Театр Шаббата - Филип Рот

— Вы как раз такая, какой я вас себе представлял. И даже лучше. Норман рассказал мне всё. Всё про верхние тройки и двойки. Это все равно что мыть окна на верхних этажах Эмпайр-Стейт-Билдинг.

— Над вашим ртом тоже не помешало бы немного поработать. Например, сосочки. Это небольшие участки плоти, которые выдаются между зубами. Они у вас красные. Припухшие. Надо бы осмотреть вас.

— Так осмотрите ради бога! Исследуйте сосочки. И зубы тоже. Хотите — вырвите их. Лишь бы это доставило вам удовольствие. Я готов пожертвовать для этого всем: зубами, деснами, горлом, почками. Если все это вам нравится, берите, считайте, что это ваше. Не могу поверить, что это ногу Нормана я гладил! Так было приятно. И почему он ничего не сказал? Почему он не нагнулся, не залез под стол, не схватил меня за ногу и не передвинул ее туда, куда я намеревался ее поместить? А я-то думал, он гостеприимный хозяин. Я думал, он действительно хорошо ко мне относится. А он спокойно сидит и позволяет моей ноге находиться не там, где я хотел, чтобы она находилась. И это за его столом! Где я званый гость. Я не просил его кормить меня, он сам предложил мне. Я очень удивлен. И я хочу вашу ногу.

— Не сейчас.

— Вы не находите, что самые простые формулировки по-английски совершенно непереносимы? «Не сейчас». Повторите это еще раз. Обращайтесь со мной как с последним дерьмом. Закаляйте меня, как сталь…

— Успокойтесь. Держите себя в руках. Успокойтесь, пожалуйста!

— Скажите это еще раз.

— Не сейчас.

— Когда же?

— В субботу. Приходите ко мне в клинику в субботу.

— Сегодня вторник. Среда, четверг, пятница — нет, нет. Категорически нет. Мне шестьдесят четыре года. В субботу — это слишком поздно.

— Спокойно.

— Если бы Яхве хотел, чтобы я был спокойным, он сотворил бы меня гоем. Четыре дня. Нет! Сейчас!

— Сейчас нельзя, — прошептала она. — Приходите в субботу — я сделаю вам периодонтальную пробу.

— О, чудесно! Вы приобрели нового клиента. Суббота. Хорошо. Прекрасно. А как вы делаете это?

— У меня есть для этого специальный инструмент. Я ввожу свой инструмент в ваш периодонтальный карман. Я вхожу в десневую щель.

— Еще. Еще. Поговорите со мной о предприимчивом конце вашего инструмента.

— Это совершенно замечательный инструмент. Он не сделает вам больно. Он очень тоненький. И плоский. Примерно в миллиметр шириной. И миллиметров десять длиной.

— Вы пользуетесь метрической системой.

Дренка.

— Это единственная область, в которой я пользуюсь метрической системой.

— А кровь будет?

— Разве что капелька.

— И все?

— О боже… — сказала она и вдруг прислонилась лбом к его лбу. Передохнуть. Это был момент, не похожий на все другие моменты этого дня. Недели. Месяца. Года. Он успокоился. — Как это у нас так быстро получилось? — спросила она.

— Это потому, что мы уже долго живем на свете. У нас впереди нет целой вечности, чтобы ходить вокруг да около.

— Но ты же настоящий маньяк.

— Ну, не знаю. Для любви нужны двое.

— Ты делаешь много такого, чего другие не делают.

— Что я делаю, чего не делаешь ты?

— Самовыражаешься.

— А ты этого не делаешь?

— Вряд ли. У тебя тело старого человека, ты ведешь жизнь старого человека, у тебя прошлое старого человека, но инстинктивная сила двухлетнего ребенка.

Что такое счастье? Устойчивость, которая чувствуется в этой женщине. То сочетание качеств, которые в ней соединились. Ее остроумие, ее храбрость, ее проницательность, ее плоть, ее странное пристрастие к высокому стилю, этот ее смех, в котором столько жизни, ее восприимчивость ко всему, в том числе и к чувственным удовольствиям, — в этой женщине есть настоящая стать. И еще насмешливость, игривость. Талант и вкус ко всему тайному, запретному, понимание, что все тайное наголову разобьет все явное. И уравновешенность. Уравновешенность, которая является самым ясным и чистым выражением ее сексуальной свободы. И заговорщическое понимание, которое слышится в ее словах, и ее страх перед уходящим временем… Неужели у нее всё в прошлом? Нет! Нет! Трагический лиризм ее внутренних монологов: нет, я сказала, а раз я сказала, значит — нет.

— Адюльтер — дело непростое, — прошептал он ей. — Самое главное — твердо знать, что хочешь этого. Остальное вторично.

— Вторично, — вздохнула она.

— Боже, как я люблю адюльтеры. А ты? — он осмелился взять ее лицо в свои изуродованные руки и провести по контуру ее мальчишеской стрижки тем самым средним пальцем, из-за которого его когда-то арестовали, средним пальцем, беседа с которым, как они решили, травмировала, или гипнотизировала, или тиранила Хелен Трамбалл. Да, они всё рассчитали в 1956 году. У них и сейчас все рассчитано. — Адюльтер привносит в этот черствый мир некоторую мягкость, — продолжал он. — Мир без адюльтера непредставим. И как жестоки и бесчеловечны те, кто против него. Ты не согласна? Как порочны их взгляды. Они сумасшедшие! Не знаю, что бы я сделал с тем придурком, который придумал верность. Требовать верности от человеческой плоти! Какая жестокость, какая неописуемая жестокость, какая насмешка.

Он ни за что не упустил бы ее. Это же Дренка, только та пылко коверкала разговорные выражения, чтобы доставить удовольствие своему учителю, а эта говорит на изящнейшем, прелестнейшем английском. Дренка, это точно ты, только на этот раз ты родом из провинциального Нью-Джерси, а не из Сплита. Я точно это знаю, потому что кроме тебя никто меня так не возбуждал. Твое теплое тело воскресло! Ты восстала из могилы. Следующий — Морти.

Он предпочел распахнуть свой халат, чем раздеть ее, — свой бархатистый, с парижским лейблом халат, рассчитанный на человека шести футов ростом, халат, в котором он выглядел как Маленький Король из старого комического стриптиза, — и показать ей свой член, свою эрекцию. Они должны познакомиться. «Воззри на стрелу желания», — сказал Шаббат.

Но ей хватило одного взгляда, чтобы опомниться. «Не сейчас», — снова проговорила она, и этот судорожный выдох заставил его покориться. Это даже лучше — видеть, как она спасается бегством. Как преступница. Хочет, но бежит. Бежит, но готова.

Теперь у него есть, чем жить до субботы. Новая сообщница на смену прежней. Сообщник, да еще обязательно утраченный, — без этого его жизнь не была бы его жизнью: Никки исчезает, Дренка умирает, Розеанна пьет, Кэти предает его… его мать… его брат… Если бы он мог перестать тасовать их, перераспределять роли. После недавней потери он выпал из обращения, пытаясь оценить масштабы постигшего его ужаса. Но, в конце концов, кукольник может обойтись и без куклы, одними пальцами.

В субботу, решил он, мы произведем перерасчет. У нее на лотке с инструментами хватает острых вещичек. Он стащит кюретку, и если все это ничем не кончится, закончит дело при помощи кюретки. Пусть всё случится, о бог Дионис, о благородный бык, о могущественный творец мужского семени. Нет, не возвращения жизни он жаждал. Восторг перед ней давно в прошлом. А скорее, того, о чем Джин Крупа просил Гудмена, когда Бенни играл соло из «China Boy»[109]: «Еще разок, Бен! Еще разок!»

Если только она не опомнится к тому времени, последняя из его сообщниц. Еще разок.

Вторая ночь, проведенная Шаббатом в комнате Дебби перед утренним, скажем пока так, кризисом, прошла в размышлениях о матери и о дочери. Он думал о каждой в отдельности и о них обеих вместе. Его терзал тот самый искуситель, чье назначение — качать гормон абсурдостерон в кровь мужчины.

Утром, после долгого блаженного лежания в ванне Дебби, он отлично опорожнился в ее унитаз. Это был приносящий удовлетворение стул нужной густоты, обильный — не то что те скудные порции, которые он обычно исторгал из себя, — побочное действие вольтарена на кишечник. В ванной резко запахло скотным двором, и этот аромат наполнил его энтузиазмом. Опять на коне! У меня есть любовница! Он чувствовал себя безумным, как Эмма Бовари, когда каталась в экипаже с Рудольфом. В литературных произведениях, совершая адюльтер, герои тем самым убивают друг друга. Он хотел убить себя в том случае, если его не совершит.

Еще раз подробно обследовав содержимое комода, ощупав каждый шовчик на белье Деборы, впервые за десятилетия надев новую одежду, громко топая, он спустился в кухню и обнаружил, что… кончен бал. Норман специально отложил свой отъезд в офис, чтобы сказать Шаббату, что тот должен убраться из дома сразу же после завтрака. Мишель была на работе, но оставила четкие инструкции: вышвырнуть Шаббата немедленно. Норман велел ему быстро съесть свой завтрак и сразу уйти. В кармане куртки, которую Шаббат отдал вчера Мишель, она обнаружила пакетик крэка, и теперь он лежал перед Норманом на столе. Шаббат вспомнил, что купил его вчера утром на улице, в Нижнем Ист-Сайде, просто так купил, шутки ради, без всякой причины, чтобы избавиться от приставучего продавца.