Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Они оставались вдвоем около часа. В это время Магда Геббельс и Маргарита, сопровождавшие Эльзу в больницу, поведали мужчинам печальную историю, о которой всем хотелось скорее забыть. Ангелика сидела тут же, поодаль, и за все время не проронила ни слова. Когда с ней пытались заговаривать, она низко опускала голову, словно хотела спрятать лицо.

Керстен, отозвав Лея, попросил его прежде самого взглянуть на тельце ребенка и, может быть, попытаться удержать от этого Рудольфа.

Мальчик был крупный, красивый, с белокурыми волосиками; только синий ободок вокруг губ говорил о погубившем его удушье. Это был замечательный, вполне сформировавшийся, готовый к жизни ребенок, и смотреть на него было так больно, что Лей понял опасения Керстена. Рудольф, скорее всего, не представлял себе, что его сын уже так хорош, и воспринимал его как плод. Вид этого человечка мог потрясти его сильнее, чем сам факт гибели. По-видимому, о том же думала и Эльза, когда диктовала Магде записку для Роберта с просьбой самому забрать тельце и похоронить. Она думала о муже, только о нем. Все остальное для нее сейчас не существовало.

Гесс еще находился возле жены, когда приехал Гитлер. Выслушав все, что ему сказали, он повел себя точно так же, как Ангелика, — сел, низко свесив голову, ничего не спрашивал и никому не отвечал. Сопровождающий его Штрассер продолжал выполнять при нем функции не то сиделки, не то секретаря; он то и дело отходил и возвращался, садился рядом, что-то говорил.

Последними появились Пуци и Геббельс. Лей позвонил им уже из больницы, поскольку чете Геббельсов, Ганфштенглю и ему предстояло взять на себя печальную обязанность по похоронам младенца.

Роберту пришлось исполнить роль адъютанта-распорядителя. Он, тоньше других слышавший настроение каждого, менее всех был поглощен собственными переживаниями, углубляться в которые совсем не стремился. Геббельсы и Ганфштенгль вскоре уехали. Штрассер повез домой Ангелику и Маргариту, пообещав не оставлять их до возвращения мужчин. Рем и Геринг вынуждены были возвратиться в штаб, чтобы взять на себя руководство операцией, которая еще не была завершена.

Эльза отдыхала в полузабытьи. В больнице оставались только Гесс, Гитлер и Лей, которому пора было заняться неотложными делами, и прежде всего — появиться во временной штаб-квартире рейнских штурмовиков. Его рейнцы понесли в уличных боях наибольшие потери и считали себя главными героями наметившейся победы. Однако их боевой дух требовал энергичной поддержки, а ни фюрер, ни гауляйтер до сих пор не удосужились им ее оказать. Но Роберт не мог сейчас оставить Гесса.

Фюрер по-прежнему молчал, вжавшись в диван, и был похож на обуглившуюся согнутую спичку. Он словно чего-то ждал, и Роберт опасался оставлять его с Рудольфом наедине. Лей уехал только когда в «Шаритэ» появился Геринг с информацией о действиях противоположной стороны, а вернуться сумел лишь к полудню, когда Эльза уже собиралась домой, а в состоянии Рудольфа как будто ничего не изменилось. Роберт предложил не возвращаться к Хаусхоферам, где всех могли бы посетить болезненные воспоминания, а сразу переменить обстановку, то есть отправиться к нему, где царит такой замечательный бардак, что женщинам будет чем заняться.

Его берлинская квартира была не менее роскошна, чем апартаменты Геринга, — с зимним садом, двумя огромными гостиными, «китайской» и «викторианской», великолепной библиотекой, французскими спальнями, сейчас вызывавшими у хозяина тошнотворное чувство. Пройдясь по квартире и окинув все это отрешенным взглядом, Лей заставил Эльзу улыбнуться: назвал свое обиталище резиденцией престарелой кокотки.

— А по-моему, очень удобно и со вкусом, — возразила она. — Когда в доме много книг и цветов, остальное непременно под них подстроится.

— Кажется, ей здесь нравится, — шепнул Гесс Роберту. — У нее что-то переменилось в глазах, Господи, я так благодарен тебе.

Через час заехали Геббельсы, Штрассер; позже Гитлер привез Маргариту с Ангеликой; появились Геринг и Пуци. Квартира наполнилась голосами, звуками шагов, телефонными звонками, спорами и страстями — и это было то, что нужно. Роберт старался держать под контролем настроение Рудольфа. Он почти не садился, боясь уснуть и пропустить тот момент, когда нужно будет снова «сменить обстановку».

Перестрелки на улицах почти стихли, а пивные снова наполнились. Всюду, где возможно, СС выступали буфером между враждебными сторонами, и к вечеру рейнцы уже пили со штеннесовцами за великую Германию любой ценой.

Фюрер объявил об исключении Штеннеса и его приспешников из партии. Поздним вечером Гиммлер привез в «Кайзергоф» известие о капитуляции в обмен на обещание дела о коррупции не затевать.

«Слово, данное другу, священно; слово, данное врагу, не имеет значения», — заявил по этому поводу фюрер, но капитуляцию принял.

Все события этого дня почти схематично ложились в усталой голове Роберта Лея, начинавшего ощущать приближающуюся апатию, с которой у него уже не было сил справиться. Похоже, что-то подобное испытывал и Гесс. С Робертом он случайно встретился в редакции газеты «Берлинер цайтунг». Когда они вышли, моросил дождь. Обоим нужно было ехать в «Кайзергоф». Лей попрощался, сказав, что немного пройдется пешком, но Гесс вскоре догнал его, и они вдвоем вышли на набережную Шпрее.

Видимо, в настроении Рудольфа наступил сейчас тот самый перелом, которого ждал Роберт. Ждал и боялся.

— У меня такое чувство, что произошло нечто чудовищное, а вы никак не даете мне этого осознать, — сказал он Лею.

— Просто не хочу, чтобы ты все взял на себя, — отвечал Роберт. — Несчастный случай плюс небрежность, недомыслие замороченных голов — вот суть происшедшего. Вспомни, как мой мальчишка едва не тронулся оттого, что я, его любящий папаша, не удосужился ему позвонить. Представь, что моя жена тогда думала по моему поводу, скажи все это себе и…

— Говори. Что, язык не поворачивается? — угрюмо хмыкнул Рудольф. — Меня этой ночью уже пытались успокоить. Знал бы ты как…

— Расскажи.

Гесс некоторое время молчал.

— Адольф сказал, что дезинформации не было. Это он сам выдумал мое ранение как предлог, а Гиммлер и Борман помогли разыграть.

Лей почти минуту, вытянув руку, набирал в ладонь дождевую воду, потом плеснул ею себе на лицо.

— И… что… ты ответил?

— Не поверишь. Впервые в жизни я послал его к черту.

Дождь лил настоящий, весенний. Он то ослабевал, то снова усиливался; дорогу повсюду пересекали весело несущиеся к Шпрее потоки воды.

— Неужели тебе выпить не хочется? — угрюмо спросил Лей.

Гесс вместо ответа потянул его за рукав. Они зашли в какой-то ресторанчик, взяли бутылку водки и сели у окна. Выпив по стакану посмотрели друг на друга. Рудольф налил по второму Выпив залпом, спросил о младенце.

— Руди, подумай! Эльза здорова! В девяти случаях из десяти из этого выходят несравнимо тяжелее. А плод… Он еще не был тем, о ком можно думать, помнить… Эльза — вот надежда и… оправдание всему!

— Я вчера так боялся за нее, что ничего не соображал. Мне, наверное, следовало бы…

— Я скажу, что тебе следовало. Не вчера и не сегодня, конечно, но скорей, чем ты думаешь. Прости, я, может быть, грубо скажу. Так вот, единственное, в чем вы оба сейчас нуждаетесь, — это самый банальный секс. Тебе следовало бы провести в постели с женой хотя бы десятую часть того времени, что я провел со своими любовницами.

— Так искупать вину?

— Так получать наслаждение. С другой целью в постель с женщиной не ложатся, черт тебя подери!

— Искупление наслаждением?

— Пусть так Я иногда гляжу на всех вас, и мне тошно делается! Благодетели нации! Ни одного довольного лица, ни одной радостной улыбки, ни одного нормального мужика! Если не импотент, так педераст; если не педераст, так девственник пятнадцатилетний! А Германия — та же баба, которую нужно уметь взять. Нужно, чтоб стояло!

— Погоди. — Рудольф слегка потряс головою. — Мне здорово в голову ударило, не соберу концов. Я, собственно говоря, хотел спросить…

— Вот я тебе и отвечаю! — Роберт придвинул к Рудольфу тарелку с ветчиной. — Ты давай закусывай.

— Роберт, я все-таки хочу увидеть сына.

Лей с досадой отвернулся и, позвав официанта, велел принести бутылку коньяка.

— Ты напоить меня задумал? — усмехнулся Гесс. — Не нужно, я хочу его увидеть, только и всего. Эльза не узнает.

Они снова вышли под дождь.

Набальзамированное тельце младенца в крохотном гробу находилось в доме Геббельсов, и они поехали туда. В машине Лей налил коньяку в прихваченный с собой стакан и, заболтав Рудольфа, заставил-таки его выпить. Сам же больше не проглотил ни капли, решив после трех бессонных ночей не превышать своей «студенческой нормы», как он ее в шутку называл.