Эпидемии и народы - Уильям Макнилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только в Европе медицинская профессия была достаточно хорошо организована для того, чтобы новые методы быстро распространялись среди рядовых практикующих врачей, которые после этого оказались способны масштабно делать прививки, как только появлялся локальный запрос на подобные меры защиты. Соответственно с того момента, как прививание от оспы попало в поле зрения медиков, эта техника оставалась частью профессиональной медицинской практики в Европе. Это, в свою очередь, означало, что с самого начала могли предприниматься и предпринимались системные усилия для открытия и тестирования усовершенствований данной техники. Зримым результатом этого было открытие и принятие на вооружение метода вакцинации, на что потребовалось менее ста лет.
Еще более показательной была скорость распространения техники вакцинации по всему миру силами уже существующей сети европейских медицинских коммуникаций.
Например, один врач в городке Лексингтоне в лесной глуши Кентукки вакцинировал примерно пятьсот человек уже к 1803 году[334], российские врачи начали вакцинировать туземное население в Кяхте на китайской границе в 1805 году, а один португальский купец в том же году привез в Макао вакцину с Филиппин для противодействия критической ситуации с крупномасштабной вспышкой оспы в Южном Китае[335]. И еще более примечательный факт: в 1812 году татарские купцы в Бухаре и Самарканде, которые тогда находились за пределами России, раздавали брошюры с описанием метода вакцинации Дженнера, которые были отпечатаны в Казани на арабском языке и чагатайском тюркском наречии — предположительно, в качестве одного из элементов систематических усилий российских властей по распространению этой техники на азиатских территориях[336].
Здесь стоит привести два наблюдения по поводу взаимосвязи между историей заболеваний и более общими моделями развития Европы. Во-первых, подъем Великобритании по отношению к Франции в течение XVIII века зависел, помимо прочего, от примечательного демографического роста, который в Британии начался раньше, чем во Франции, и продолжался дольше. Политические институты, распространенность каменного угля и железной руды, социальные структуры, ценности и индивидуальная изобретательность — всё это играло определенную роль в совокупном результате. Однако в свете того, что мы можем утверждать в данный момент об отступлении из английской сельской местности чумы, малярии и других инфекционных заболеваний, наряду с имевшим место в Англии опережающим началом преднамеренного контроля над оспой, похоже, вполне очевидно, что расхождение двух стран в опыте заболеваний было в значительной степени связано с расхождением их демографических историй. Поэтому трансформирующиеся паттерны заболеваний оказываются одним из ключевых Уильям Макнид. Эпидемии и народы предопределяющих факторов в европейской и всемирной истории XVIII века, ведь подъем Британской империи и временный закат французской заморской экспансии после 1763 года определенно считаются принципиальным переломным моментом для истории Америки, Африки и Азии точно так же, как и для истории Европы.
Во-вторых, несмотря на то, что в XVIII веке значимые триумфы научной медицины по-прежнему были делом будущего, не выглядит абсурдным предположение, что снижающаяся значимость эпидемических заболеваний (отчасти благодаря достижениям медицины, но главным образом благодаря экологическим адаптациям, которые совершенно не осознавались людьми) формировала принципиальный фон для популяризации «просвещенных» философских и социальных воззрений. В мире, где внезапная и непредвиденная смерть остается реальной и угрожающей возможностью на жизненном пути любого человека, представление о том, что мироздание — это огромная машина, действия которой являются регулярными, поддающимися пониманию и даже предсказуемыми, оказывается совершенно неадекватным для объяснения наблюдаемой реальности. В конечном итоге эпидемические заболевания наносят столь же беспорядочные, сколь и непредсказуемые удары, и те, кто столкнулся с ними, в принципе не могут устранить данный фактор как нечто малозначимое. Поэтому прежде, чем открытия астрономов и математиков XVII века смогли стать основой для массового представления о мире, требовалось, чтобы еще и ослабло господство эпидемических заболеваний над человеческими телами и душами. Таким образом, отступление чумы и малярии и сдерживание оспы были принципиальными моментами, которые подготавливали распространение деистических воззрений наподобие тех, которые в XVIII веке вошли в моду в передовых кругах.
Мир, в котором смертельные инфекционные заболевания редко уносили с собой людей в расцвете сил, больше не предъявлял особой необходимости верить в святое Провидение для объяснения подобных смертей. Кроме того, как и в случае других ортогенетических эволюционных ситуаций, новомодные механистические представления о мире способствовали отысканию более эффективных методов сопротивления болезням и вели к тому, что профессия врача приобретала всё более системную значимость для эмпирической проверки новых методов лечения. За этим последовали их реальные усовершенствования, а представление о том, что человеческие разум и компетенции способны делать жизнь лучше не только в вопросах механики, но и в области здравоохранения, обретало все большее правдоподобие.
Поэтому представляется, что между меняющимся европейским опытом встречи с заболеваниями и этапами культурной и политической Европы имеется четкая корреляция.
Между 1494 и 1648 годами давление на прежние культурные традиции было особенно резким, поскольку европейцам приходилось адаптироваться к исходному воздействию трансокеанских перемещений людей, товаров, идей и болезней, — и всё это происходило одновременно. Выражением этих сдвигов были политические и идеологические бури Реформации и религиозных войн. И только после того, как первые шоки сошли на нет (значимым признаком этого был спад эпидемических заболеваний и приход на смену им более предсказуемых и наносящих меньший ущерб паттернов заражения), стало возможным установление более мягкого политического и культурного жизненного режима, который известен как Старый порядок. Очевидно, что изменение частотности заболеваний было лишь единственным (причем не самым выразительным) фактором в наступлении этих перемен. Но в данном случае именно на опыте заболеваний и изменении картины столкновений со смертельными инфекциями стоит сделать отдельный акцент, поскольку прежде историки совершенно не замечали этот фактор.
***
В рамках любых идеологических отношений значимый шаг вперед одного организма или группы организмов быстро создает новые напряжения во всей системе. Как правило, подобные стрессы сначала сокращают, а затем сдерживают исходное потрясение. Именно так произошло с австралийскими кроликами в 1856–1960 годах, и точно так же ситуация развивалась в Северо-Западной Европе между 1750 и 1850 годами по мере прогресса промышленного переворота. Новые индустриальные города были печально известны своими нездоровыми условиями жизни — и такая ситуация сохранялась долго. С другой стороны, усовершенствование транспортных средств приводило к все более эффективным схемам распределения продовольствия, что позволяло давать отпор локальным вспышкам голода. Почти такое же значение имели технологии сохранения продовольствия. Например, консервирование
