Историки Французской революции - Варужан Арамаздович Погосян

испытания, выпавшие в те годы на долю многих его соотечественников. 28 января 1930 г. он был арестован по пресловутому «Академическому делу»[1084] за якобы осуществлявшуюся им контрреволюционную, антигосударственную деятельность – участие в якобы руководимом С.Ф. Платоновым «заговоре» в целях реставрации монархии[1085]. ОГПУ утверждало, что в будущем монархическом правительстве Е.В. Тарле должен был получить пост министра иностранных дел, что, по мнению В.А. Куманева, было обусловлено прекрасным владением им основными европейскими языками[1086].

Ситуация в советской исторической науке 1920-х гг. характеризовалась временным сосуществованием старой, дореволюционной школы историков и новой, находившейся в стадии становления марксистской школы, формировавшейся, как с удовлетворением отмечал ее лидер М.Н. Покровский, путем интенсивной идеологической накачки молодых, но уже профессионально подготовленных научных кадров: «Многие из этих “молодых’à – уже настоящие, сложившиеся работники, дающие солидную научную продукцию, и мы, конечно, должны для них создать настоящую здоровую политическую атмосферу, большевистскую атмосферу»[1087].

Как заметил А.В. Гладышев, уже «с 1921 г. началось наступление советской власти на науку. Общество историков-марксистов проложило водораздел между старыми специалистами и марксистами. Постепенно формируется концепция “исторического фронта”. Борьба с представителями “старой школы’à в исторической науке была связана с внутрипартийной борьбой: с “правым уклоном”, с нарастающим враждебным отношением к буржуазным специалистам. Надо было поставить под контроль историческую науку»[1088].

Такая необходимость особенно остро ощущалась в Петрограде (затем – в Ленинграде), где в 1920-х гг. позиции историков дореволюционной школы были особенно сильны. Здесь существовал целый ряд научных кружков, сложившихся вокруг таких негосударственных исторических журналов, как «Анналы», «Русское прошлое», «Русский исторический журнал», «Дела и дни». В Ленинграде продолжали работать такие известные исследователи, как С.Ф. Платонов, Б.Д. Греков, О.А. Добиаш-Рождественская[1089]. Заметную роль в культурной и научной жизни города играл возникший после 1920 г. «салон» Е.В. Тарле, где бывали Н.П, Лихачев, В.В, Бертольд, М.М. Богословский, В.П. Бузескул[1090]. Все это, как отмечает Б.В. Ананьич, «была естественная форма научного общения, противоречившая, однако, правительственному курсу на установление контроля над исторической наукой и введению ее в строгое русло официальной идеологии»[1091]. В итоге большинство участников этих кружков, деятельность которых воспринималась и рассматривалась как нелегальная и контрреволюционная, стали жертвой политических преследований[1092]. «В результате “Академического дела’à был учинен разгром петербургской исторической школы, масштабы ущерба которого, – пишет Б.В. Ананьич, – трудно оценить даже сегодня»[1093].

В гонениях на советских историков, не придерживавшихся марксистской методологии, немаловажное значение имело еще одно обстоятельство, на которое недавно обратила внимание Е.А. Долгова: «Не социальный и политический факторы определяли положение ученого “старой школы’à в постреволюционном обществе, а, скорее, его дореволюционный статус (авторитет и позиция, занимаемая в поле избранной им тематики, административный ресурс и потенциал в научном поле) диктовал в соответствии с принципом кумулятивного накопления преимуществ особенности отношения к нему власти и специфику преломления в отношении него советской социальной политики»[1094]. Ярким тому доказательством является отношение властей к престарелому Н.И. Карееву, кто в конце 1920-х гг. «в силу преклонного возраста и отсутствия административных ресурсов уже не мог считаться конкурирующей в научном пространстве фигурой (в отличие от Е.В. Тарле)»[1095]. Именно по этой причине в ходе «Академического дела» Н.И. Кареев «удостоился» лишь идеологической проработки[1096]. В отличие от него Е.В. Тарле, чья колоритная фигура в 1920-е гг. явно выделялась на общем фоне советской исторической науки, а имя уже гремело в Европе, оказался в центре внимания репрессивных органов и подвергся преследованиям.

Еще 31 августа 1924 г. Е.В. Тарле писал из Парижа своей супруге О.Г. Тарле: «Я избран в действительные члены Société de l’histoire de la Révolution française единогласно. Вообще тут меня прекрасно принимают французские ученые. И вообще жаловаться не могу ни на кого»[1097]. В том же году его пригласили на чтение лекций по экономической истории Французской революции и Наполеоновской империи в Collège libre des sciences sociales и в Сорбонну, что он счел для себя большой честью[1098]. В 1926 г. Тарле первым из русских ученых был принят в члены нового французского научного общества Société d’histoire de la Grande Guerre[1099]. Его научные труды во многом способствовали развитию и самой советской историографии. В.А. Дунаевский и Е.И. Чапкевич отмечают: «Вся деятельность Тарле в 20-е годы свидетельствовала о том, что он успешно привносил в советскую науку лучшие традиции дореволюционной русской исторической школы»[1100].

Чтобы лишить влияния ведущих историков-немарксистов, в том числе членов Академии наук, власти решили обвинить наиболее видных из них в антигосударственной деятельности. 2 февраля 1931 г. чрезвычайное общее собрание АН исключило из числа своих действительных членов С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачева и М.К. Любавского, «обвиненных в создании подпольной антисоветской организации, которая подготовляла свержение советской власти»[1101]. С таким предложением выступил новый непременный секретарь АН СССР В.П. Волгин. Как верно заметила А.Р. Лагно, «уверен ли был Волгин в их виновности – сказать сложно (за неимением источников мы можем лишь высказывать предположения), но то, что он был не вполне “свободен’à в принятии своих решений. – это факт»[1102].

Всего по «Академическому делу» проходило больше ста человек[1103]. Многие ученые оказались арестованы. Платонов и Тарле в самом начале 1930 г. были брошены в тюрьму с санкции самого Сталина и Политбюро[1104]. Приговоры арестованным были вынесены весной и летом 1931 г. Многих из них, в том числе исключенных из Академии наук, постановлением коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 г. выслали в разные города сроком на пять лет. Тарле отправили в Алма-Ату, однако в октябре 1932 г. он получил возможность вернуться из ссылки и возобновить свою научную деятельность[1105]. Хотя за него заступались крупнейшие историки Франции[1106], инициатором освобождения, несомненно, мог бы быть только Сталин, «мрачная фигура» которого, как замечают В.А. Дунаевский и Е.И. Чапкевич, «безошибочно» угадывалась за спиной «дирижеров» «Академического дела»[1107]. Как отмечал Е.И. Чапкевич, «среди материалов “академического дела’à имеется докладная записка начальника секретно-политического управления ОГПУ Я.С. Агранова шефу этого ведомства В.Р. Менжинскому, датированная февралем 1932 г. Агранов запросил свыше о возможности использовать Тарле как ученого в интересах власти. Для этого в Алма-Ату в марте 1932 г. прибыл член Верховного Суда СССР А.А. Сольц. Думается, что он приехал сюда как личный посланец Сталина»[1108]. «Вождь народов» решил использовать научный талант Тарле для перестройки советской исторической науки[1109]. По той же причине, отмечает Б.С. Каганович, «в 1934–1935 гг. многие историки, репрессированные по “Академическому делу”, получили возможность вернуться в Москву и