Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Если бы в Реддинге кто-нибудь фотографировал Джека на сцене, мальчик бы это заметил; но если бы этот кто-то просто смотрел на него из зала или же фотографировал его во время борцовских схваток, то заведомо остался бы незамеченным – зрители всегда так шумят, щелчок затвора не слышен. Борясь на ковре, Джек забывал даже о своем единственном зрителе. В борьбе ты или держишь соперника под контролем, или проигрываешь; борешься ты, стало быть, в пустом пространстве, без зрителей вообще. А после того, как Лумис закончил Реддинг, лидером команды стал Джек; так на его плечи впервые легла ответственность.

Он был лидером команды везде – и на ковре, и в автобусе; другие борцы или спали, или пукали, или делали домашнее задание в свете фонариков (одновременно пукая). Правило было такое – как можно меньше отвлекать водителя.

Поэтому говорил только Джек – он рассказывал товарищам разные байки по пути обратно в Реддинг. Про то, как самый маленький солдат спас его в Кастельгравене, как он сам накладывал повязку на грудь Ингрид My, как снимал с руки Саскии браслеты, как ее прежний клиент сжег ей руку. Умолчал Джек лишь про историю с испорченным ожерельем мамы, когда та давала советы юноше в Амстердаме. Ну и про миссис Машаду, разумеется.

Джек хвастался, что его «сводная сестра» Эмма побьет любого из реддинговских борцов, кроме одного лишь Лумиса (которого в то время еще не выгнали из Блэра). В Реддинге все, кроме Ноя и миссис Адкинс, думали, что мама Джека – знаменитая на весь мир тату-художница, которая живет в Торонто с мистером Оустлером, отцом Эммы.

Джек, наверное, рассказывал все эти байки потому, что скучал не только по Эмме, но и по маме с Лесли – и даже по миссис Машаду, во всяком случае, по ее силе и агрессии, которых и следа не было в нежности миссис Адкинс, – а возможно, и по ее португальской грубости.

Джек рассказал соученикам и историю своего самого блестящего успеха на сцене в роли невесты по почте в ужасной пьесе Абигайль Кук. Тема для школьного автобуса оказалась скользкая, тренеру Клуму не понравилось слово «менструация», и когда мальчик произнес его, босс записал на его счет полштрафного балла.

В восьмом классе Джек стал вице-капитаном, а в команду пришел борец в легком весе по имени Ламбрехт, шестиклассник из Аризоны. Он всю жизнь прожил в пустыне и ни разу не видел снега, не говоря уже о дорожном знаке с надписью «Внимание! Ниже нуля – дорогу пучит!».

То ли Ламбрехт плохо читал в темноте, то ли просто автобус слишком быстро ехал и все слова слились у него в одно, только он произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Кто такая ниженуля и почему она пучит дорогу?

В полутемном автобусе никто не ответил ему; ни те, кто спал, ни те, кто пукал, и не думали шевелиться. Джек учил наизусть стихи Мэтью Арнольда; подождав, не ответит ли Ламбрехту кто (тот успел добавить: «У нас в Аризоне ниженули не водятся»), мальчик выключил фонарь и сообщил товарищу по команде:

– Ниженулей так просто не увидишь ночью, они слишком маленькие, свет фар не отражается у них в глазах. Плюс к тому у них шкура точь-в-точь под цвет дорожного покрытия.

– Я понял, а кто они такие?

– Ламбрехт, я тебе вот что посоветую – зимой по ночам не покидай общежитие. Ниженули сейчас особенно активны именно в темное время суток.

– А что они вообще делают? Как они пучат дорогу?

Ему стало не по себе, страх выразился в его голосе так, как это обычно у средневесов, – резким повышением тона. Наверное, вопль Ламбрехта и заставил тяжеловеса Майка Хеллера положить конец шутке Джека. У Хеллера вообще отсутствовало чувство юмора, он был раздражительный и жирный и попал в высшую категорию только из-за лишнего веса. Он ни разу не выиграл ни одной схватки.

– Ламбрехт, черт побери, ты что, читать не умеешь? – спросил Хеллер. – Это же два слова! «Ниже» и «нуля», с ударением на «я»! Когда температура падает ниже нуля, грунтовые воды замерзают и дорожное покрытие вспучивается! Образуются колдобины, понимаешь, колдобины, дубина ты стоеросовая!

– Так, Хеллер, поздравляю, ты наболтал на полтора штрафных балла – стоп, поправка, на два, – сказал тренер Клум (он только притворялся спящим). – Полбалла за «черт побери», полбалла за «стоеросовая» и целый балл за «дубина». Нет, Майк, пойми меня правильно, ты верно охарактеризовал Ламбрехта, он в самом деле дубина, но, к несчастью, «дубина» – уничижительное слово, и ты прекрасно это знаешь.

– Вот говно! – сказал Хеллер.

– Два с половиной балла, – сказал тренер Клум.

– Так, значит, никаких ниженулей не бывает, а просто вода замерзает и образуются колдобины? – спросил Ламбрехт.

– У вас что, в Аризоне не бывает морозов? – полюбопытствовал Джек.

– Ну, кое-где случаются, – сказал Ламбрехт, – но у нас нет таких дорожных знаков. И ниженули у нас тоже не водятся…

– Ламбрехт, я сейчас обосрусь! – возопил Хеллер.

– Три балла, – объявил новый счет тренер Клум. – Майк, тебе явно не везет сегодня.

– На моей памяти Хеллеру вообще ни разу не везло, – сказал Джек. В этом месяце у него не было штрафных баллов, он вполне мог позволить себе заработать один.

К его удивлению, тренер Клум сказал:

– Бернс, поздравляю тебя, ты заработал сразу два штрафных балла. Во-первых, ты унизил Хеллера тем, что привлек чрезмерное внимание к его неудачливости, но, во-вторых, ранее ты унизил и Ламбрехта, свысока отнесясь к его интеллектуальным способностям и решив посмеяться над ним, поддержав его в иллюзии, что на свете существуют ниженули, живые существа невысокого роста с глазами…

– И еще со сраной шкурой цвета дорожного покрытия! – перебил тренера Ламбрехт.

– Ламбрехт, поздравляю и тебя, на твоем счету полбалла.

Они катили по просторам штата Род-Айленд, а может, штата Массачусетс. До Мэна еще долго, думал Джек; как же я обожаю эти ночи в автобусе! Он снова включил фонарь и вернулся к заучиванию длиннющего стихотворения «Дуврский пляж».

– Море сегодня спокойно, – произнес он вслух, решив, что должен известить всех о смене темы.

– Бернс, будь добр, оставь это для вечера драмы, – сказал тренер Клум. – Учи стихи про себя, пожалуйста.

Тренер Клум был отличный малый, но манеру Джека стравливать жидкость из ушей считал жеманством. Майк Хеллер как-то обозвал Джека за это же «девчонкой»; тренер Клум немедленно начислил Хеллеру штрафной балл за унизительное слово, но мало этого – как только Майк заработал очередное распухшее ухо, приказал стравить ему жидкость.

– Ну, Майк, скажи, больно? – спросил тренер Клум тяжеловеса, пока тому высасывали шприцем лимфу.

– А то, еще как!

– Ну, в таком случае ты, наверное, согласишься, что Бернса никак нельзя назвать «девчонкой»? Он ведь проходит эту болезненную процедуру каждый раз, причем добровольно. Так что он, возможно, ведет себя жеманно, но девчонкой его никак нельзя назвать.

– Хорошо, пусть будет жеманным! – взвыл от боли Хеллер.

– Ты совершенно прав, Майк, но, к сожалению, это слово уничижительное, поэтому на, держи еще один штрафной балл.

Однажды ночью в автобусе заснули все, кроме Джека и тренера Клума, и мальчик завел с борцом философский разговор.

– Я хочу стать актером, – сказал Джек. – А для актера желание иметь нормальные уши – не жеманство, согласитесь, а профессиональная необходимость. Так что, видите, я руководствуюсь исключительно практическими соображениями.

– Ммм, – сказал тренер Клум. Наверное, он на самом деле спит, подумал Джек. Нет, тот просто обдумывал услышанное.

– Я бы так тебе ответил, Джек. Если ты и в самом деле станешь кинозвездой, я буду всем и каждому говорить, что ты был самым практичным борцом из всех, что мне выпало счастье тренировать.

– Понимаю вас, но если я не стану кинозвездой…

– Ну, Джек, весь смысл предприятия в том, чтобы все-таки ею стать, не правда ли? Если же тебе это не удастся, я буду говорить, что никогда не тренировал такого жеманного борца, как Джек Бернс.

– Спорим, что вам придется говорить первое?

– О чем ты, Джек?

– Спорю с вами на доллар, что стану актером.

– Давай так, Джек, – поскольку нас никто не слышит, я притворюсь, что ты этого не говорил.

Это все школьная философия – если бы Джек слушал мистера Рэмзи внимательно (а тот прочел школьное руководство от корки до корки), он бы знал, что в Реддинге запрещены любые виды азартных игр. Джек закрыл глаза и попытался уснуть, но тренер Клум шепнул ему во тьме автобуса:

– Запомни мои слова хорошенько, Джек. Если бы меня попросили – не на спор, а просто так – угадать твое будущее, я бы сказал, что ты обязательно станешь первым номером. Не знаю, в каком виде деятельности, но обязательно первым номером.

– Можете не сомневаться, – ответил Джек.

Вот так и прошли четыре года Джека в Реддинге. К его удивлению и к еще большему удивлению Эммы (не говоря уже об Алисе и миссис Оустлер, которые вовсе пребывали в полном шоке), Джек по уши влюбился в эту школу. Она стала для него тем, чем такие школы и становятся обычно для многих-многих мальчиков: сначала ты отправляешься вроде бы в никуда, в чужую страну, и везешь с собой свои несчастья и волнения, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, понимаешь, что нашел свое место, что там ты – свой. До Реддинга Джек Бернс не чувствовал себя своим нигде.