Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы - Ольга Поволоцкая

Нельзя не отметить, что если Сильвио сознательно воплощает в своей жизни эстетику романтического героя – демонической личности, у которой отсутствуют человеческие слабости, человека, полностью преодолевшего страх смерти, лицо вне времени и пространства, с загадочной судьбой, с ореолом таинственности, – то и в поведении графа сознательна воплощена эстетика классической аристократической судьбы избранника и любимца богов и Фортуны. Юный граф – поэт в жизни не менее Сильвио, и его поведение на дуэли – это блестящая смертельная игра, демонстрация полной неуязвимости, абсолютной самодостаточности, полного превосходства над всем и всеми, полное презрение ко всему, включая собственную смерть. Перед нами уже почти не человек, а юный бог, свободный и смеющийся, не знающий ни жалости, ни страха.

В первом столкновении с графом Сильвио проиграл: цельный поэтический образ «гусара гусар» оказался разрушенным. Сильвио потому и выходит в отставку, что после опыта столкновения с графом гусарский мир стал тесен ему, военная служба обессмыслилась, гусарство уже не спасало его достоинства и самолюбия. Новая поэтическая, демоническая роль Сильвио будет осуществляться в другом жизненном пространстве. Мщение Сильвио – стать карающим орудием судьбы в жизни «блистательного счастливца» в самый счастливый момент жизни графа – момент его счастливой женитьбы. План Сильвио – это план вторжения в ту, закрытую для него, плебея, сферу жизни, от имени которой он получил пощечину, был осмеян и морально уничтожен.

Мерой невозможности для Сильвио жить, не ответив на оскорбление, является полная подчиненность всего строя его жизни в течение шести лет только этой идее. После первого поединка жизнь Сильвио тайно от всех оказалась слитой воедино с жизнью графа, он уже не принадлежал самому себе, не мог свободно распоряжаться своей жизнью и даже отказался драться с «пьяным сумасбродом Р», дав повод разочароваться в своей храбрости молодым армейским офицерам (поступок немыслимый для молодого Сильвио). Сам Сильвио, объясняя это, скажет: «Я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет назад я получил пощечину, и враг мой еще жив». Уезжая мстить, Сильвио произносит такие слова: «Посмотрим, так ли равнодушно он примет смерть перед свадьбой, как ждал ее за черешнями». По-видимому, никто: ни читатель этой повести, ни рассказчик, ни сам Сильвио – не сомневаются в том, что графа от смерти может спасти только чудо.

Сам Сильвио свою ненависть к графу принимает за желание убить врага, но не труп врага оказывается нужен Сильвио; если бы ему нужен был мертвый враг, то он не отложил бы вожделенное убийство на неопределенный срок. Сильвио необходимо изыскать ту жизненную ситуацию, в которой граф не сможет не посчитаться с его бытием, с его волей, с фактом его существования.

История второго поединка рассказана в повести самим графом. С первых же слов графа: «Этому дому я обязан лучшими минутами своей жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний», – намечена важнейшая тема его жизни – счастливого брака по любви. Эта тема поддержана впечатлением рассказчика, посетившего дом графа и видевшего красавицу графиню, а также лад и мир в отношениях супругов.

Сильвио появляется в доме графа с требованием жизни последнего в тот момент, когда его жизнь уже ему не принадлежит. Сильвио вторгается в сферу жизни графа в качестве «неумолимого рока», является злым гением, демоном смерти из давно забытого «гусарского», холостяцкого прошлого, и если пафос этого вторжения состоял для Сильвио в том, чтобы доказать свою значительность, обозначить свою реальность, то он достиг этого с первой минуты своего появления. Граф признается, что пришел в ужас: «Я почувствовал, как волосы встали вдруг на мне дыбом». Но прежде чем граф успел так страшно испугаться, узнав Сильвио, он заставил пережить своего врага не менее драматическую минуту ужаса от того, что узнал Сильвио не сразу. «Ты не узнал меня, граф, – сказал он (Сильвио. – О. П.) дрожащим голосом»'. Здесь для Сильвио намечена страшнейшая возможность оказаться просто неузнанным. Если бы граф действительно забыл своего врага, то это был бы самый трагический момент в жизни Сильвио – полный отказ в признании реальности этого человека в сфере жизни графа.

Если бы здесь окончилась повесть, то это сюжетное положение констатировало бы наличие фатальной недоступности, полной изолированности от всей остальной действительности аристократического слоя русской жизни, полную сословную герметичность и абсолютную детерминированность человека в России его сословной принадлежностью. Это был бы страшный приговор России. Неузнанный Сильвио оказался бы в положении трагического героя, и тогда его притязания на роль вершителя справедливости путем уничтожения высокомерного врага были бы оправданы. Но граф узнал Сильвио; более того, он без колебаний признал и его право выстрела, отмерил двенадцать шагов и встал безоружный под пистолет смертельного врага, шесть лет ждавшего своего часа. Граф просит только об одном, «стрелять быстрее, пока жена не воротилась». «Все мысли мои были об ней», – рассказывает граф. Вся эта новая дуэль проходит под знаком сначала тайного, а потом и явного присутствия графини, женитьба графа определяет всю ситуацию второго поединка. Граф сразу вводит в круг сознания Сильвио факт своего нового семейного положения. Упоминая о своей жене, граф делает Сильвио участником своей жизни, открывая ему ее внутреннее пространство, то есть высокомерное презрение графа не имеет места в новой дуэли, а Сильвио получает сразу то, в чем ему когда-то было отказано.

И Сильвио медлит. Хотя он видит, что граф испуган, смятен, робок, что от прежней спеси «блистательного счастливца» не осталось и следа, – роль, которую предложено сыграть Сильвио, слишком похожа на роль убийцы, то есть роль вполне низкую и снова унижающую его человеческое достоинство. Опять предлагая тянуть жребий, Сильвио реабилитирует себя, но проводит графа через мучительное испытание: впервые в жизни граф оказывается в положении безвыходной несвободы, унизительной и поэтому страшной для него. Ему придется пройти по тем же кругам ада этой несвободы, по которым он когда-то насмешливо провел Сильвио. Согласие на повторную жеребьевку – это нарушение дуэльного кодекса, это позор и унижение для графа, но это и та соломинка, за которую хватается утопающий, потому что это шанс спасти свою жизнь ценой бесчестия. Из рук Сильвио граф согласился принять шанс уцелеть (где теперь его прежнее великолепное презрение к опасности?). Тем не менее, в согласии на повторную жеребьевку есть и великодушие графа, ибо, согласившись опять тянуть жребий, граф снимает с Сильвио обвинение в кровожадности, тем самым упраздняя низкую версию мотивов поведения последнего. Граф вытянул первый нумер, и в круг его сознания Сильвио вводит идею его особой удачливости, прокомментировав этот момент так: «Ты, граф, дьявольски счастлив». Слово «дьявольски» – это обвинение, это выстраданная убежденность Сильвио, что в графе коренится злое начало. Для Сильвио граф – воплощенное зло сословных привилегий, но есть еще одно страшное для Сильвио сомнение: вечная удача графа может быть покровительством сверхъестественных, буквально дьявольских сил.

Сильвио, свободно встав под выстрел графа, симметрично повторяет ситуацию первой дуэли, но теперь уже смысл выстрела графа прямо противоположен шуточному выстрелу, пробившему фуражку Сильвио: граф стреляет, пытаясь устранить гибельную опасность, исходящую от Сильвио, стреляет, чтобы убить.

Промах графа – это для Сильвио первая очевидная неудача врага, его проигрыш; в этот момент разрушается образ «блистательного счастливца», которому всегда ворожит судьба. Ореол избранности оказывается снятым с графа, следовательно, и тайный мучительный вопрос Сильвио о том, равны ли их исходные человеческие позиции, становится выясненным. Ничего «дьявольского» в графе нет, а это значит для Сильвио, что граф и его мир уязвимы, что Сильвио свободен совершить свой суд, что предопределенность отсутствует. Промах графа – это поистине счастливый момент в жизни Сильвио.

И поэтому, подводя итог своего визита к графу, Сильвио скажет: «Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести».

Однако между промахом графа и этими словами Сильвио пролегло событие, которое дало увидеть Сильвио все происходящее в совершенно иной перспективе, – это появление графини. Пока графиня еще не появилась, всех внутренних мотивов поведения графа он не понимает, и поэтому, меряя графа своей меркой, он еще не знает, почему граф принес в жертву свою гордость, запятнал свою честь, согласившись на повторную жеребьевку и выстрелив по Сильвио. Пока графиня еще не появилась, Сильвио волен видеть в этом выстреле только трусость, он не знает, что граф находился в безвыходном положении: он не должен был стрелять – это бесчестно, но он не может не стрелять, ибо ему кажется, что это единственный шанс защитить свой дом, свой брак, свою любовь («Все мысли мои были об ней»).