Эпидемии и народы - Уильям Макнилл

вероятно, с незапамятных времен привлекали огромные толпы людей к низовьям Ганга, где холера носила эндемичный характер. Это приводило к тому, что участники празднований были подвержены заражению холерой и другими инфекциями. Те, кто не погибал на месте, выступали разносчиками инфекции, возвращаясь обратно в места своего постоянного обитания, где холера развивалась своим привычным, хотя и опасным, а порой и губительным для населения путем[343]. Связь холеры с паломничествами и священными праздниками в Индии сохраняется до сегодняшнего дня[344], и можно уверенно предполагать, что до 1817 года распространение этой инфекции благодаря совершенно конкретной традиции довольно четко ограничивалось масштабом индуистских паломничеств, то есть собственно Индией.

Тем не менее время от времени холера достигала даже Китая, куда распространялась морским путем. Об этом свидетельствует тот факт, что, когда холера в начале XIX века проникла в Китай, там ее не рассматривали как некое новое заболевание, даже несмотря на то, что прежде на китайском побережье с ней какое-то время не сталкивались[345].

Но когда в 1817 году необычайно острая эпидемия холеры начала разворачиваться по своей привычной модели, на сцене уже присутствовали английские флот и армия — их наличие и перемещения взад-вперед от эпицентра эпидемии в Калькутте и вокруг нее занесли инфекцию на совершенно незнакомые с ней территории.

Это распространение происходило по двум маршрутам.

Первый, наземный, имел сравнительно ограниченный масштаб. Британские войска, которые в 1816–1818 годах вели ряд кампаний вдоль северных фронтиров Индии, принесли туда холеру из своей ставки в Бенгалии, заразив ею своих непальских и афганских противников. Распространение холеры по морю было куда более радикальным: в 1820–1822 годах она попала на кораблях на Цейлон, в Индонезию, в материковую часть Юго-Восточной Азии, в Китай и Японию.

В 1821 году с холерой столкнулся Маскат на юге Аравийского полуострова, когда там с целью пресечения работорговли высадился британский экспедиционный корпус, а из Маската вместе с работорговцами холера просочилась южнее, вдоль восточного побережья Африки. Инфекция также попала в регион Персидского залива, проникла в Месопотамию и Иран и далее на север, в Сирию, Анатолию и на побережье Каспийского моря. Там она на короткое время остановилась — вероятнее всего, в связи с тем, что зима 1823–1824 годов была необычайно суровой, нежели в силу каких-либо действий российских, османских или персидских властей.

В Китае и Японии холера задержалась дольше — в действительности непонятно, исчезала ли холера из Китая до второй волны ее эпидемии, которая произошла в 1826 году[346].

Этот эпизод был лишь прелюдией к гораздо более масштабным миграциям холерного вибриона в 1830-х годах, в результате чего холера стала подлинно всемирной болезнью. Новая ее эпидемия в 1826 году распространилась из Бенгалии и быстро добралась уже проторенным путем до юга России. Благодаря маневрам войск, связанным с войнами России с Персией (1826–1828) и Турцией (1828–1829), а также восстанием в Польше 1830–1831, холера добралась до Прибалтики к 1831 году, откуда морем попала в Англию.

В следующем году она вторглась в Ирландию, а ирландские эмигранты занесли болезнь в Канаду, откуда она просочилась в южном направлении — в США (1832) и Мексику (1833).

С точки зрения продолжительности эпидемий холеры еще более значимым, чем этот первый удар в сердце Европы, был тот факт, что холера в 1831 году обосновалась в Мекке во время хаджа[347]. Неизбежным последствием этого было новое утверждение моделей распространения заболевания, давно знакомых в Индии, причем на сей раз — в гораздо более протяженном географическом масштабе, поскольку последователи Магомета возвращались из хаджа вплоть до Марокко на западе или Минданао на востоке, а также в различные промежуточные пункты. После этого вплоть до 1912 года, когда холера разразилась в Мекке и Медине в последний раз[348], эпидемия этой ужасной болезни привычно сопровождала мусульманские хаджи, появившись не менее сорока раз в промежутке между 1831 и 1912 годами, то есть в среднем это происходило раз в два года[349].

Поскольку в результате к прежним маршрутам распространения холеры по пути индуистских паломников добавился мусульманский хадж, подверженность этой новой болезни народов за пределами Индии стала хронической.

К тому же во второй половине XIX века ускорение глобального распространения холеры из любого крупного города мира становилось все более возможным благодаря более быстрому курсированию пароходов и поездов. В результате в XIX веке общее количество жертв холеры за пределами Индии определенно шло на миллионы, хотя какой-либо точный подсчет не представляется возможным. В самой Индии холера сохраняла и сохраняет свою значимость — от нее умирает гораздо больше людей, чем от чумы[350], — однако в Индии холера, будучи совершенно привычной вещью, не вызывала особой тревоги или удивления.

Впрочем, за пределами Индии всё было иначе. Мусульмане уже давно сдались на милость чумы и считали европейские карантинные меры довольно забавными. Однако неизвестная, путающая и внезапная природа холеры породила среди жителей Египта и других затронутых ею мусульманских земель почти такое же беспокойство, что возобладало в Европе. Справиться с холерой не были способны ни медицинские, ни религиозные традиции ислама. Массовый страх, порожденный холерой, способствовал дискредитации племенной верхушки и властей предержащих в мусульманском мире, расчистив путь для усвоения им европейской медицины[351].

В Европе, разумеется, уже было мало локальных коммун, где сохранялись настолько живые воспоминания о прежних нашествиях чумы, чтобы реакции общества и отдельных лиц на новую чрезвычайную ситуацию могли приобретать подобающее, хотя и несколько архаичное выражение. Именно так происходило в большей части средиземноморской Европы, где сочетание религиозных молений и медицинского карантина оказалось встроенным в публичное право еще начиная с XVI века. Например, в Марселе, где ежегодное поминовение чумы 1721 года сохраняло исключительно живую память об этом бедствии, холера стала поводом для возрождения христианского благочестия[352].

Однако в Северной Европе традиционные рекомендации по поведению в период эпидемиологического кризиса были куда менее определенными. Конечно, в таких городах, как Санкт-Петербург и Париж, застарелые противоречия между социальными классами стремились к открытому и даже ритуализированному выражению[353], однако подобные симптомы социальной напряженности было нелегко воплотить в конкретные и определенные программы действий. Поэтому людям приходилось импровизировать, убеждать и спасаться бегством — а заодно и упрашивать, грозить и молиться. Иными словами, для выбора наиболее эффективного способа справиться с тем, что, по общему мнению, было реальной и фактически присутствующей угрозой для жизни и общества, имелся обширный спектр моделей поведения. Именно из этих потрясений, возобновлявшихся с частыми промежутками на протяжении оставшейся части XIX века, и родился основной импульс для усовершенствования санитарии в городах и стандартов общественной жизни[354].

Прежде всего, холера