опять же.

Он долго собирался, готовился, но угнетало одно — иностранного галльского языка наш капдва не знал. И английского тоже не знал, хотя французы, проклятые националисты, в те годы тоже делали вид, что такого тарабарского наречия не существует вообще. А наш клиент из иностранных знал только русский матерный без словаря. Устный. А зачем технарю еще что-то другое?

Страшно, конечно. Но добрые товарищи его утешали (хотя какое тут утешение): прямого рейса в Марсель как не было, так нет и сейчас, а пересадка в Париже в аэропорту Шарль де Голль — аттракцион для сильных духом, особенно если ты нем, как глубоководный карп.

Зато, сказало начальство, в Марселе нашего бедолагу будет встречать представитель советского по тем временам консульства. Заберет его вместе с чемоданом и там уже будет всячески обихаживать, переводить на французский его ненормативную лексику.

Короче, простился с родными и близкими и полетел. Самое дорогое — бумажку с телефоном консульства, который дали на случай, «если кто-то кое-где у нас порой», спрятал глубоко-глубоко у самого сердца. И там же спрятал монетки и мелкие купюры, которые ему дали в дорогу.

Пересадка в Шарль де Голль прошла как по маслу. От ужаса наш герой так нарезался за те два недолгих часа, которые самолет летит до Парижа, что честно дошел до состояния багажа. Который багаж дисциплинированные французские грузчики и положили в самолет до Марселя.

Народ у нас стойкий и несгибаемый. Зная, что его будут встречать в аэропорту официальные лица, тоже при погонах, орел наш дон Рэба почти пришел в соответствие своему званию. Надел лицо, получил багаж, залихватски завязал белый форменный шарфик и давай высматривать табличку со своей фамилией.

А таблички-то и нету. Кое-кого, конечно, встречают с табличками, а вот ничего похожего на искомое, даже приблизительно, не наблюдается. Тут процесс протрезвления пошел семимильными шагами. Потому что по ихнему, французскому, времени уже было десять часов вечера. И суббота.

Погуляв еще полчасика по аэропорту, обливаясь холодным потом от страха и свыкшись с мыслью, что что-то все-таки произошло, решил он звонить по имеющемуся авральному телефону. Благо автоматов в аэропорту до фига, да и деньги с собой были.

Крепко зажав чемодан между ног и забросив денежку в деньгоприемник, набирает наш капдва номер. Там длинные гудки. Потом трубку на том конце снимают, и нежный женский голосок говорит:

— Бон суар.

И дальше что-то бла-бла-бла, перемежающееся красивым грассирующим «р».

— Здравия желаю! Капитан второго ранга Иванов по месту командировки прибыл и ожидает встречающего! — бодро рапортует наш герой, с облегчением от сознания, что кто-то в такое время в консульстве не спит.

С той стороны озадаченно замолчали. Потом голосок прощебетал еще какие-то «лё, дё, экскюзе, силь ву пле», и… раздались короткие гудки.

«Во блин!» — подумал Серега, но решил, что это какая-то тупая французская секретарша, не разумеющая, как нужно отвечать, и собрался перезвонить через пятнадцать минут.

Он перезвонил через пятнадцать минут. Потом еще через пятнадцать. И еще. В промежутках выходил на улицу нервно курить, смотрел, как счастливые люди с чемоданами усаживаются в автомобили и автобусы и отбывают куда-то туда, где их, видимо, ждут.

Голос на той стороне телефонного провода становился с каждым звонком все напряженнее. Появились какие-то раздраженные нотки. Кажется, тон стал сухим, а в последний раз мадемуазель вообще повысила голос. Но деваться-то некуда. Поэтому он звонил и звонил, продолжая представляться и спрашивать, что же случилось. Один раз он даже задал вопрос:

— Шпрехен зи дойч? — Хотя сам знал на немецком только одну эту фразу.

А потом, при очередном наборе трубку взял мужчина. Тот даже не дал договорить дежурную фразу. После «Здравия…» он разразился гневной длинной тирадой, состоящей из одного рычания. Какое там «Французский — язык любви и романтики»; от трубки можно было просто прикуривать.

Кстати, прикуривать… Сигареты-то с собой были, и он в очередной раз вышел покурить под звездами. Курил и понимал, что все — жизнь его кончена. Потеряется он тут нафиг в этой долбаной стране, и запишут его как перебежчика. Жене с дитями жизни не дадут. И решил: позвоню в последний раз — будь что будет, а потом буду искать полицию.

Зашел там же, на улице, в первый попавшийся автомат, набрал набивший оскомину номер.

— Дежурный старший лейтенант Синицын слушает! — вдруг совершенно по-русски раздалось из трубки.

Серега присел на чемодан и не смог вымолвить ни слова. Услышав хамское, но такое родное: «Говорите!», он стал говорить, захлебываясь словами.

Что вот он, Иванов Сергей, командировочный из Санкт-Петербурга, вот уже три часа пляшет в аэропорту и совершенно не знает, что ему дальше делать, потому что все имеющиеся финансы он уже почти потратил на телефон.

Дежурный бодро сказал: «Щас выясним!», и через полчаса наш герой уже сидел в теплой машине и ехал по направлению к отелю. А перед сном еще и ужин обещали. И говорили с ним по-русски. Жизнь наладилась и заиграла новыми красками.

А случилось вот что. Действительно, сломалась машина, и его опоздали встретить. И очень ждали звонка, потому что на уши поднялось все консульство. Но телефонные автоматы, которые стоят ВНУТРИ аэропорта Марселя, напрямую соединяют абонента с Парижем. Поэтому наш Иванов целый вечер имел мозг какой-то ничего не подозревающей французской семье. А чтобы позвонить по марсельскому телефону, нужно было одно — из этого аэропорта выйти. И позвонить снаружи.

Так что, в общем и целом, поездка прошла удачно, и даже начальство не стало, в своей привычной манере, метать громы и молнии.

Глава восемнадцатая

Гроза на Олимпе

Про начальство отдельный разговор, начальником отдела был мужчина выдающийся. Он выдавался, во-первых, должностью, во-вторых, ростом (ну, если каблуки на ботинках повыше, то метр шестьдесят, может, и наберется), в-третьих, блестящим умом (в смысле, был лыс, а остатки шевелюры безжалостно уничтожал и, видимо, натирал голову воском, потому что она блестела как бильярдный шар). Плюс к этому обладал выдающимся басом и не менее выдающимся набором матерных выражений.

Его кабинет одной стенкой соприкасался с лестницей, а второй — с нормальным рабочим кабинетом, где сидели товарищи по оружию. Так вот — в соседнюю комнату он велел баб не сажать.