Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Добрый день, – произнесла Юлька, и, поглядев на окно, серое от сумерек, поспешила поправиться, – добрый вечер!
– Читать умеешь? – звонко отозвалась царица сортира, сжав кулаки. Юлька улыбнулась.
– Да, на трёх языках. А также и в трёх ключах – в скрипичном, альтовом и басовом. Но я решила осмелиться принести вам ботинок, пока его не украли.
Беловолосая стерва хмыкнула.
– Кому нужен один ботинок?
– Тому, кто знает, как вас разгневать, чтоб получить по башке вторым.
Блондинке стало смешно. Зубы у неё оказались не голливудскими.
– Ну, спасибо! Давай сюда.
– А у вас во всех кабинках ремонт? – поинтересовалась Юлька, глядя, как скандалистка натягивает ботинок.
– Иди в любую! А сковородку клади на стол.
Имелась в виду гитара.
– А тебя как зовут? – с большой торопливостью оголяя попу над унитазом, спросила Юлька.
– Соня меня зовут.
– Ты что, тут живёшь?
– Ну, да.
– Почему?
– Потому, что больше жить негде. Да и неплохо здесь.
Слышно было, как Соня ходит по туалету, ставит на ножки стул, щёлкает замком на двери. Поступь у неё была шаркающая, стремительная, широкая.
– А тебя как зовут?
– Марина, – сказала Юлька, натягивая штаны. Спустив воду, вышла. Соня включила свет. Её синие глаза некоторое время всматривались в нюансы одежды и лица Юльки.
– Ты из Коломны?
– Нет, из Москвы. Я ехала на рязанской. Две банки «Клинского» выпила, чувствую – обоссусь! Поэтому вышла.
– Так ты в Рязань, значит, едешь?
– И да, и нет.
– Что значит – и да, и нет?
– Да мне просто по херу, куда ехать. Меня из квартиры выгнали.
– Кто?
– Да гражданский муж.
Соня усмехнулась.
– Мне бы такого мужа! Люблю уродов делать ещё уродливей. Здесь живи.
Такой поворот беседы Юльку застал врасплох.
– Здесь? Как – здесь?
– Да предельно просто. Спишь на матраце, я – на столе. Готовим на плитке, а мыться ходим к одной моей подруженции. Она дом снимает на краю города, в частном секторе.
– Объясни мне, как здесь возможно жить? Сюда ведь всё время кто-то заходит!
– Да кто заходит? Ты ведь сказала, что грамотная! На двери написано: «Туалет на ремонте»! Фактически он, конечно, не на ремонте. Я просто так это написала, чтоб жить спокойно. Начальству я отдаю сколько надо денег. Этот придурок, который жил тут со мной, мне их приносил.
– Так он ведь вернётся! Мы что, втроём будем жить?
– Нет, он не вернётся. Ты мне для этого и нужна, чтоб он не вернулся.
– Не поняла, – вконец растерялась Юлька. Соня, обойдя стол, ключом отперла верхний ящик слева, выдвинула его, достала бутылку водки. С хрустом свернув жестяную пробку, нюхнула горлышко. Пить не стала.
– Что непонятного? Я его выгоняла сто двадцать раз, а он всякий раз приползал обратно, давил на жалость. Впускала. Потом об этом жалела. А если ты тут будешь со мной, я его впустить уже не смогу. Короче, пошёл он в жопу!
– А где мы будем брать деньги, чтоб их давать твоему начальству?
– А это уж моё дело. Ты водку пьёшь?
– А закусон есть?
Соня извлекла из стола пакет с карамельками. Сев на стол, выпили из горлышка. Закусили.
– Конфеты Ленка забыла, – сказала Сонька, болтая ножками, – она жрёт их, как сука рваная!
– Ленка – это та самая, что снимает дом?
– Нет, другая. Ту зовут Танька.
– А как зовут того, кто здесь с тобой жил?
– Да пошёл он в жопу, – с брезгливостью повторила Соня, – будешь ещё?
Хлебнули ещё. За дверью раздался лай.
– Опять Барбос разозлился, – сказала Соня, – он, вообще, добрый. Но часто злится. Уже второй год у меня живёт. А ты хорошо играешь на этой штуке?
– Я музыкалку заканчивала по классу гитары.
– Значит, и «Хабанеру» можешь сыграть?
– Арию Кармен?
– Да.
– Мелодию не могу так сразу, аккорды – нечего делать.
– А ну, играй!
Юлька сняла куртку, вынула из чехла гитару, и, чуть подстроив её, стала бить аккорды. Соня запела на неплохом французском. Заметно было, что и вокалу она училась, но очень-очень давно. На высоких нотах её сопрано срывалось. Барбос за дверью всё лаял. Грохотал поезд. Платформенные прохожие игнорировали сортирное пение. За окошком совсем стемнело. И Юлька вдруг поймала себя на том, что здесь, под пьяную «Хабанеру» и шум вокзала, рядом с пятью журчащими унитазами, при казённом свете стоваттной лампочки, ей не страшно и не тоскливо. Хотелось век так сидеть, лениво долбя по железным струнам и щурясь. Тоска по прошлому, ненависть к настоящему, безразличие к будущему вдруг взяли да провалились куда-то. И водка здесь была ни при чём. За годы скитаний Юльке доводилось пить много с кем, но дрянное пойло ещё ни разу не возвращало ей волю к жизни. Ни на одно мгновение.
После песни пили опять.
– Ты конфетки жри, – напомнила Сонька, легонько тронув струны гитары, – Ленку не бойся! Она мне триста рублей должна.
Но Юльке уж было не до конфеток. Её сморило. Стянув ботинки с брюками, она плюхнулась на матрац и укрылась курткой. Однако же, вместо сна к ней вкрадчиво присосалась зыбкая, мутная дремота. Она не мешала ей слушать Соньку.
– Нос у меня, конечно, слишком большой, – говорила та, достав из ящика стола зеркальце, – то есть, рот – большой, а нос – длинный. Ты что там, спишь?
– Ещё нет, – промямлила Юлька.
– Вот Танька, дура, также ложится спать, когда ночевать приходит!
– А ты чего-то другого ждёшь от неё?
– Да дура она.
Юлька сквозь ресницы смотрела на ноги Соньки, болтавшиеся между двумя тумбами стола, и слушала её вздохи. Видимо, Сонька нашла в себе ещё какой-то изъян. Тут в дверь застучали.
– Читать умеешь? – рявкнула Сонька.
– Сонька, я у тебя конфетки забыла, – скорее злобно, чем жалобно пропищали за дверью, – открой, пожалуйста!
– Их Серёжка забрал!
– Серёжка их не забрал! Я с Серёжкой только что говорила! Они в столе у тебя лежат.
– Чтоб ты сдохла, падла!
Сказав так, смотрительница сортира убрала зеркальце, спрыгнула со стола и открыла дверь. Вошла рослая, великолепно сложённая и с красивым лицом брюнетка возраста
