Плачь, Маргарита - Елена Съянова

В Вене на вокзале их встретил брат Ангелики Лео Раубаль. Цветы купить не догадался, зато сразу спикировал на Маргариту.

— Предупреждаю, не топорщи перышки, — зло шепнула ему Ангелика. — Грета невеста, и ее жених сделает из тебя фрикасе.

— Это мы еще поглядим! — самодовольно усмехнулся красавчик Леопольд. — Держу пари, кто-нибудь из дядюшкиных псов. Я сам из него бефстроганов сделаю.

— Из Роберта Лея?

Лео смолк. Заметив усмешку Ангелики, он тоже хмыкнул.

— Черт! Единственный, кто мне там по душе! И давно эго у них?

— С первого взгляда.

В Вене цвели тюльпаны. Солнце с утра заливало улицы, и все нищие, словно по методике Керстена, сидели лицами на восток. Этот весенний визит так отличался от осеннего, как будто между ними прошло много лет.

Фрау Анжела Раубаль вместе с Фриэдль еще в феврале оставила Бергхоф, сказав брату, что должна позаботиться о судьбе своей второй дочери, которая не так ловка, как первая и ее подруги.

Фрау Раубаль снимала в Вене небольшую квартирку, безусловно, слишком тесную для еще двух персон; однако было бы странно и неприемлемо для матери, если бы ее дочь поселилась отдельно от нее с подругой, молодой девушкой, — во всяком случае, до приезда жениха подруги.

Эти натужные формальности и мещанский уклад ее допотопного семейства раздражали Ангелику, но Грета не поддержала ее.

— Ничего мещанского я тут не нахожу. Моя мама рассуждает так же.

«Посмотрим, что ты скажешь через пару дней», — уныло подумала Ангелика.

Таким образом, Лео привез девушек на глухую улочку под названием Вюртемберг и, отпустив такси, проводил на верхний этаж трехэтажного дома, оба торца которого почти упирались в соседние здания, а фасад глядел в каменный забор, от одного вида которого Гели испытала хорошо знакомую злость. Комнат в квартире было всего две, и Лео не преминул упомянуть о вдвое большем их количестве в его собственном жилище, снимаемом в центре, на что Фри заметила сквозь зубы: неудивительно, ведь мать все деньги отдает ему, обожаемому сыночку, чтобы он мог продолжить образование, — после чего Леопольд глупо обиделся, громко объявил, что она лжет, как всегда, и если бы не гостья, он нашел бы, как ей ответить.

Гели молчала. Год назад она заставила бы вмиг заткнуться обоих, но теперь и рта не раскрыла, понимая, что лишь подольет масла в семейный огонь. Привитая Эльзой сдержанность облегчала жизнь — это давно уже перестало быть открытием. Но ей сделалось стыдно.

К обеду прибыли родственники — Петер Вольф, брат мужа тети Паулы, родной сестры Адольфа, с супругой и двумя дочками на выданье, а также невеста Леопольда Марта, всем им не терпелось поглядеть на Ангелику, о которой в родне ходили всевозможные домыслы, как о заморской птичке, некогда делившей с ними их унылую клетку. И Ангелика произвела впечатление, хотя сестры Вольф нашли ее ломакой, а Марта Заукель, дочь владельца трех галантерейных магазинов, — «невозможно зазнавшейся».

К Маргарите отнеслись доброжелательней. Фрау Вольф отчего-то решила, что Грета выходит замуж за кельнского банкира, и принялась задавать жизненно важные вопросы. Почтенную даму чрезвычайно интересовало, как современные девицы, хорошо воспитанные и образованные (к коим она относила и своих дочерей), ловят выгодных женихов. Услыхав имя Лея, фрау Вольф была заинтригована еще больше, поскольку жених оказался не только богат (она продолжала считать его банкиром), но и знаменит своей политической активностью на Рейне, встречавшей сочувствие в австрийском рейхстаге.

Когда начался этот тягучий допрос, в котором приняли участие все невесты, как действительные, так и потенциальные, Ангелике едва не изменила ее благоприобретенная сдержанность.

«Дуры! — хотелось ей сказать родственницам и долговязой Марте. — Зачем вам, курицам, знать, как делается пике или «мертвая петля»? Не пригодится!»

— Когда приедет Роберт? — спросила она Маргариту вечером, перед тем как лечь спать, и тут же подумала: «Для чего я спрашиваю? Он, конечно, вызволит отсюда Грету, но не меня». И сердце ее сжала такая тоска по Вальтеру, такой ужас от мысли, что он, может быть, уже не так сильно любит ее и она перестала быть главным в его жизни, что она впилась зубами в подушку, сдерживая стон, а затем долго беззвучно плакала, время от времени забываясь и свешивая руку в поисках мокрого носа преданной Берты.

Вена с Эльзой была деловой и прекрасной; Вена с родными — дыра дырой. Когда на другой день они торжественно отправились в оперу вместе с Лео, его невестой и двумя девицами Вольф, без конца пристающими к Маргарите с расспросами о банкирах, положение спас только адвокат Гитлера Ганс Франк, находившийся в Вене по делам. Франк был остроумным человеком с ловко подвешенным языком, и хотя его мысли занимал сейчас предстоящий конгресс в Зальцбурге, с ним Гели снова ощутила себя в дядином мире, из которого так стремилась вырваться. Теперь он выглядел намного заманчивей.

На другой день отправились на семейный обед к Вольфам, тянувшийся до сумерек. И снова — цепкие взгляды, бесцеремонные расспросы, прикрытые назиданием, как фиговым листом. Третий день — обед у Заукелей. Лео повез сестер и фройлейн Гесс к будущим родственникам, чтобы похвастаться там. За-укели хотя и благожелательно относились к жениху дочери (дочерей было пять), но все же считали Гитлеров, Раубалей и Вольфов ниже себя. Исключение, конечно, составлял Адольф, который хотя и шокировал родню своей скандальной известностью, тем не менее вращался в таких сферах, куда добропорядочным буржуа доступ, несмотря на все их чванство, был определенно закрыт.

Ангелика каждый день собиралась с духом, чтобы наведаться в консерваторию к Манфреду Вейнеру, с которым так успешно занималась вокалом в свой первый приезд, но все не хватало духу. К тому же она не знала, как сложатся ближайшие дни и какие у кого планы. Четвертый день прошел еще бестолковее. Мать подступила с надоевшими расспросами; Фри вертелась тут же и отпускала реплики все это вылилось в грубую ссору с топаньем и визгом. К счастью, Маргарита этого не слышала — она уходила звонить на телеграф. Весь пятый день лил дождь; ссоры продолжались уже на глазах у Маргариты. На шестой день дождь лил по-прежнему; все сидели по углам и друг с другом не разговаривали. Седьмой день начался совершенно как сюрреалистический абсурд и продолжался так до обеда, но в пятом часу, как луч солнца, появился коллега Ганфштенгля по пресс-агентству Отто Дитрих и сообщил Маргарите, что завтра утром Роберт заедет за ней, поскольку за день им предстоит закончить все дела в Вене и отправиться в Зальцбург.

— С ним что-то случилось? — испугалась Маргарита.

Дитриху не давали поручения что-либо скрывать, но он знал, что Лею едва ли желательна встреча с фройлейн Гесс сегодня, так как, во-первых, чрезмерные нагрузки в тренировочном лагере СС вызвали у бедняги приступ жесточайшего радикулита, а во-вторых, на конгресс вместе со Штрайхером, Дитрихом, Леем и остальными приехала начинающая развивать активность в Германии роскошная, по-американски напористая Юнити Митфорд, бурный роман которой с Леем ни для кого не был секретом уже третий год. На этот раз Митфорд встретилась с Робертом в Мюнхене, и до Вены они ехали в одном купе.

— О, ничего страшного, клянусь, фройлейн! — отвечал Дитрих. — В Вене на нас обрушился поток дел, которые…

— Он здоров?

— Да, вполне! Небольшой приступ радикулита… Сегодня с ним возятся врачи, и завтра он будет на ногах. Дитрих откланялся.

— Неужели не поедешь к нему? — шепнула слышавшая все Ангелика.

Маргариту удивило и обидело то, что Роберт не позвал ее, особенно теперь, когда, как ей казалось, они были уже достаточно близки, но она, конечно, нашла ему тысячу оправданий. К тому же ее сильно смущали его коллеги. Таких циничных людей, как в окружении своего старшего брата, она нигде не встречала, и ей всегда было не по себе, когда приходилось делать нечто выходящее за рамки обыденного.

Здесь, в Германии, ее не оставляло ощущение, что за ней постоянно наблюдает множество глаз, и даже когда она оставалась одна, кто-то все равно подглядывал за ее мыслями. Но с этим приходилось мириться, приходилось учиться жить и играть по их правилам: на тебя смотрят — не опускай глаз, тебя судят — стань адвокатом себе и прокурором для окружающих, а отнюдь не наоборот, как она до сих пор полагала правильным для себя.

Через час охранник привез Грету к огромному серому особняку почти напротив здания Венской оперы и проводил в гостиную, больше напоминающую рыцарский зал.

Туда зашел поздороваться с нею Юлиус Штрайхер, затем — еще один знакомый, Эрнст Боле. Где-то за соседними дверями шла, по-видимому, энергичная работа многих людей — это чувствовалось по напряженным лицам Штрайхера и Боле, — но Маргарита ощутила такое гнетущее одиночество, словно во всем этом огромном доме она оказалась совершенно одна.