Духов день - Феликс Максимов

  Но все реже и реже приходили к Вакуше просители и страждущие. Боялись нелюдимого ее сына, встанет поперек тропы от калитки до крыльца и ноздри раздувает и корчит рожи и клыками пугает - щелкнет пастью у виска - всякая баба присядет и заорет "мама!" и давай Бог ноги.

  Стало в доме голодно, ни рыбки, ни толокна, ни дрожжей, ни сала, ни капусты в кадке.

  Ни холста, ни креста. Как есть пусто.

  Только самые обездоленные, кому люди на темя плюнули, сироты приютские в парше да богаделки с чирьями старческими приходили лечиться. Пролезали сквозь дыру в заборе и приносили - кто придорожных колокольчиков букет, кто гороховой кашки, кто свинячий копченый хвостик, краденый, кто серьги из пушка кроличьего на крючках с бусинами, кто лунные стеклянные шарики, да мало ли хлама у сирот по карманам водится.

  И вот, не вру, во вторник, пришел к Вакуше мальчик из монастырского приюта, лечить обваренную в посудомойне правую руку.

  Приложила к ожоговым пузырям Вакуша мокрые целительные травы, погладила мальчика по голове и задумалась...

  А вот был бы ты моим сыном, не губил бы на пустошах хорошие души, на мои слова зубами не ляскал, был бы вот такой, черныш, сероглазый, веселый с веснушками на переносье.

  Ты ли виноват, Матей, я ли виновата в том, что приклеились к зачатьевским лепесткам зерна волчьего могильного мака.

  Сирота стоял перед Вакушей без боязни и дерзости, счастлив был, что боль отпустила.

  Вакуша заметила на шее мальчишки черную ладанку,

  - Позволишь?

  - Ага. Она у меня с малолетства... Так и нашли на пашне с ней. В плаще. А так гол, как сокол в мир выпал. Бабки в богадельне говорят, что я на луне родился, оступился и свалился.

  Сняла ладанку Вакуша, приложила к глазу стеклышко гнутое - слаба стала с возрастом глазами и рассмотрела содержимое - узнала в иссохшей пакости - детское место, младенческую сорочку, знать в рубашке родился и хранит оберег.

  - Как звать тебя, дитя - спросила Вакуша.

  - Марко, - охотно ответил мальчик.

  Тут лампадка перед иконой Марко-евангелиста вспыхнула алым огнем, озарила образ, и треснула на четыре части.

  Беда, вернулся с промысла старший сын, Матейко Буй-Волк.

  Заорал с улицы.

  - Мать! Человечиной пахнет. Отдай мне гостя, надоело искать, уже все на дворе переворошил. Отдай мне его. Загрызу.

  Вскрикнул сирота, закрылся рукавом.

  - Не бойся - шепнула Вакуша, ударила об пол кленовой тросточкой и стал мальчик не крещеная плоть, а стальная игла с ушком.

  Продернула Вакуша в ушко игольное нитку, села у окна штопать тряпье.

  Ворвался в дом Буй-Волк.

  - Не ври мать! У меня нюх волчий на человечину. Отдай мне, что не знаешь.

  - Чего же я не знаю, сынок? - весело спросила Вакуша и перекусила нитку, воткнула иглу в стол - Видишь, сижу, фартук чиню. Если ты сын покорный, помоги мне, старухе, надеть сапожки, а то ноги опухли, не могу.

  И вышла, охая, и за крестец хватаясь, на ступени крыльца.

  - Ладно - взревел Буй- Волк, потащил из сеней матерние сапоги, - давай, мамка, ноги. Но помни - это в последний раз.

  Он натянул на материнские ноги узкие сапожки, и вощеные жилы зашнуровал на икрах крест на крест до резкой боли.

  - Да. Сынок, - молвила Вакуша равнодушно - это в последний раз.

  И ударила Матея Буй-Волка в пах левым сапожком. Завыл и заплакал старший сын и разлился у материнских ног лужей дегтя.

  Враз поседела Вакуша, стала пепельной матерью, дегтярную лужу засыпала опилками из цыплячьей корзинки и шатаясь, вошла в дом.

  Вынула иглу из столешницы, обратила в мальчика с перевязанной рукой, как было. Поставила приютское дитя напротив и сказала:

  - Ты сирота и я сирота. Хочешь быть моим вторым сыном, коль первый не удался. За многое знание я заплатила втридорога. Сразу надо было приютского брать, нет, своего хотела, кровного. Пойдешь ко мне жить, Марко?

  - Пойду, мамка - ответил мальчик - только условие одно поставлю.

  - Ишь ты... скорый, ну, говори свое условие. Коль посильное - исполню.

  - Выбрось свой левый сапог навсегда.

  - Бедовый ты, умен не по годам, засмеялась Вакуша, но задумалась и тем же вечером сожгла в садовом костре свои сапоги.

  Научила новая мать Марко, как собрать деготь и опилки со двора. Останки снесли на косогор и там зарыли на развилке дорог, вырубили на сороковой день из осинового комля крест и выжгли на нем каленым ножом имя погребенного:

  - Матей. Буй-Волк.

  И след волчьей лапы.

  Так зажил Марко с мамой. Доил черных коз и молоко пил, на базар ходил и торговался весело, полы в доме подметал.

  А то мало ли - приходит богатая девка, от босяка тяжелая, кричит :

  - Избавь от плода! Обманул! Утоплюсь от сраму!

  Волосы рвет, белые руки ломает, монистами трясет.

  А волос и кровяных пятен на полу после нее остается столько, не выметешь за раз.

  Но Вакуша плоды травить не бралась - черный промысел душу в утробе губить, но ведь и девку непутевую жаль, иную замучает до смерти жестокий отец или братья старшие насильно в монастырь постригут, а ребенка подбросят. И придумала Вакуша белую хитрость - которскую лестницу.

  Глухой ночью приглашала девку осрамленную и женщину, которая в браке забеременеть не могла, приказывала им раздеться догола и волосы распустить - и намертво, путаной лестничкой сплетала волосы беременной и неплодной женщины, а сама им бедра омывала белым молоком с приговорами. Марко пока был ребенком, подносил молоко матери и в море его выплескивал. Не раз видел, как по сплетенным волосам вдруг просверкивала искорка беглая от беременной к неплодной плоти.

  Тяжко вздыхала баба, освобожденная от бремени - текли по ляжкам кровяные месячные капли в морской плес, а неплодная вскрикивала, прихватывала свои груди, начинающие тяжелеть.

  - Перешла душа из дома в дом по которской лестнице, - говорила Вакуша - и с того дня неплодная жена несла в дом желанное бремя, переведенное в утробу из утробы, а девка девство свадебное уносила под атласными юбками и кричала ей вслед Вакуша:

  - Впредь не давайся босякам!

  - Не буду! - откликалась девушка из сумрака гранатного сада.

  - Надолго ли терпежу тебе хватит. Вот и ты, Марко, от такой стрекозы родился мне на радость.

  Всем хорош был приемыш Марко, да к двенадцати годам срослись у него над переносьем брови - мохнатые, будто крылья ночного мотылька.

  Так полагается от века, у кого брови такие, у того внутри трепещет душа - бабочка.

  Приляжет такой человек поспать - а душа его выпорхнет коршуном или шершнем из обмершего тела, тише мыши, выше крыши и пойдет по миру, разменяется по ветру и в грозовую тучу проникнет и в дымовую трубу упадет.

  Все увидит, все узнает, сто обличий переменит, в мышь полевку или жука майского, в рыбку уклеечку под мостом. А не хочет, так скачет душа верхом на свиньях, собаках, белках или зайцах, сражается с душами звериными и человеческими. А перед бурями обмирает и вступает в единоборство с вихрями шквальными, утром просыпается человек весь израненный в дремной битве.

  Хоть и рваный, битый, кусаный, а зато хозяин ветров и туч дождевых.

  Говорят про такого человека на базаре за спиной "вон, здухач пошел... тьфу через плечо". Благие здухачи посевы берегут от градобития, облака пасут в небесах, дурные здухачи выведывают секреты, навевают странные болезни и беспокойство, бродят по чужим снам, мутят воду.

  Черногорские здухачи драки затевают со здухачами фриульскими. Во Фриули, в италийских областях злые здухачи водятся. Верхом на венике из старого укропа, репейнка и сорго странствуют по волшебствам, летают на мертвецкие шатания на кладбищах, сварливы и неуживчивы с соседями.

  Страшные битвы происходят над ночными дворами и горами - а простые люди спят и ничего не слышат.

  Которские здухачи у фриульских отнимали урожай, молоко коровье и овечье, здоровье людей и скотины.

  А Марко, хоть и малолеток, а первым ночным бойцом числился.

  Когда заметила за приемышем Вакуша особые сны - поздно было исправлять и замаливать. Подошла раз одеяло поправить - и увидела - лежит мальчик на спине, руки скрестил, впился пальцами в плечи, как древний царевич в гробу, брови сурово сдвинул и дышит так тихо, будто и не дышит. Наклонилась Вакуша - послушать душу и не услышала.

  Гуляла душа по полям, по долам, по виноградникам, по дельфиньим путям, по мелководьям, входила в каменные врата Котора, где стерегут морской путь в залив Богородица с младенцем и святой Трипун и святой Бернард сопутствуют Марии. Заглядывала душа летучая в Южные врата, отделенные от дороги невесомым подъемным мостом над черной горловиной пещеры. Если обрушивался на город с гор ливень, пресная вода вытесняла морскую воду из гротов и горных каналов.

  Далеко ушла душа.

  Потянулась Вакуша к спящему, но отдернула руку - вспомнила, что нельзя здухача будить внезапно, не успеет душа вернуться в тело поспешно.