Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

Охара топтался на месте. Он уже не раз поскользнулся, чуть было не упал. Потом встал на колени, подполз к колодцу и попытался ухватить цепь. Но руки его ничего не чувствовали, цепь выскользнула, и ведро загремело о заледеневшие стенки.

— Руки не слушаются…

Кадзи чуть не плюнул с досады. Славный, добрый, но совершенно неприспособленный человек. Принцесса на горошине! Да, Охара, тяжко тебе в армии. Что и говорить, набрать воду из обледеневшего колодца куда труднее, чем пописывать статейки о кино, греясь у печки. Там, на воле, прежде чем взяться за что-нибудь, пусть за самое трудное, ты мог двадцать раз подумать. А сейчас раздумывать некогда. Пришел за водой — будь добр, набери воду. А не наберешь, будут бить смертным боем. Здесь никто не будет считаться с твоими желаниями. Армия есть армия.

— Отойди! — резко сказал Кадзи. — Я наберу. Думаешь, у меня руки не замерзли?

Кадзи стало не по себе. Ну а будь на месте Охары женщина?! Кадзи, конечно, без всяких разговоров черпал бы сам. А если так, чего он злится? Чем этот белоручка отличается от женщины?

Что ж делать, придется набирать. Вот и получается, что он, Кадзи, бесхарактерный интеллигент и только.

Улегшись на живот у края колодца, Кадзи схватил заледеневшую цепь.

— Держи за ноги! Покрепче!

Колодец был глубокий. Пока ведро, пробив ледяную корку, проваливалось в черную дыру, у Кадзи онемели пальцы. А когда руки ощутили тяжесть, повисшую на цепи, Кадзи показалось, что пальцы сейчас оторвутся от ладоней. А если он отморозит руки? Что тогда? Обмораживание, если это случилось не на ученьях, вменяется в вину солдату, и прежде, чем отправить в лазарет, его порют. И все же, если он сейчас упустит цепь, второй раз ему не ухватить. Здесь можно выжить, если только даже в таком бессмысленном занятии, как ночное хождение за водой, быть упорным и настойчивым.

Наконец показалось ведро. Когда Охара, желая помочь Кадзи, потянул его за край, ведро накренилось и из него полилась вода.

— Дурак! Что ты льешь на руки!

Рукавицы намокли. Они затвердели, стали как жестяные. Кадзи сбросил их и с силой бил онемевшими кистями по льду. Скотина! Руки! Руки, которые так нужны будут ему завтра…

Перепуганный Охара стал стягивать свои рукавицы.

— Не снимай! — простонал Кадзи. — Никто тебя не винит. А ну-ка, забирайся на меня и бери ведро. Ну!

Воды в ведре осталось только на донышке. Охара все бормотал свои извинения.

Спустив ведро в колодец, Кадзи положил руки на лед.

— Наступи, ногами потопай!

Охара замялся. Кадзи настаивал, и он наступил коленками ему на руки.

— Подохнуть лучше мне, — стонал Охара. — Какой из меня боевой товарищ?

Боевой товарищ? От ноющей боли в руках Кадзи чуть не расплакался. Двое людей, дотоле никогда не видевшие друг друга, встретились на краю света, спят бок о бок на соломенных матрацах. Их роднит неутолимый душевный голод. Но разве не то же творится с унтером Сибатой, с ефрейтором Ёсидой? Нет, между теми и таким, как этот Охара, нет ничего общего. Свой душевный голод те утоляют потом и слезами новобранцев. Армия это позволяет.

— Охара, — прохрипел Кадзи, вытаскивая ведро, — посмотрели бы на нас сейчас наши жены, а?

— Что это тебе взбрело вдруг?

— Да просто вспомнил, что где-то далеко-далеко, в теплой гавани, где распускаются цветы, человека ждет жена.

Кадзи потряс цепь.

— А мы здесь… Кто мы? Солдаты!

Хуже скотов они. За лошадьми, например, в армии ухаживают тщательно, существуют даже «Правила ухода за лошадьми». А как с людьми? С солдатами 2-го разряда? В них вколачивают целый свод правил, как убивать людей, но как с ними обращаться — не учат.

— Охара, тебе не кажется странным, что у солдата второго разряда может быть жена?

Кадзи посмотрел на Охару. Губы Кадзи скривила горькая улыбка. Охара не мог увидеть ее в темноте. В эту минуту Кадзи ничего не хотел — только выжить. Он забыл о тех пятистах китайцев во главе с Ваном, из которых скотское существование не вытравило духа протеста.

— Жена все говорила, — дрожащим голосом сказал Охара, — будь внимательней, не то тебе не поздоровится, ведь ты форменный недотепа…

Форменный недотепа каждое воскресенье писал жене: «…твой покорный слуга усердно несет военную службу, не беспокойся, все в порядке».

— Да, хорошо, что они нас сейчас не видят…

Кадзи рванул цепь с такой яростью, словно не ведро вытягивал со дна, а свою беспросветную, чугунную тоску. Да, больше всего на свете Кадзи не хотел, чтобы Митико увидела его жалким, несчастным солдатом 2-го разряда. Но хотел, чтобы она всегда была рядом. И сейчас, вот здесь. На этом льду.

Участники соревнований по метанию гранат во главе с командиром взвода и его помощником направились к штабу полка. Старослужащие ушли по нарядам. Короткое время до команды «сбор» новобранцы были предоставлены самим себе. Их сейчас не сверлили ничьи злобные глаза. Это было блаженство. Пока не пришли эти ненасытные дьяволы, старослужащие. Правда, один дьявол остался. Ефрейтор Ямадзаки, работавший в швейной мастерской, прошил иглой палец. Из лазарета вернулся веселый — дали освобождение. Усадив подле себя Сасу, он потребовал анекдотов.

Бывший лакей Саса, стараясь угодить Ямадзаки, вспоминал вольную жизнь. Вспоминать было приятно. Он прибыл сюда всего два месяца назад, а прошлое уже расплывалось в теплом розоватом тумане. Сколько клиентов развел он за последние годы по номерам? Мужчины и женщины, словно не замечая войны, занимались любовью и оставляли в его потной ладони банкноты. «Пожалуйста, прошу вас, отдыхайте сколько душе угодно!» Малограмотный, но расторопный, Саса имел от своей работы немалые доходы. Несравнимо большие, чем у людей с образованием. Его жена и дети ни в чем не нуждались. Он был мастер гульнуть, но жену любил. Она была, что называется, доброй бабой. Она закрывала глаза на все, лишь бы муж приносил деньги. Недаром, уходя в армию, он захватил талисман, всегда напоминавший о ней. Жена все понимала и все прощала. Дети, которых она беспрестанно носила и легко рожала, росли здоровыми и крепкими. Отец должен приносить подарки — это было в порядке вещей. Когда он уходил в армию, младшая дочь, держась за подол матери, пролепетала: «А какой ты привезешь мне подарок?»

А действительно, какой?

До сих пор он как-то не думал об этом. Может, извещение о его смерти… Ведь жизнь солдата 2-го разряда Сасы лишь условно принадлежит ему. Одним росчерком пера командующего Квантунской армией или кого-нибудь из его штаба он, Саса, может быть немедленно отправлен в преисподнюю. Какая-нибудь авантюра безусого штабного юнца может стоить ему жизни. Лучше уж не думать об этом!

И Саса усердно принялся потчевать Ямадзаки альковными историями. Тот все больше оживлялся и слушал Сасу с открытым ртом. Ямадзаки уже всерьез желал, чтобы проколотый палец распух, чтобы его, Ямадзаки, отправили в Дунъань — в госпиталь. Уж там он не оплошает, его из борделя за ноги не вытащишь!

— У-у, сволочи! Не видеть бы мне этих рож! Чертова граница! Зимой сугробы непролазные, а летом болота — вот и вся радость. Гады! Три года без увольнительных. А бабы — только эти, офицерские. Чуть тронь их, вопят: «Дежурный, дежурный!»

У солдат, восхищенно слушавших Сасу, разгорелись лица. Они, еще не обтершиеся, как Ямадзаки, в армии, и не помышляли о борделе. Они просто слушали, затаив дыхание.

«Опять завели канитель», — с досадой подумал Сирако. Он вспомнил свою жену, свою неудачную женитьбу. Жена его, удивительно непривлекательная женщина, отличалась тем не менее редкой надменностью, потому-то и засиделась в девицах. Отец ее был заведующим отделом фирмы. Сирако был у него в подчинении. Из-за карьеры Сирако женился на его дочери. Папаша так расчувствовался, что сразу же сделал его столоначальником. Сирако, понятно, надеялся, что тесть убережет его и от мобилизации. Но вышло по-другому: тесть получил повышение, а Сирако пришлось отправиться в эту глушь, на край света. Тесть заявил, что мужчина не должен избегать военной службы. Небось этот мордоворот — его дражайшая супруга — спит и видит себя рядом с офицером при шпаге. «Ну, с богом, милый! Постарайся стать офицером. Не бойся, если тебя захотят отправить на фронт, я поговорю с папой. Как только станешь офицером, выхлопочи казенную квартиру, я тут же приеду». Романтические настроения женщины милитаристского государства! Сирако считал, что в данных обстоятельствам единственно разумное — поскорее стать интендантским офицером и с помощью тестя перебраться в какой-нибудь город, чтобы тем самым избавиться от тяжкой солдатской службы.

Охара размышлял, как бы приспособить крышку так, чтобы, в бочку для противопожарной воды не бросали окурков. Еще одна-две такие ночки, как вчера, и он протянет ноги.

«В этом году надо, пожалуй, вполовину уменьшить посевы кукурузы, не то Масуко не справится, — с грустью думал солдат 2-го разряда Таноуэ. — Что может сделать одна женщина? Ведь и колонисты-мужчины в горячую пору, бывает, не справляются». Совсем недавно, закончив обработку запущенной земли, Таноуэ купил корову гольштейнской породы; наконец-то он стал самостоятельным землевладельцем, хозяином целого гектара пашни! Теперь бы только и поработать, а ему вместо плуга пришлось взять в руки винтовку. Ноги его, вместо того чтобы разминать мягкий, теплый навоз, ступали по этой мертвой, заледенелой земле. Неграмотный, нескладный, Таноуэ отлично разбирался в сельском хозяйстве, был хорошим хозяином. А его заставляли вытягиваться по стойке «смирно» и нараспев заучивать: «Верность — первейший долг воина…» Он должен был бегать на учениях по заснеженным полям, а вдогонку неслись гневные окрики командира взвода Хасидани и унтера Сибаты: «Чего ты мешкаешь, Таноуэ? Будешь копаться — убьют». Сколько раз он думал, что лучше уж смерть от вражеской пули, чем такие мученья. Он никак не мог уразуметь, что такое высшие государственные соображения и какое он, Таноуэ, имеет к ним отношение. Сказали, надо поднять целину в Манчжурии, он поехал. А теперь говорят: «Таноуэ, возьми-ка винтовку!» По нему, собери он лишний пуд картошки, и то для государства больше пользы.