Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хватит рассказывать сказки Пушкина, – отмахнулась Юлька, – думаешь, я не знаю, кто такой Мальцев? Меня, конечно, в дурке много кололи всякими штуками, но от этого больше задница пострадала, чем голова.
– Так я разве говорю, что Мальцев – не сука? Я говорю, что ему почти сорок лет шикарно везло, и он начал много о себе думать, и что его последние восемь лет лишь для того терпят, чтоб спихивать на него заведомую дохлятину! Например, такую, которой он тебя загрузил.
– Ах, бедный-несчастный! Я что, должна его пожалеть? Или тебя с Танькой, ради которой ты бросил двух ребятишек? Так я уже вас всех пожалела! Я объяснила ему по-русски: «Мальцев, не суйся! Я притащу тебе эту тварь, ты только не суйся!» Не понимаю, чего ещё ему нужно? Иди, скажи ему, что я – трезвая, что я помню наш разговор, что я уже занимаюсь этой работой!
Кирилл спокойно давил окурок.
– Зря ты так, Юлька.
– Кирилл, пойми: то, что ты приехал сюда – это очень плохо. Это ужасно. Ты что, не помнишь обстоятельства смерти Алексея Григорьевича и Анечки Карташовой? Не понимаю, как у тебя хватило ума так меня подставить!
– Послушай, Юленька, – произнёс Кирилл, помолчав с минуту, – будем говорить прямо. Я тебя не подставил, так как она, насколько я понимаю, ничего не боится и всегда действует напролом. Ты знаешь нечто такое, чего не знаем ни я, ни Мальцев. Ты знаешь, какую роль во всей этой чертовщине играет эта Маринка, адрес которой ты попросила меня найти много лет назад, а также Матвей. Возможно, ты знаешь, кто эта рыжая и чего она хочет. Но никто эту информацию из тебя выбивать не будет. Больше того – Мальцев мне поручил сказать тебе то, чего ты не знаешь.
– А заодно посмотреть, как я себя чувствую по утрам? – перебила Юлька, заметив вдруг заусенец на ногте большого пальца правой руки и остервенело начав его выгрызать, – этот старый хер мне только что клялся, что ни малейшего отношения к твоему визиту он не имеет!
– Он ведь не знал, хорошо ли ты себя чувствуешь. Так тебе интересно меня послушать?
– Ты всё равно не уйдёшь, пока не наговоришься! Так что, валяй.
Кирилл улыбнулся. Потом опять помрачнел.
– Ты помнишь, с чего вся эта история началась?
– Конечно. С убийства бывшей учительницы, Елены Артемьевой. У неё был вырван язык. Старуха Мартынова, слышавшая, как муж убитой ночью кричал ей: « Язык тебе надо вырвать!», была убита у нас под носом, в своей квартире, этажом ниже. Мы с нею поговорить не успели. Об этом слышанном ею крике нам рассказала её подруга.
– Не всё подруга вам рассказала. Видимо, позабыла одну деталь.
Юлька напряглась.
– Какую деталь?
– Там ещё икона была, – вдруг как будто вспомнил Кирилл, – но о ней – потом. Сперва про деталь. Старуха Мартынова не спала всю ночь. Часа через полтора после вопля пьяного мужика о необходимости вырвать жене язык она услыхала вопль пьяной бабы, этой самой Елены. Он прозвучал среди тишины, которая продолжалась около часа.
– И это был просто вопль? Без слов?
– Да нет, со словами. Артемьева закричала: «Баночка! Баночка!» и умолкла. Больше никаких звуков из окна той квартиры не раздавалось.
С неперевязанной ноги Юльки снова свалился тапочек. Пришлось спрыгивать с подоконника, чтобы его надеть. Опять после этого примостившись спиной к стеклу, Юлька засопела. Кирилл внимательно наблюдал за ней.
– Ты не знаешь, что это могла быть за баночка? – спросил он.
– Не знаю.
Кирилл не отводил взгляда. Юлька, тем временем, грызла ноготь мизинца, хотя на нём вовсе не было заусенцев.
– Так ты не знаешь?
– Кирилл, откуда я могу знать? Могу лишь предположить, что она разбила банку с вареньем каким-нибудь и запричитала от горя. Лучше скажи мне, как вы об этом узнали?
– Родственница Мартыновой из Мытищ сказала, что рано утром звонила ей поболтать, и та между делом упомянула об этих криках. Родственница – не старая и не пьющая.
– Ну, не знаю. Правда, Кирилл, не знаю. Я бы не стала долго этим морочиться.
– Ты считаешь нормальным, что человек, разбив какую-то банку, воет над нею, как над покойником?
– Да она училкой была! А у всех училок – проблемы с психикой. Вспомни сам, какие глаза у старых училок! В них уже нет ничего, кроме ледяной ненависти к детям. Кстати, примерно такой же взгляд у любой старухи на должности.
– Но она недолго была училкой. Всего лишь год. И ей было тридцать семь.
Юлька удивилась.
– Всего лишь год? Я не знала. А где она работала прежде?
– В ветеринарной клинике.
– Где?
– В ветклинике. Медсестрой. Ведь она по первому образованию была фельдшер. По окончании медучилища поступила в педагогический, а потом устроилась в ветлечебницу – там тогда неплохо платили. Через семь лет её выгнали за запои, и она вспомнила о своём дипломе преподавателя средней школы. Пошла работать туда. А дальше – ты знаешь.
– Дальше я знаю, – тихо, отрывисто, чуть ли не по слогам повторила Юлька и глубоко задумалась. Продолжая за ней следить, Кирилл клеил ухо к бурному разговору, происходившему за стеной. Слышно было плохо. Мешали птицы, опять просившие хлеба. Юлька им покрошила.
– Ты, кажется, собирался что-то рассказать про икону. Где она, кстати?
– Её после экспертизы…
Дверной звонок опять подал голос. Нож, которым игралась Юлька, выскользнул у неё из пальцев и упал на пол. Она стремительно спрыгнула с подоконника. Распахнув кухонную дверь, помчалась к наружной. Из комнаты в ту же сторону шла Маринка. Она была остановлена Юлькой за руку.
– Ты кого-нибудь ждёшь?
– Не жду никого. Но это, возможно, опять Тамарка с первого этажа. Как она достала!
– Открой, Маринка, открой! – взвизгнули за дверью, стуча по ней кулаками, – он схватил нож! Он меня зарежет!
– Вот дура, – с досадой проговорила Маринка и потянулась к замку, – опять со своим дураком наклюкалась!
Оттеснив её, Юлька сама открыла. Прямо к ней в руки ввалилась худенькая блондинка лет тридцати, в розовой пижаме и шлёпанцах. Она плакала. У неё под глазом рос и темнел фингал. Юлька моментально вручила её Маринке, всё же успев изрядно намокнуть.
– Тамарка, дура! – стала орать Маринка, схватив блондинку, как падающий мешок, – сколько раз тебе ещё повторять – вызывай милицию! Подержали бы его один раз полмесяца в обезьяннике – в человека бы превратился!
– Он полоумный! – выла блондинка, рукой размазав по уцелевшей части лица
