Полное собрание стихотворений в одном томе (сборник) - Эдуард Асадов

Дорогие оковы

Россия без каждого из нас обойтись может.

Но никто из нас не может обойтись без России.

Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.В осеннем дожде пузырятся лужи.А в доме мучится человек:Как снег, голова, борода, как снег,И с каждой минутой ему все хуже…

Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,Хоть был всем на зависть всегда гигантом:И ростом велик, и душой велик,А главное – это велик талантом!

И пусть столько отдано лет и силИ этой земле, и друзьям французским,Он родиной бредил, дышал и жил,И всю свою жизнь безусловно былСредь русских, наверное, самым русским.

Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,И все-таки, как же все в мире сложно!И что может сделать порой любовь –Подчас даже выдумать невозможно!

Быть может, любовь – это сверхстрана,Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,И там, где взметает свой стяг она,Нередко бывает побежденаИ гордость души, и надежда тоже.

Ну есть ли на свете прочнее крепи,Чем песни России, леса и снег,И отчий язык, города и степи…Да, видно, нашлись посильнее цепи,К чужому гнезду приковав навек.

А женщина смотрится в зеркалаИ хмурится: явно же не красавица.Но рядом – как праздник, как взлет орла,Глаза, что когда-то зажечь смогла,И в них она дивно преображается.

Не мне, безусловно, дано судитьЧужие надежды, и боль, и счастье,Но, сердцем ничьей не подсуден власти,Я вправе и мыслить, и говорить!

Ну что ему было дано? Ну что?Ждать милостей возле чужой постели?Пылать, сладкогласные слыша трели?И так до конца? Ну не то, не то!

Я сам ждал свиданья и шорох платья,И боль от отчаянно-дорогого,Когда мне протягивали объятья,Еще не остывшие от другого…

И пусть я в решеньях не слишком скор,И все ж я восстал против зла двуличья!А тут до мучений, до неприличьяВ чужом очаге полыхал костер…

– О, да, он любил, – она говорила, –Но я не из ласковых, видно, женщин.Я тоже, наверно, его любила,Но меньше, признаться, гораздо меньше. –

Да, меньше. Но вечно держала рядом,Держала и цель-то почти не пряча.Держала объятьями, пылким взглядом,И голосом райским, и черным адомСомнений и мук. Ну а как иначе?!

С надменной улыбкою вскинув бровь,Даря восхищения и кошмары,Брала она с твердостью вновь и вновьИ славу его, и его любовь,Доходы с поместья и гонорары.

Взлетают и падают мрак и свет,Все кружится: окна, шкафы, столы.Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?«Снимите, снимите с меня кандалы…»

А женщина горбится, словно птица,И смотрит в окошко на тусклый свет.И кто может истинно поручиться,Вот жаль ей сейчас его или нет?..

А он и не рвется, видать, смирился,Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.Да, с хищной любовью он в книгах бился,А в собственной жизни… увы, увы…

Ведь эти вот жгучие угольки –Уедешь – прикажут назад вернуться.И ласково-цепкие коготки,Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

Он мучится, стонет… То явь, то бред…Все ближе последнее одиночество…А ей еще жить чуть не тридцать лет,С ней родина, преданный муж. Весь светИ пестрое шумно-живое общество.

Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?Какие-то тени ползут в углы…А в голосе просьба, почти мольба:– Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…

Но в сердце у женщины немота,Не в этой душе просияет пламя.А снимет их, может быть, только ТА,В чьем взгляде и холод, и пустота,Что молча стоит сейчас за дверями.

И вот уж колеса стучат, стучат,Что кончен полон. И теперь впервые(Уж нету нужды в нем. Нужны живые!)Он едет навечно назад… назад…Он был и остался твоим стократ,Прими же в объятья его, Россия!

Если поезд ушел

Не беги за поездом ушедшим.Надо помнить жизненную суть:Все, что было сделано в прошедшем –Никому на свете не вернуть!

Спит сосна в пушистом полушубке,Вьюга шепчет, словно по складам:– Люди! Совершенные поступкиНе подвластны никаким словам!

Значит, глупо биться лбом о стенку:Что свершилось – навсегда ушло.Мы тут можем только дать оценку,Искреннюю, честную оценку,Твердо взвеся и добро, и зло.

Разве плохо взять и повиниться,Глядя в чей-то напряженный взгляд?И увидишь: чудо совершится,Сердце чистым светом озарится,И твой грех, конечно же, простят.

А захочешь мудрости старинной –Разверни Евангелье. И вотТы прочтешь, что головы повиннойСудный меч вовеки не сечет.

Ну, а коль на искренность живуюВдруг язык решиться не готов –Плюнь на все и лги напропалую,Твердо веря в подлость удалую,Что на свете хватит дураков!

«Молодые» седины

Одной многоопытной даме

Вам, право же, давно уже не тридцать,Вам – много больше, да еще с лихвой!Так не пора ль уже остановиться,И, честно говоря, остепениться,Чтоб не смеялись люди за спиной!

Неужто же душа не понимает,Что то, что в двадцать может окрылить,То в сорок пять заставит загрустить,А в шестьдесят иль семьдесят пугает…

Лишь в юности – улыбка до небес,А в сорок – реализм души и тела.Но там хоть что-то есть и от чудес,А дальше – седина и жир телес,И вообще совсем иное дело.

Никто не в силах оседлать судьбу,И время вспять не повернуть вовеки,И сколько с ним ты ни вступай в борьбу,Хоть плачь, хоть смейся, хоть кусай губу –Но все равно стареют человеки.

Все в мире – сообразно и по росту:Цветы – весной, а в осень – стужь и мгла.Когда же голова белым-бела,Рядиться в юность жутковато просто…

Зачем сейчас веду я эту речь,Напоминая про года и даты?Да чтобы вас, простите, уберечьОт всяческих насмешек пошловатых.

Быть гордой даже молодость должна,Тем паче возраст уж давно не пылкий,Чтоб кто-нибудь за рюмкою винаНе оскорбил поганенькой ухмылкой.

Коль юность где-то легковесно шутит –Нехорошо. Но в общем наплевать.Когда же старость телесами крутит,Тут впору и смеяться, и рыдать.

Ну что ж вы все чудить не перестанете,Клянусь вам: вас же просто не поймут!Ведь то, чем вы сейчас располагаете,Возьмут на час. А после, понимаете,Назад супругу вашему вернут.

А почему? Да ведь ежу известно,Что если сам себя продешевишь,То все другие, это скажем честно,Еще оценят более чем «лестно»,А та оценка, извините, – шиш!

Сладкая горечь

Сколько чувств ты стараешься мне открыть,Хоть с другими когда-то и не старалась.Там все как-то само по себе получалосьТо ль везение чье-то, а то ли прыть?

Я был вроде лагуны в нелегкий час,Где так славно укрыться от всякой бури,И доверчив порою почти до дури,И способен прощать миллионы раз…

Видно, так уж устроена жизнь сама,Что нахальство всех чаще цветы срывает.И чем больше скрывается в нем дерьма,Тем щедрей оно радости получает.

Почему я на свете избрал тебя?Ну – наивность. Допустим, а все же, все же,Ведь должно же быть что-то, наверно, тоже,Чем зажегся я, мучаясь и любя.

Да, сверкнула ты искренно, как звезда,Что зовет тебя радостно за собою.Сколько счастья изведал бы я тогда,Если б только огонь тот зажжен был мноюИ светил только мне через все года!

Сколько ласк ты порой подарить стараешься,Говоря, что живешь, горячо любя.Но стократ убеждая сама себя,И сама-то, пожалуй, не убеждаешься…

Только я тебе так от души скажу:Не терзай ни себя, ни меня. Не надо.Ведь искусственность – это же не награда,И не этим я, в сущности, дорожу.

Ведь все то, чем ты дышишь и чем живешь,Что в душе твоей самое дорогое,Для меня и враждебное, и чужоеИ не может быть дорого ни на грош.

Вот такой у нас, видно, нелегкий случай.И никто не подаст нам благую весть.Только ты не насилуй себя, не мучай:Выше сердца не прыгнешь. Что есть – то есть!

Встал рассвет, поджигая ночную тень,Ты в работе. И я – не совсем бездельник.Слышишь: в кухне со свистом кипит кофейник.Что ж, пойдем распечатывать новый день!

И не надо нам, право же, притворяться.Будем жить и решать миллион задач.Делать все, чтоб на споры не натыкаться,И знакомым приветливо улыбаться,И рассеивать тучи, и ждать удач!

Строгая Вера