Театр Шаббата - Филип Рот

Спать? Да он теперь вообще никогда не сможет заснуть. Они здесь. Шаббат швырнул груду газет на кровать. Из середины выпала страница с деловыми новостями — и тут они! Большой заголовок, закрывающий собой всю страницу, за исключением одной колонки: «Кто защищает японскую крепость». Во наглые! Японская крепость! А ниже: «Плохие новости: премьер-министр уходит со своего поста. Но бюрократы — нет». Заголовки, фотоснимки, они приводят его в ярость, колонка за колонкой, и все это занимает не только раздел бизнеса, но и большую часть страницы 8, где какая-то диаграмма, и еще одно фото еще одного япошки, и снова заголовок, и все кончается словами «японская крепость». Трое япошек на первой странице, каждый сфотографирован отдельно. И ни один не одет в мундир. Все при галстуках, в рубашечках, притворяются обычными мирными людьми. В специально выстроенных декорациях офисов, чтобы читатели «Таймс» думали, будто япошки работают в офисах, как нормальные люди, а не летают на своих долбаных «Зеро», не рыщут по чужой территории, выжидая, как бы оттяпать себе кусок пожирнее. «Они — интеллектуально активная, трудолюбивая элита; их — 11000. Они стоят во главе приблизительно миллионной армии японских чиновников. Они контролируют, возможно, самую тщательно отрегулированную экономику в…» А вот подпись под одной из фотографий — Шаббат просто глазам своим не поверил. Согласно этой подписи, япошка, тот, что на фотографии, говорит, что «прогорел из-за торгового партнера из США…» Прогорел? Обжегся? Сколько процентов общей площади кожи? У Морти было обожжено восемьдесят процентов. А сколько сожгли торговые партнеры из США у этого сукина сына? Что-то вид у него не очень обожженный. Вообще никаких ожогов не вижу. Надо выдавать нашим коммерсантам побольше керосина, надо, чтобы наши коммерсанты умели правильно разжечь костер под этими ублюдками! «В чем причина неудачи? Японские официальные лица считают, что Соединенные Штаты требуют слишком многого…» Ах вы, прохвосты! Грязные, фанатичные, чертовы империалистические японские прохвосты…

Должно быть, все это он сказал слишком громко — вскоре послышался стук в дверь. Но когда он открыл, готовый заверить Нормана, что он в порядке, просто читает японские газеты, на пороге стояла Мишель. За обедом она была в черных легинсах и узком, цвета ржавчины, топе — косит под бродяжку. Какие фантазии она хотела у меня вызвать? Или это она доверительно сообщает свои собственные: я — Робин Гуд, помогаю бедным? Как бы там ни было, сейчас она переоделась в… о господи, в кимоно! В кимоно, расшитое цветами. В кимоно с широкими рукавами. В японское кимоно до пят. Однако отвращение, которое возбудила в нем омерзительная газетная хвалебная песнь японской крепости, мгновенно превратилось в возбуждение. Под этим кимоно не было ничего, кроме ее биографии. Ему нравилась ее короткая мальчишеская стрижка. Большие груди и мальчишеская стрижка. И морщинки под глазами — морщинки пожившей и уставшей женщины. Такой она производила на него большее впечатление, чем в образе Питера Пэна из Сентрал-Парк-Уэст. В ней было что-то французское. Таких можно встретить в Париже. В Мадриде. Такие бывают в Барселоне, в классных заведениях. Несколько раз в жизни, в Париже и в других местах, случалось, что какая-нибудь нравилась мне настолько, что я оставлял ей свой адрес и телефон и говорил: «Будешь в Америке — найди меня». Помню, одна сказала, что собирается попутешествовать. Так с тех пор и жду, когда эта шлюха позвонит. А семья Мишель и правда из Франции — Норман сказал ему перед обедом. Ее девичья фамилия — Буше. И теперь это было видно, а на тех непристойных снимках, где волосы у нее гладко зачесаны назад и где она такая безукоризненно худая, она показалась ему эдакой еврейской Кармен с курорта Каньон-Рич. Курортницы из Ленокса иногда заезжали в Мадамаска-Фолс посмотреть, где жили индейцы, когда им надоедало жевать тофу по сотне зеленых за тарелку. Лет десять назад он склеил было двух, которые проехали целый день из Каньон-Рич ради того, чтобы посмотреть достопримечательности Мадамаска-Фолс. Но когда он предложил — по правде сказать, действительно несколько преждевременно — отвезти их к хребту, где индейцы Мадамаска приобщали девушек к священным тайнам при помощи тыквы-горлянки, они сразу укатили прочь, тем самым обнаружив свою крайнюю невежественность в антропологии и этнографии. «Это же не я придумал! — успел он крикнуть вслед их „ауди“. — Это они, коренные американцы!» И от этих двух, как от той шлюхи, тоже небось не дождаться ему весточки.

Но зато здесь бывшая мадемуазель Буше, Колетта из Нью-Джерси, и она мается скукой. Она не любит своего мужа и кое-что для себя решила. Отсюда и кимоно. В нем нет ничего японского — это просто самая неприличная одежда, какую она могла выбрать в данных обстоятельствах. Она проницательна. Он знал содержимое ее бельевого шкафа. Он знал, что она могла бы найти кое-что получше. И нашла бы. Вот так за один вечер может измениться ход жизни. Никогда, нет, никогда он добровольно не излечится от своего изумительного помешательства на сексе.

Она сказала, что забыла дать ему рецепт на зантак. Вот он. Зантак он принимал от болей в желудке и диареи, вызываемых вольтареном, который облегчает боли в руках, если, конечно, не пользоваться вилкой и ножом, не водить машину, не завязывать шнурки на ботинках, не подтирать зад. Будь у него деньги, он бы пошел и нанял какого-нибудь предприимчивого япошку, чтобы тот подтирал ему зад, какого-нибудь трудолюбивого, из интеллектуальной элиты, из тех 11000, которые стоят во главе, — да, вот именно из тех, кто «во главе». В этих газетах умеют подавать информацию. Надо бы начать читать «Таймс». «Памагите мне с англиским чтоб США больше миня ни нажгли». У моего брата ноги были, как две обугленные головешки. Если бы выжил, стал бы безногим. Безногая звезда легкоатлетической дорожки из средней школы в Осбери.

Таблетки и боль. Альдомет от давления, зантак от живота, яд от слабоумия и паранойи. От А до Я. А после умираешь.

— Спасибо, — сказал он. — Никогда еще не приходилось получать рецепт от доктора в кимоно.

— Наш век практичен в ущерб элегантности, — ответила она, доставив ему огромное удовольствие своим кивком гейши. — Норман говорит, что, возможно, стоило бы отдать ваши брюки в сухую чистку, — она указала на его вельветовые штаны. — И куртку, ту, плотную, странную такую, с карманами.

— Зеленое «Торпедо».

— Да. Возможно, зеленому «Торпедо» тоже не помешает чистка.

— Брюки снимать сейчас?

— Мы не маленькие, мистер Шаббат.

Он пошел в комнату и снял брюки. Халат Нормана, яркий, длинный плюшевый халат с поясом, таким длинным, что на нем можно повеситься, так и лежал там, где он его сбросил, на ковре, рядом с курткой. Он вернулся к ней в халате, с грязной одеждой в руках. Халат волочился за ним по полу, как шлейф платья. Рост Нормана был шесть футов два дюйма. Она взяла вещи без звука и без малейшего намека на брезгливость, которая была бы вполне закономерна. Этим штанам в последние недели досталось. У них была насыщенная жизнь, человек от такой жизни устал бы. Все оскорбления, которые пришлось перенести Шаббату, казалось, скопились в мешковатом заде этих старых штанов, а их отвороты были забрызганы кладбищенской грязью. Но, кажется, штаны не вызвали у нее отвращения, а он, снимая их, в какой-то момент этого испугался. Разумеется, нет. Она ведь каждый день имеет дело с грязью. Норман поведал ему эту сагу. Пиорея. Гингивит. Припухшие десны. Сплошной шмуц. Один замусоренный рот за другим. Шмуц — это ее ремесло. Она достает своими хитрыми инструментами всякую гадость. Не к Норману ее тянет, а к этой засохшей мерзости. Счистить зубной камень. Проникнуть в карманы… Мишель была так завлекательно упакована в кимоно, а его скомканная грязная одежда у нее подмышкой и ее остриженная под мальчика голова гейши придавали этой неприличной картинке еще и оттенок транссексуальной безвкусицы… Да он был готов убить за нее. Убить Нормана. Выбросить его из окна к чертовой матери. Вся эта сласть должна достаться мне.

Итак, все готово. Светит луна, откуда-то доносится музыка, Норман мертв, остался только я и этот грудастый женоподобный мальчик в кимоно с цветочным узором. Упустил я свой шанс с мужчиной. Тот парень из Небраски, который давал мне читать книги. Йейтс. Конрад. Пьесы О'Нила. Пойди я ему навстречу, узнал бы от него не только про книги. Интересно, на что это похоже. Спроси у нее, она расскажет тебе. Мужчин трахают женщины.

— Почему вам нравится выглядеть вот так? — спросила она, поглаживая его грязную одежду.

— А как еще можно выглядеть?

— Норман говорит, что, когда вы были молодым, взглянуть на вас значило погибнуть. Линк говорил: «В Шаббате сидит бык. Иногда он вырывается наружу». Норман рассказывал, что люди не могли оторвать от вас глаз. Сила. Свобода духа.