Тайна 21 июня 1941 - Чунихин Владимир Михайлович

Но как же это похоже на сущность обычных антисталинских восклицаний. «Гуманисты» подразумевают (и это лежит на поверхности), что нравственно все, что обличает Сталина. И безнравственно все, что оправдывает его.

Безотносительно к доказательствам. Они даже не рассматриваются. Демонстративно.

Сталин обидел моего дедушку. Значит, надо оболгать Сталина. Сочинить, придумать. Попадется на глаза что-то, уже сочиненное, сгодится и это. И чем грязнее, тем лучше. Кто-то пытается разобраться в исторических событиях. А они ему: «Не смей. Как ты можешь? Сталин обидел мою бабушку. Значит ты — такой же палач, как и он». И пусть будет загажен как можно грязнее. Человек, которого я ненавижу, не имеет права на правду.

Наблюдая нашу полемику, я не могу отделаться от одного, достаточно отвлеченного сравнения.

Мне представляется некая гипотетическая ситуация. Я и мои оппоненты стали свидетелями убийства. Мы знаем, кто убийца и можем это доказать. Но происходит нечто неожиданное. Этот убийца вдруг спасает жизнь нам самим. И не только нам, но и нашим родителям, и нашим детям.

Да, конечно. Он не рыцарь в сверкающих доспехах. Неказист и не очень привлекателен. Конечно, лучше бы спас нас кто-то другой, более правильный. Ещё лучше, кто-то возвышенный и романтичный. Без страха и упрёка. Тогда и благодарить его можно было бы с радостью и от души. Даже лестно, согласитесь, чувствовать себя обязанным человеку возвышенных качеств.

Только как-то так получилось, что, когда пришлые чужаки вырезали под корень наши семьи, никого из этих чистых и красивых рядом почему-то не оказалось. Оказался рядом рябой каторжанин и душегуб. И отмудохал этих самых пришлых так, что даже и дети их и внуки до сих пор вспоминают об этом с ужасом.

Но чувствовать себя обязанным этому кровавому чудовищу… как-то некомфортно, что ли. Ну, спас. Подумаешь.

И, брезгливо поморщившись, начинают они гуманно и высокоморально рассуждать о том, что те другие, красивые и привлекательные, спасли бы их ничуть не хуже. Или даже лучше. Или вообще спасли именно они.

Поэтому на суде мои оппоненты вдруг, сорвавшись с цепи, отталкивая друг друга, начинают дружно кричать, тыча в него пальцем: «Он! Он — убийца! Вот он, мерзавец!»

Я только успеваю вставить: «Да, он убил. Но он спас нам жизнь. Я прошу высокий суд учесть и это».

Тогда все они набрасываются уже на меня: «Как ты можешь защищать его? Ты — такой же убийца, как и он! Превыше всего — ценность человеческой жизни! И не спасал он нас! Не было этого! Не было! А если спасал, то мог бы спасти как-то иначе! Как-то по другому! Не так неумело и безграмотно! Не такой ценой! И вообще, мы бы и сами себя спасли! И не он нас спас, а кто-то другой!»

«Кто?», — интересуюсь я. — «Ну там, кто-то… Ну, в общем, неважно… Но не он. Он же — убийца!»

Я оторопело смотрю, как в интеллигентском раже летит в мою сторону слюна.

И понимаю.

Я понимаю, что человек — самое неблагодарное существо на Земле.

Животные могут быть благодарными. Собака — та вообще не может быть неблагодарной. Кошка — трется об ноги, радуясь нашему возвращению после недолгой даже разлуки.

Говорят: «Неблагодарная свинья». Но и это — неправда. Свинья — и та помнит, кто и где ее пригрел и накормил.

И только люди неблагодарны, как… люди.

Комментарии

1

* См. док. N 64.