Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник) - Эдуард Асадов

Рабство

Все жаждут любви. Только как понятьПорой в ней нелепейшие различья:Там чувства застыли от безразличья,А тут за плевок могут жизнь отдать?!

Какой-нибудь старый распутный чинЦинично с амурами лезет к молодости,А молодость, часто без капли гордости,Доверчиво стелется перед ним.

А здесь вдруг начальница, щуря взглядИ сея улыбочки сквозь одышку –Толста: не поймешь где перед, где зад? –На лирику тянет почти мальчишку…

Распутную старость легко понять:Ей нужно «свежатинки», как салата.Но молодость – та, что всегда крылата,Вот ей-то зачем этот смрад глотать?!

А там, где и сверстники. Что с того?!Вы – молоды. Счастливы. Вот богатство!Так нет же! Бог ведает отчегоОдин превращается в божество,Другой чуть не сам заползает в рабство.

Какую ж дорогу в любви избрать?Кого утверждать и к чему стремиться?Конечно, неплохо рабу обнять,Но сколько же счастья способна датьЛюбимая, избранная царицей!

«Он хуже, чем с вещью, с ней обращался…»

Он хуже, чем с вещью, с ней обращался,Ценя только дом и свою жену,И чем он безжалостней с ней общался,Тем выше и красочней ей казался,Пока не оставил ее одну…

Он жил с ней, ни дня ее не любя.Вот тут-то бы вдруг против зла и хамстваВосстать, не щадя и самой себя,Восстать, все прогнившее отрубя,И вырвать из сердца былое рабство!

Да, видно, душа ее, как «дурдом»,В конвульсиях жалкого поклоненья,Любила по-прежнему день за днемИ пошлость, что густо чадила в нем,И чуть ли не все свои униженья.

Известно: любовь – высочайший свет,Что солнечно жжет, опаляя счастьем.А вот если света в помине нет?И вместо любви – гнусноватый бред?Вот тут-то с чего возникают страсти?!!

Ведь в свете любви – на любую фразуДуша может взмыть, как весенний стяг!А он о любви не сказал ни разу,А брал все, что хочется, просто так.

Вопрос тут, быть может, совсем не сложен:Любовь, как твердит поговорка, зла.Но даже козел, ей же богу, долженДавать ну хоть шерсти или тепла!

Но он ей не дал ничего ни разу,Живя в ее сердце на всем готовом.И брал все по-волчьи легко и сразу,Себя не связав ни малейшим словом.

До этого места все ясно вроде:Чем душу безжалостней унижают,Тем большим восторгом глаза сияютИ все получается, все выходит.

Нам скажут, что рабство и так противно.Зачем вспоминать еще эти страсти?Но дело-то в том, что оно активноИ, чей-то башмак полизав умильно,Глядишь, и само уже рвется к власти!

И будь эти вещи на свете редки –О чем тогда споры или борьба?!Но сколько их! Вот у моей соседки,У женственной, милой моей соседки,Как раз вот такая, увы, судьба.

Не взятая замуж любимым «богом»(Ведь рабству всегда отвечают – «Нет!»),С годами, за новым уже порогомНашла она радостно-яркий свет.

И муж ей достался родным-родной,Отдавший ей лучшее в человеке:И чувства, и мысли, и сердца зной.Рванись же и ты к нему всей душой,А рабство свое растопчи навеки!

Ведь ясно же: тут только жить и жить!Любовь! Ну какого ж еще богатства?!Да рабство – позлее любого гадства,А ей бы лишь прошлое возвратить.

Ну есть ли хоть что-нибудь в жизни хуже?И счастье зажжет ли она в дому?Жить с мужем, твердить о любви к нему,А втайне любить все равно не мужа…

И вот, чтобы снова в мечтах связатьБылое с сегодняшними делами,Она просит мужа себя ласкать,Как тот, кого силится воскрешатьИ даже душиться его духами…

И нет ей по-прежнему ничегоДороже того, что ей было свято:И жить под него, и шутить под него,И даже питаться, как он когда-то…

Нет, сколько же все-таки дикарей!Зачем надо жить вот с такой химерой:Ни праздника мужу, ни счастья ейИ делать всю жизнь абсолютно серой?!

Мне жаль эту женщину. Но онаСама сотрясала их дом, как грушу,И страсть свою выдумала сама,И вечно двоила и жизнь, и душу.

Ей трудно. Но скажем наверняка,Что есть беда и гораздо хуже.И жаль мне здесь все-таки только мужа,Святого и доброго дурака…

Самый главный час

Как хотел бы я вырвать тебя из прошлого,Из далекой, бездумно-пустой глуши,Из чего-то случайного, дымно-пошлого,Хуже яда для тела и для души!

Сколько раз я со страстью мечтал порой,Что явись я к тебе молодым, отчаянным,То, наверное, многим мечтам и чаяньямУдалось бы свершиться для нас с тобой.

Мне казалось: вручи я тебе все личное,Что жило во мне радостно и любя,То тогда все чужое и неприличное,Все случайное, глупое и циничноеНе смогло б и дотронуться до тебя.

Но по-разному судьбы людские вяжутся:И попробуй найди, разгадай секрет,Ведь кому-то и мрак наслажденьем кажется,А кому-то – умри, но подай рассвет!

Вот ты ходишь по городу, по квартире,Вот на даче салат собралась срывать,И в душе твоей, словно в закрытом мире,Ничего-то решительно не понять.

Как хотел бы я вырвать тебя из прошлого,Из ошибок, из вьюги чужой-чужой,Только много ли будет тогда хорошего?И доставит ли радость тебе самой?

Да, мы вместе! Но где убежденность в том,Что, шагнув в этот песенный мир со мной,Ты не будешь, как прежде, скучать о нем,О чужом мне, далеком твоем быломИ не кинешься снова к нему душой?

Ты воскликнешь: – А надо ли ворошитьВ нашей памяти то, что засыпал снег?! –Это так. Только зла не сразить вовек,Если зло это где-то трусливо скрыть.

Ведь оно, если спрятать его, тая,А не выбросить прямо и честно прочь,Ядовито, как подленькая змея,Будет вечно нас жалить и день и ночь!

Ведь не зря же все ветры нам в стены бьют,Что любые сокрытия и обманыНе друзья, а коварнейшие капканыВсе равно где-то щелкнут и предадут!

Если бури терзают до слез из глаз,Если страх изгаляется за спиной,Должен вдруг у людей, ну хотя бы раз,Наступить самый главный, высокий час,Словно исповедь – искренний и прямой!

Ну подумай, мы рядом уж столько лет,Только ты для меня – лишь тире да точки,Ни одной, ни одной откровенной строчки.Двери в пломбах. Не жизнь, а сплошной секрет!

Жил и я, может быть, не всегда всерьез,Но сейчас вот задай мне вопрос ЛЮБОЙ –Я бесхитростно встану перед тобойИ отвечу тебе НА ЛЮБОЙ ВОПРОС!

Да и нужно ль ханжить, говоря о былом?Ибо то, что когда-нибудь было радостью,Пусть прошло. Только после не станет гадостьюИ не может мешать говорить о нем.

Только ты отрешенно глядишь в окно,Не грозя ни улыбками, ни объятьями…И душа твоя – как за семью печатями.Ну а что в ней? Вот это темным-темно…

А ведь все тут, увы, до смешного ясно:Как бы трудно нам все-таки ни пришлось,Но решать надо честно и беспристрастно:Либо правда – навеки единогласно!Либо все что ни есть – абсолютно врозь…

Ну так пусть же пробьет наш высокий час!Я – готов. Но решим наконец с тобою:С кем же ты? Только честно, без общих фраз:Коль со мной до конца, может, в первый раз,То ли с тем, чему недруг я всей душою?!

Спит природа… Ни шороха, ни борьбы…Все как будто застыло в немом объятье…Только стрелка любви у моей судьбыНеприкаянно кружит на циферблате.

Дорогие оковы

Россия без каждого из нас обойтись может.

Но никто из нас не может обойтись без России.

Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.В осеннем дожде пузырятся лужи.А в доме мучится человек:Как снег, голова, борода, как снег,И с каждой минутой ему все хуже…

Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,Хоть был всем на зависть всегда гигантом:И ростом велик, и душой велик,А главное – это велик талантом!

И пусть столько отдано лет и силИ этой земле, и друзьям французским,Он родиной бредил, дышал и жил,И всю свою жизнь безусловно былСредь русских, наверное, самым русским.

Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,И все-таки, как же все в мире сложно!И что может сделать порой любовь –Подчас даже выдумать невозможно!

Быть может, любовь – это сверхстрана,Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,И там, где взметает свой стяг она,Нередко бывает побежденаИ гордость души, и надежда тоже.

Ну есть ли на свете прочнее крепи,Чем песни России, леса и снег,И отчий язык, города и степи…Да, видно, нашлись посильнее цепи,К чужому гнезду приковав навек.

А женщина смотрится в зеркалаИ хмурится: явно же не красавица.Но рядом – как праздник, как взлет орла,Глаза, что когда-то зажечь смогла,И в них она дивно преображается.

Не мне, безусловно, дано судитьЧужие надежды, и боль, и счастье,Но, сердцем ничьей не подсуден власти,Я вправе и мыслить, и говорить!

Ну что ему было дано? Ну что?Ждать милостей возле чужой постели?Пылать, сладкогласные слыша трели?И так до конца? Ну не то, не то!

Я сам ждал свиданья и шорох платья,И боль от отчаянно-дорогого,Когда мне протягивали объятья,Еще не остывшие от другого…

И пусть я в решеньях не слишком скор,И все ж я восстал против зла двуличья!А тут до мучений, до неприличьяВ чужом очаге полыхал костер…

– О, да, он любил, – она говорила, –Но я не из ласковых, видно, женщин.Я тоже, наверно, его любила,Но меньше, признаться, гораздо меньше. –

Да, меньше. Но вечно держала рядом,Держала и цель-то почти не пряча.Держала объятьями, пылким взглядом,И голосом райским, и черным адомСомнений и мук. Ну а как иначе?!

С надменной улыбкою вскинув бровь,Даря восхищения и кошмары,Брала она с твердостью вновь и вновьИ славу его, и его любовь,Доходы с поместья и гонорары.

Взлетают и падают мрак и свет,Все кружится: окна, шкафы, столы.Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?«Снимите, снимите с меня кандалы…»

А женщина горбится, словно птица,И смотрит в окошко на тусклый свет.И кто может истинно поручиться,Вот жаль ей сейчас его или нет?..

А он и не рвется, видать, смирился,Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.Да, с хищной любовью он в книгах бился,А в собственной жизни… увы, увы…

Ведь эти вот жгучие угольки –Уедешь – прикажут назад вернуться.И ласково-цепкие коготки,Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

Он мучится, стонет… То явь, то бред…Все ближе последнее одиночество…А ей еще жить чуть не тридцать лет,С ней родина, преданный муж. Весь светИ пестрое шумно-живое общество.

Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?Какие-то тени ползут в углы…А в голосе просьба, почти мольба:– Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…

Но в сердце у женщины немота,Не в этой душе просияет пламя.А снимет их, может быть, только ТА,В чьем взгляде и холод, и пустота,Что молча стоит сейчас за дверями.

И вот уж колеса стучат, стучат,Что кончен полон. И теперь впервые(Уж нету нужды в нем. Нужны живые!)Он едет навечно назад… назад…Он был и остался твоим стократ,Прими же в объятья его, Россия!

Если поезд ушел