Тайна 21 июня 1941 - Чунихин Владимир Михайлович

Какой изящный оборот. Не воспоминания. Не мемуары. «Описание его жизни».

Описания жизни, Серго Анастасович, пишут биографы. И в качестве автора стоит имя этого самого биографа. Чтобы читателю сразу стало ясно, что вон те мемуары написаны самим мемуаристом. А вот это описание жизни написано другим человеком, вольно интерпретирующим взгляды и воспоминания объекта своего описания.

Впрочем, следует поблагодарить Серго Анастасовича за то хотя бы, что «Естественно, особенности языка и стиля автора сохранены». Спасибо и на этом. А то совсем бы мы запутались в том, где со Сталиным разговаривает А.И.Микоян, а где то же самое делает С.А.Микоян.

Итак.

Что касается существа дополнений, вставленных в книгу С.А.Микояном, следует иметь в виду совсем простые вещи.

Первое.

В прижизненных записях А.И.Микояна, оставленных им на хранении в архиве (то есть, признанными им своим окончательным мнением), ничего из вставленного туда позднее иными лицами не имеется.

Второе.

В своих воспоминаниях Н.С.Хрущёв ни слова не сказал о том, что нечто подобное рассказал ему А.И.Микоян. Даже после смерти Сталина, повторю. Он сказал о том, что рассказал ему о сталинском испуге Л.П.Берия.

Третье.

Появившиеся в мемуарах А.И.Микояна дополнительные записи практически текстуально совпадают с мемуарами Хрущёва. Иными словами, попросту переписаны оттуда.

Здесь надо обязательно сказать ещё вот о чём.

Жалобы на редактирование и даже «внутреннее редактирование» господа мемуаристы и их родственники могут издавать сколько им угодно.

Переводятся на человеческий язык эти жалобы так.

«Да, я солгал, но меня заставили. Да, я умолчал, но меня заставили».

Хотя никто не заставлял его лгать. Было добровольное соглашение. Одна сторона предложила солгать. Другая сторона солгать согласилась.

Поэтому напрашивается вопрос, а какая, собственно, разница — инициативно ты солгал или по соглашению сторон?

И какова сегодня цена возгласам: «Но уж теперь-то я скажу самую правдивую правду»?

Простите, но, может быть, теперь заставляет вас заниматься привычной ложью уже не диктат цензора, а какие-то другие соображения? Поскольку вы своими действиями отчётливо показали, что сказать вам правду или сказать вам неправду зависит от того, посчитаете вы это выгодным для себя или не посчитаете.

Это ещё, если речь идёт о возгласах самого автора.

А уж, если возглашают это родственники, так это вообще напоминает театр абсурда. Здесь уже даже не очень правдивого автора не спросишь, насколько правдивы эти самые его родственники.

Я кладу рядом воспоминания А.И.Микояна и воспоминания В.Г.Грабина. И сравниваю обстоятельства их появления перед широким кругом читателей.

Объяснения С.А.Микояна из предисловия к одним мы только что прочли.

Давайте вспомним теперь объяснения появления в свет таких же мемуаров, но уже другого автора.

Я уже приводил в одном из своих предыдущих очерков эти слова, но не откажу себе в удовольствии воспроизвести их здесь ещё раз. Написал его писатель В.Левашов, работавший вместе с Грабиным над его воспоминаниями.

Предисловие называется

«О книге „Оружие Победы“ и ее авторе».

…Главным же было то, что Грабин не врал. Ни в единой запятой. Он мог ошибаться в своих оценках, не боялся сказать о своих ошибках, но подлаживаться под чужую волю он не мог. И когда из всех туманностей и недоговоренностей стало ясно, что от него требуют не частных уточнений и смягчений излишне резких формулировок, а требуют лжи, он сказал: «Нет». И объяснил: «Я писал мои воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве Министерства обороны и ждать своего часа». И на все повторные предложения о доработке повторял: «Нет». А в одном из разговоров в те тяжелые для всех нас времена произнес еще одну фразу, поразив и меня, молодого тогда литератора, и М.Д.Михалева, литератора немолодого и с куда большим, чем у меня, опытом, пронзительнейшим пониманием самой сути происходящего: «Поверьте мне, будет так: они заставят нас дорабатывать рукопись еще три года и все равно не издадут книгу. А если издадут, то в таком виде, что нам будет стыдно».

Так, скорее всего, и было бы.

Сегодня книга воспоминаний Василия Гавриловича Грабина приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись…

Ещё раз.

«приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись».

Чувствуете разницу?

Когда-то существовало в России полузабытое сегодня понятие. Слово чести. Предлагаю самому читателю решить, какое из двух произведений соответствует этому понятию.

Слово чести.

Феликс Иванович Чуев вспоминал о таком эпизоде.

…Мне рассказывал Чрезвычайный и полномочный посол В.Семенов, что на большом собрании в Кремле Хрущев заявил: «Здесь присутствует начальник Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в военных вопросах. Правильно я говорю?» — «Никак нет, Никита Сергеевич», — ответил маршал Советского Союза В.Соколовский…

Вы думаете, легко ему так ответилось?

Маршал Соколовский, проживший долгую и непростую жизнь, не был, конечно, совсем уже сахарным человеком. Наверняка приходилось ему и с совестью идти на компромиссы, где-то и слукавить, и смолчать… Грешен человек и нет ангелов на земле в человеческом обличье.

Последствия своего ответа понимал, конечно.

Только ведь бывает так. Бывает, что солгать, это значит — потерять честь.

Здесь был именно такой случай.

Говоря о В.Г.Грабине, невозможно не вспомнить ещё и о другом человеке, сказавшем своё собственное слово чести. Я имею в виду Главного маршала авиации А.Е.Голованова.

Особо хочу отметить, что не был он никаким восторженным поклонником Сталина.

Читаем.

А.Е.Голованов. «Дальняя бомбардировочная…»

…Вспомнилась и моя единственная сестра… Ее муж был оклеветан и расстрелян как «враг народа». Сестра с детьми влачила жалкое существование… Вспомнился и покосившийся на всю жизнь рот моей жены, которую допрашивали в «органах»…

И собственная его судьба, исключение из партии, бегство из Иркутска, значительное понижение в должности…

…Да я ли один находился в то время в таком положении?! Поистине 37-й год был годом бедствий и несчастий для советского народа…

…Я пытался разобраться в своих противоречивых чувствах к Сталину. В моем воображении он был воистину стальным человеком, без души и сердца, который, не останавливаясь ни перед чем, проводил политику индустриализации и коллективизации…

А вот что А.Е.Голованов говорил в беседе с Ф.И.Чуевым и В.М.Молотовым.

Феликс Иванович Чуев. «Сто сорок бесед с Молотовым».

…Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, — я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, — человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я, или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! — такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его. Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: «Товарищ Сталин для меня святой». На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии.

Вот так делается. Рокоссовский говорит: «Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему»…