ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея - Ян Добрачинский

— Мы не посыльные царя Антипы! — возмущенно крикнул Ионафан.

— Так сказал царь… — грек сделал извиняющийся жест. — А Узника он вам возвращает и судить Его не будет. Этот Человек не в своем уме…

Фракийские солдаты столкнули Учителя с мраморных ступеней. Опять концы веревок оказались в руках храмовой стражи. Каиафа сказал им что–то задыхающимся от бешенства голосом. В ответ те принялись яростно пинать и бить Учителя. Шествие повернуло к храму, и все это время стражники не переставая избивали своего Узника. Его толкали, дергали за цепь, а когда Он упал, стали бить ногами. Я с ужасом подумал, что так и не добившись приговора, они решили Его попросту убить.

Мы снова стояли под воротами башни Антония. В окне появился Пилат и насмешливо спросил:

— Ну что? Тетрарх тоже не обнаружил преступлений, которые Он совершил против вас?

Члены Синедриона не ответили, а только гневно сжали зубы и кулаки. Каиафа повернул свое багровое лицо к равви Ионатану, а тот в ответ тихонько кивнул. Снующие в толпе фарисеи зашептали: «Сейчас кричите! Сейчас!» Откуда–то из задних рядов донеслось несколько голосов:

— Узника! Отпустить узника!

Голоса стали объединяться и нарастать:

— Узника! Требуем узника!

Через минуту кричала уже вся улица:

— Отпусти узника!

— Чего они там вопят? — спросил Пилат Ионафана.

— Накануне пасхи, досточтимый прокуратор, ты всегда отпускал на свободу одного из узников… — ответил сын Ханана, силясь быть учтивым. — Об этом они и просят…

Толпа, опьяненная своей многочисленностью и силой, ревела так, что в ушах стоял звон:

— Узника! Отпусти узника! Отпусти узника!

Пилат желчно улыбнулся. Ему, несомненно, доставляла удовольствие эта затянувшаяся игра против бывших друзей. Он сделал знак, что собирается говорить, и терпеливо выждал, пока не затихнет последнее запоздалое слово, подобное последнему камню с осыпающейся лавины.

— Вы хотите, чтобы я освободил преступника? Я не возражаю… — повысил голос Пилат и посмотрел вдаль, через головы членов Синедриона. Он смотрел на кишащую людьми улицу, напоминающую ветку, облепленную роем пчел. — У меня их два: Иисус, Которого вы называете Мессией, и Которого ваши старейшины привели ко мне — и Варавва… Кого из них вы хотите, чтобы я отпустил?

Стало так тихо, что слышно было, как муха летит. По выбритым щекам Пилата мелькнула победоносная улыбка. Этот ход ему удался! Толпа, которая до сих пор была только зрителем, теперь должна была дать определенный ответ. Варавва целых два года был пугалом для всех купцов и богомольцев. С нетерпением ожидая ответа толпы, я тем не менее отнюдь не обольщался относительно Пилата. Его нисколько не интересовала жизнь Учителя, ему всего лишь хотелось поступить наперекор Синедриону. Он сделал бы то же самое, если бы речь шла о любом другом человеке. Он считал, что за два предыдущих поражения ему полагается больше, чем всего лишь один реванш.

Вдруг из толпы вынырнул одинокий голос, наверняка, принадлежавший кому–то из фарисеев (уж я–то знаю выговор амхаарцев):

— Отпусти Варавву!

— Отпусти Варавву, — повторило несколько других голосов.

Если бы сейчас толпе показать: «Вы только посмотрите, кто кричит за Варавву! Разве это ваши люди?!» — то я уверен, что никто из простолюдинов не выдвинул бы этого требования вторично. Учитель совершил не только множество милосердных дел, Он и высмеивал фарисеев, разогнал саддукейское торжище, на котором обкрадывали народ. Его преследователи вели в высшей степени рискованную игру. Но я не предполагал, что наши старейшины так хорошо знают прокуратора. Пилат просчитался: более угодить своим противникам было просто невозможно: нетерпеливым, насмешливым и, одновременно, повелительным голосом, словно не слыша требования толпы, прокуратор заявил:

— Ну, быстро! Выбрали? Значит, вы хотите Иисуса? А может, кто–нибудь предпочитает этого бандита, а не Плотника из Назарета? Нет? Так и быть, я отпускаю Иисуса…

— Нет! — раздалось в ответ. — Нет! Нет! Мы хотим Варавву!

На этот раз голосов было больше. Толпа подобна ребенку, который до тех пор позволяет собой управлять, пока не осознает, что он подчиняется чужой воле. — Отпусти Варавву! Отпусти Варавву! Мы хотим Варавву!

— Варавву? — переспросил Пилат с удивлением и злостью. В дальнейшем ходе событий я уже не сомневался. Народ понял, что Пилат на стороне Учителя. А этим массам тоже была важна вовсе не Его жизнь, а победа над Пилатом. Борьба против саддукеев и фарисеев перешла в борьбу против римлянина. Над ним хотелось им одержать триумф. Кто победил один раз, тот хочет победить и второй. Для них недоуменная реакция Пилата была свидетельством его слабости. Толпа инстинктом чует неуверенность противника. Одновременно грянула тысяча голосов:

— Отпусти Варавву! Варавву! — несся дружный крик. — Варавву! — Теперь уже кричали все, что было силы. «Варавва» из имени человека превратилось в лозунг. — Варавву! Отпусти Варавву!

На лице Пилата проступил гнев. Он, несомненно, был в бешенстве от того, что сам отдал свое оружие в руки толпы, а та повернула его против него. Маленький слуга–грек, каких полно при дворах, подошел к Пилату сзади и что–то быстро ему сказал. Я видел, как щеки прокуратора свело неожиданной судорогой, а глаза тревожно блеснули. В ответ он что–то коротко бросил мальчику, потом оперся ладонями о балюстраду окна и высунулся из него. Он опять говорил через головы людей из храма, словно все еще надеясь, что ему удастся перекричать их:

— Значит, вы хотите Варавву, а не Иисуса?

— Варавву! — на едином дыхании взревела толпа.

— А что мне сделать с Иисусом?

Но мгновение все утихло. Сердце у меня стучало, как молоток. Если бы я крикнул: «Отпусти Его тоже», толпа, возможно, и пошла бы за мной. Вполне возможно… Но я не умею управлять массами. Я не люблю толпы… Я ее боюсь… Мной овладели страх и нерешительность. Язык застрял в горле. Я услышал, как кричат подосланные фарисеи: «Распни Его!» Пот выступил у меня на лбу, дыхание перехватило. «Распни Его!» — повторили те, которые бросили клич. Казалось невероятным, чтобы многотысячная толпа подчинилась их воле. И опять нашим помог Пилат. Все собравшиеся видели, как он скривился, заскрипел зубами и со злостью ударил кулаком об стену. В ответ на это народ торжествующе взревел:

— Распни Его!

Тогда Пилат обратился к старейшинам из храма и синагоги:

— Значит, вы хотите, чтобы я опять предавал распятию? — с иронией спросил он. — Теперь вы сами об этом просите?

— Так хочет народ… — ответил Ионафан, разводя руками.

Крики не умолкали ни на секунду:

— Распни Его! Распни Его!

Побежденный прокуратор закусил губы. Два раза он взывал к толпе — и два раза потерпел поражение. Но этот варвар, которому мерещились когда–то лавры предводителя, был упрям и по–прежнему жаждал любой ценой обратить народ против священников. Впрочем, я его понимаю: одна такая победа принесла бы ему неведомую доселе славу человека, умеющего управлять Иудеей; что до сих пор никому не удавалось. Кесарь сумел бы это оценить. И кто знает, каковы были бы последствия такой победы? Здесь велась своя игра, и сам по себе Учитель был тут ни при чем. Его жизнь была всего лишь ставкой…

Лицо Пилата приобрело выражение командира, который решился на определенный тактический маневр и ради его осуществления готов пожертвовать жизнью всех своих людей. Он подозвал к себе сотника. Через минуту за ворота вышло несколько солдат, которые забрали Учителя из рук стражников. Пилат отошел от окна. Я видел, как он снова уселся в свое кресло. Узника повели куда–то в глубь двора. Мне не было видно, куда и зачем. Но были такие, кому было видно. В следующее мгновенье, словно ветром, шелестящим ветками пальмы, по толпе пронеслось: «Они Его бичуют!»

Это продолжалось довольно долго. Люди притихли и стояли в безмолвном напряжении; они уже жаждали крови прокуратора, которую вместо этого проливал Учитель. Из глубины двора долетали смех и окрики солдат, а со стороны храма слышалось блеяние жертвенных баранов. Мне даже казалось, что я слышу щелканье страшных римских бичей. Люди, стоявшие возле меня, часто и шумно дышали. Я подумал: «Если это продлится еще некоторое время, то вместо распятия они начнут требовать помилования». Но я ошибся: бичевание только распалило толпу, только подогрело ее нетерпеливую жажду стать свидетелями последнего действия казни.

Я увидел, как к прокуратору приближается группа солдат. Тот встал и некоторое время разглядывал их. Вернее — не их, а Того, Кто стоял между ними. Я сразу догадался — Кто это был. Наконец, прокуратор направился к лестнице. За ним следовали солдаты. Пилат молча встал у окна. В другом окне рядом с ним появился Учитель.

— Ведь это Человек… — дошел до меня голос Пилата.