Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Николай Гнидюк

Почти вся просека была заполнена карателями, а «лысые» места простреливались из пулеметов. Идти в обход не было времени и к тому же рискованно. Нужно было как можно быстрее перебраться через просеку. Каждый неосторожный шаг мог быть для меня последним. Я решил проскочить просеку именно там, где были немцы: незаметно подползти к пулеметному гнезду, бросить в него противотанковую гранату и, пока враг опомнится, перебежать. Уже было подполз к фрицам, как вдруг услышал в стороне украинскую речь.

Кто бы это мог быть? Ползу вправо по густым зарослям и наконец добираюсь до просеки. Вижу: стоит несколько подвод, нагруженных каким-то хламом и продуктами, а на земле возле них — крестьяне. Один поднял голову и заметил меня. Знаком я подозвал его к себе.

— Мне необходимо перебраться на ту сторону, — прошептал я.

— Надевайте мой пиджак и шапку. Осторожно только, этих гадов тут очень много. Они все слева, а правее выставлены пулеметные заслоны.

Поблагодарив, я переоделся и почти во весь рост спокойно перешел между подводами на другую сторону просеки. Какова была моя радость, когда примерно через километр я встретил двух партизан из роты Семенова! Оказывается, они уже трижды пытались перейти через просеку и связаться с нами, но безуспешно.

Как только мы встретились с бойцами Семенова, сразу увидели, что с места, где находились немцы, в сторону партизанского отряда поднялись одна за другой две ракеты — белая и красная.

— Что бы это могло значить? — спросил один из бойцов.

— Смотри, еще ракеты, только теперь в сторону немцев! — крикнул второй.

И тотчас над нами со страшным ревом пронеслись немецкие бомбардировщики. Еще миг — и в стороне послышались разрывы бомб.

Оказывается, каратели попросили помощи с воздуха. Когда самолеты появились над лесом, немцы подали им ракетами условный сигнал. Семенов понял, в чем дело, и начал выпускать в сторону гитлеровцев красные и белые ракеты. Увидев подводы и людей, суетившихся на поляне, летчики решили, что это партизаны, и принялись сбрасывать смертоносный груз на своих. Но этого им показалось мало, и они направили на землю шквальный пулеметный огонь.

Сделав свое дело, летчики повернули назад, а Семенов, не дав карателям опомниться от неожиданного небесного сюрприза, поднял роту в атаку.

Мы встретились с ним в конце боя, когда ничтожные остатки карательного отряда разбежались по лесу.

— Передаю приказ командира: «Роте старшего лейтенанта Семенова немедленно вступить в бой с врагами», — пошутил я.

Виктор рассмеялся.

— Понимаешь, — сказал он, — никак не мог связаться с нашими. А выступать без приказа не решился: хорошо — фашисты сами помогли. Ну что ж, пошли к командиру. Победа за нами.

Гитлеровская карательная экспедиция была разбита наголову. Только на месте боя мы обнаружили свыше трехсот вражеских трупов. Еще два дня партизаны прочесывали лес и вылавливали перепуганных фрицев. Одних вытаскивали из кустов, других снимали с деревьев. Были захвачены большие трофеи: около ста подвод с боеприпасами и разным воинским снаряжением, три орудия, одиннадцать минометов, более пятисот автоматов и пулеметов, две радиостанции, около двух миллионов патронов, сотни мин и снарядов.

Среди врагов, нашедших свою смерть в лесу, был и фон Пиппер. На одном из листочков его записной книжки мы обнаружили текст радиограммы, которую кандидат в генералы так и не передал своему шефу:

«Командующему войсками особого назначения генерал-лейтенанту Ильгену. Самолеты прибыли. Спасибо за помощь. После бомбардировки завершаю операцию. Отряд Медведева уничтожен. Подробности доложу утром лично. Хайль Гитлер. Полковник фон Пиппер».

В полевой сумке «мастера смерти» лежали аккуратно завернутые в целлофан генеральские погоны, которые ему не пришлось нацепить.

— А теперь, Николай Иванович, — обратился к Кузнецову Медведев, — можно встретиться и с генералом Ильгеном. Фон Пиппер уже не может устроить свидание, и придется эту миссию выполнить вам. Желаю успеха!

И Пауль Зиберт вместе со своими друзьями снова отправился в Ровно.

ПАРТИЗАНСКИЕ БУДНИ

Длительное пребывание в городе давало себя знать: нервы настолько напрягались, что необходимо было отдохнуть, набраться свежих сил. Вроде ничего особенного в нашей жизни и не было: различные встречи, беседы, прием и передача сообщений. Но каждая встреча или беседа требовала такого большого внимания, сосредоточенности и такой чрезвычайной осторожности, что человек через некоторое время лишался сна и душевного равновесия. Это напряжение усиливалось тем, что внешне его нельзя было обнаруживать: нужно было всегда оставаться свежим, бодрым, спокойным и не вызвать ни у кого подозрения.

Такая крайне необходимая разрядка наступала тогда, когда мы бывали в отряде, среди друзей и товарищей. Там все было родное и близкое. Пища казалась особенно вкусной, а аромат соснового леса действовал на нас, как целебный напиток из волшебного источника.

— Настоящий курорт, — шутили разведчики.

Человек все воспринимает в сравнении. И называть — даже в шутку — партизанскую жизнь курортом могли люди, исполненные глубокой радости от встречи с близкими друзьями. Какой там курорт, когда подолгу не видели хлеба, сахара, когда приходилось не спать по нескольку ночей подряд, осуществлять длинные утомительные переходы, мокнуть под дождем, не менять белья, когда парикмахер и баня были настоящей проблемой. И все же мы не опускались, не теряли человеческого достоинства. Ибо постоянно чувствовали биение пульса матери-Отчизны, на каждом шагу с нами была наша родная Коммунистическая партия.

Много проблем возникало в будничной жизни партизан в нестерпимо сложных условиях гитлеровской оккупации, но, пожалуй, самой трудной была проблема соли. Месяцами нам приходилось есть недосоленную или совсем несоленую пищу. Когда в августе 1942 года мы прилетели в отряд, партизанам почти каждый день давали несоленую конину. Что уж говорить о нас, вообще не привыкших к этому мясу, если оно даже партизанам-татарам казалось противным, хоть для них, как известно, конина — деликатес. Мы отваривали ее и, чтобы остудить (холодная конина немного напоминала буженину), заворачивали в тряпки, оставшиеся от парашютов, и закапывали на час-полтора в землю: после такой кулинарной процедуры конина казалась съедобнее и вкуснее.

Вообще проблема соли во время гитлеровской оккупации была чрезвычайно острой. Я пишу эти строки — и в памяти встает такой случай.

По прибытии из города в отряд я всегда наносил визит вежливости нашим радисткам. Во-первых, в их землянке можно было ознакомиться со свежими новостями с Большой земли. Во-вторых, тут всегда было весело: звенели мелодичные песни Марии Ких, симпатично, с акцентом щебетала испанка Ивона Африка, остроумно шутила Лида Шерстнева, тут можно было увидеть выпущенную девчатами «молнию». В-третьих… в-третьих, радисткой работала Аня Беспояско. Об этом третьем обстоятельстве я, честно говоря, не хотел упоминать (считая, что для объяснения моих частых посещений землянки радисток достаточно и двух первых обстоятельств). Но читателям могу объяснить: Аня Беспояско теперь моя жена.

Итак, в очередное возвращение в отряд я, как всегда, навестил милых радисток. Все они были на местах, кроме Ани. Расспрашивать было неудобно. Но для радисток «третье обстоятельство» не было секретом, и Мария Ких, поблескивая глазами, сообщила:

— Наша Аня стала инвалидом…

— Где она?

— Не беспокойся! Ничего страшного не произошло, — насладившись моим испугом, промолвила Лида Шерстнева. — Просто решила малость покуховарить. А ты же знаешь, какая она стряпуха? Варила черничный чай в котелке и доварилась до того, что вылила себе кипяток на руку. Помчалась к Цессарскому.

Не успел я расспросить, насколько серьезен ожог, как вдруг услышал за дверью знакомый, отнюдь не опечаленный голос:

— Девчата! Ура! Сегодня у нас праздник!

Она вошла в землянку, поддерживая покрасневшую руку, с сияющим лицом.

— Девочки! Смотрите! Обедаем с солью!

И начала аккуратно ссыпать с руки на стол крупицы соли, которой добрый доктор Альберт Цессарский хотел унять боль от ожога. Теперь понимаете, почему я, несколько позже, в отличие от других влюбленных, подарил невесте не букет цветов, а пачку соли…

В боях с карателями, при разгроме немецких имений мы, конечно, пополняли запасы соли. Но их нам хватало ненадолго, тем более что мы делились солью с местным населением.

Да и люди помогали нам. Здолбуновский подпольщик Леня Клименко, работая шофером заготовительной конторы, не раз, когда ему приходилось перевозить соль или сахар, сворачивал на партизанский «маяк» и оставлял там свой груз. А для того, чтобы оправдаться перед хозяевами, он «добросовестно» разделывал машину: разбивал кузов, в нескольких местах простреливал его. Ну кто не поверит, что напали партизаны и все забрали, а ему едва удалось спасти машину? Однажды он так увлекся этой операцией, что загорелся газогенератор. Леня еле потушил его, даже руки обжег. На целую неделю машина вышла из строя. А немцы объявили благодарность «отважному водителю» «за верность».