Репетиция Апокалипсиса - Сергей Козлов

Странный путник возник на дороге из ниоткуда. Эньлай снова едва успел отвернуть. Пролетел по инерции сотню-полторы метров и остановил машину. «Да что же это такое!» Прёт по центру трассы… Показалось ещё, что у путника в руках пистолет. Бред какой-то… Нет, лучше быстрее ехать. Снова взгромоздился за руль и вдруг, неожиданно для самого себя, широко осенил себя крестным знамением. Потом дорогу.

— Помоги, Господи, благослови…

Сначала вроде ехал уже не так быстро. Даже притормаживая вблизи встречных. Но нога непроизвольно всё больше и больше выдавливала педаль газа. Он пытался нагнать не только время, но и ускользающую память, которая всё тише, всё неуловимее, но всё же напоминала: это уже было…

— Да у скольких людей так бывает, сто раз спрашивал! — пытался успокоить себя вслух Лю.

И, показалось, успокоил. Встречных вдруг не стало. Отремонтированная недавно дорога серо-жёлтой полосой летела под колёса. На спидометре — 145. Этакая военная хитрость для ГИБДД. За 150 отберут права, за 145 — штраф. Главное — следить. Надо было купить машину с круиз-контролем. Вообще никаких забот. Так нет же, решил помочь братьям-землякам.

Вдали замаячили стоп-сигналы идущих впереди машин. Эньлай пытался определить расстояние до них. Бессмысленно. Ночная трасса скрадывает расстояние. Но что-то подсказывало ему, что машины там, впереди, стоят.

И вдруг асфальт под колёсами взбугрился движущейся серо-коричневой массой. Он въехал в неё, прежде чем понял, что это, а понял, когда под колёсами омерзительно захрустело, зачавкало и почти на ультразвуке запищало. Всмотрелся в сектор, высвеченный фарами, и увидел армию крыс, двигавшуюся в город по шоссе. Такая и Щелкунчику не снилась. Это была река, из которой то и дело выныривали то крысиные морды, то омерзительные голые хвосты. Армия крыс шла в город. Как на параде. Только иногда строй сбивался, потому что какая-нибудь тварь перепрыгивала через другую или сразу через несколько.

— Крысы… Крысы бегут в город… — Лю снова поймал ускользающую мысль, но поймал лишь обрывки, буквально какие-то отголоски. — В город — значит, время ещё есть.

И тогда снова включил скорость и вдавил педаль в полик. Пусть покрышки обгрызают, если успеют.

У самого города хруст под колёсами сменился гулом за окном. Знакомым, но непривычным. Чуть опустил стекло и сразу понял: колокол.

Машину он на скорости воткнул в тупичок у подъезда и поблагодарил Бога за то, что никто не бросился под колёса. По лестницам взлетел, обгоняя ногами тахикардию. «Наташа!» — заготовил ещё час назад и хотел закричать с порога, но прямо в прихожей увидел собранных Наташу, Ваню, Васю и Люсю. Обессиленно сел на корточки и прижал к себе младшую.

— Надо ехать, Эник, — сказала Наташа.

— Я знаю — в храм, — ответил Лю.

— Откуда знаешь?

— А вот этого не знаю. Поехали. — Потом вдруг остановился, упал на колени перед образом Спасителя и сквозь выступившие слёзы прошептал: — Благодарю Тебя, Самый Добрый и Самый Светлый, благодарю за то, что Ты мне дал время. Благодарю Тебя за то, что Ты дал мне моих любимых… Прости меня… грешного.

Наташа смотрела на него с изумлением и любовью.

— Наверное, я уже опоздал? — Лю обернулся к любимой супруге.

— Учись, словно не можешь обрести и будто опасаешься утратить, — неожиданно ответила она любимым изречением Конфуция.

3

«Дорогой мой Михаил Давыдович.

Вот и закончились наши споры-дискуссии. Когда ты будешь читать это письмо, всё уже закончится, и всё уже начнётся. Прости мне грешному мою злую иронию. Просто прости, и ни о чём не спрашивай, как и я прощал тебя. И обязательно приходи ко мне. Спорить нам уже не о чем, а помолчать вместе порой важнее. Помнишь тот уголок в семнадцатом секторе кладбища, где сосновый бор похож на вход в изумрудный грот? Там у самого входа я купил себе земельки и, чтоб никого не обременять, сам вырыл могилку. Не знаю вот только, долго ли придётся там почивать. По-моему, совсем чуть-чуть, даже по нашим меркам.

А помнишь, дружище, как я поставил тебя в тупик в самом начале нашего знакомства? Я просто спросил тебя: готов ли ты умереть за своё знание, за свою истину? И ты растерялся… Ты и не думал умирать за что-то! Для тебя вообще не было ничего, за что можно умереть. Главной твоей самоценностью была твоя собственная жизнь. А я рассказал тебе, как все апостолы, кроме Иоанна, пошли на крест. А ему Сам Господь не велел… Можно и так выразиться… Не то чтобы ты не знал об этом, но ты просто никогда не задумывался: почему они это сделали? Чтобы обмануть миллиарды будущих поколений? Какие блага и богатства они получили за свои гонения и страшную смерть? И тысячи мучеников последовали за ними. Так могли умирать, только владея жизнью. Так могли умирать только видевшие и верившие в Воскресение. А ты ничего не смог мне ответить…

Трудно с вами спорить — с не читавшими Евангелие. Вы ведь если и читали, то с точки зрения научного критического анализа. А читать надо было не только умом, но и душой. Духом. Да и анализ у вас был не критический, да он и не анализ вообще… По принципу: я не читал, но по существу вопроса могу сказать следующее…

Но прости, прости… Ты прочитал. Из друга ты стал мне братом. Но вопросов и сомнений у тебя ещё прибавится. Ты снова вернёшься к своему поиску источников добра и зла. Теперь тебе трудно будет понять — откуда взялось зло, если Бог — это Любовь, если Он благ, если Он напитывает творение добром. И снова будет опасность скатиться в манихейство или застыть в теодицее. Оставь ты этих Лейбницев и Гольбахов на их сковородках. А Вольтера в его котле. Куда им против неграмотного нашего батюшки Серафима, называвшего себя убогим. Убогим, чуешь? У Бога…

И не повторяй за Иваном Карамазовым: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять», — потому что ты, Миша, умнее. Был бы глупее, я бы с тобой разговаривать не стал. Детский это вопрос, почему Бог попускает быть злу, и задают его те, кому то самое зло оправдать хочется, как и собственные грехи. Это в нашей природе: сам сидишь в грязи, мазни другого. И добро можно сделать так, что оно обратится злом. И благими намерениями, сам знаешь, куда дорога вымощена.

С моей гробокопательской точки зрения, всё просто. Зло — не сущее. Зло — приобретаемое качество. Качество, от которого мы не можем избавиться со времён прародителей. Если приводить пример с миром неодушевлённым, то, скажем, так: лежит кирпич, его можно положить в фундамент дома, а можно взять и обрушить на голову человека. Улавливаешь? Но ты скажешь — вернись к живому. Вернусь к человеку. Наглядным примером я бы назвал жизнь младенца. Да и Христос говорил: будьте как дети. Потому как младенцы ещё не обрели целиком этого качества! Вкуса его не знают. Пользоваться им со всеми нашими ухищрениями и самооправданиями не умеют.

Источником этого качества является в основном гордыня. Что ещё? Зависть и недостаток смирения. Как у нас с тобой. Странный мы народ: нам показали дорогу к Свету, а мы начинаем искать источник темноты. Ну что ж, хорошо, ищем. Везде ищем. Только не внутри себя. И меряем мы всё своим маленьким человеческим мерилом, своей коротенькой жизнью. И не ропщем, а кричим с упрёком в небо: а почему у нас тут младенцы умирают?! Ась?! И никогда не поймём со своей материалистической кочки, что лучше для младенца: успеть нагрешить, как мы, или пополнить число близких Богу?

Нет, я тебе не говорю, чтоб ты перестал мыслить. Но ты вспомни, как ты уравнял добро со злом и что с тобой было. Ницше своего любимого вспомни. Сумасшедшему путь назад заказан. Можешь представить себе покаяние умалишённого? То-то же.

И всё же проще вторить Сократу: я знаю, что я ничего не знаю… Но есть те, кто и этого не знает.

В последнее время всё труднее было говорить с людьми о Боге. Они были не просто слепыми и глухими, они отвергали Его. Земля превращалась в детдом. Нет, в интернат для сложных подростков. Безотцовщина. Точно так же, как бытие Божие было очевидным для меня, для них было очевидным его отсутствие. И вся эта огромная машина пропаганды, льющая грязь в небо…

И всё равно нужно было любить людей… Я так и не научился. Я, наверное, больше их жалел. Сколько любви помещается в жалости? Можно ли назвать жалость частью милосердия? Я и на кладбище пошёл жить и работать, чтобы научиться любить людей…

Помнишь, Миш, ты у меня спрашивал, что произошло с китайцами? Всё забывал тебе рассказать. На Алтае мне рассказывали такую то ли легенду, то ли историю… К главному китайскому генералу пришёл русский монах-старец. Пришёл с упреждением. «Вы, — говорит, — из-за того, что вашей земли стало меньше, решили пойти на Россию, взять то, что вашим никогда не было. Так вот, знайте: придёте как враги, умрём все, но не сдадимся, придёте как православные христиане, встретим как братьев в беде и поделимся всем, даже последним. Христос приходил спасти не только Иерусалим, не только нас, но и вас…» Говорят, генерал попросил, чтобы старец пересказал ему Евангелие, и был очень поражён услышанным. «Насколько ты веришь, старик, что Иисус воскрес?» — спросил он. «Настолько, — ответил старец, — что готов умереть за это прямо сейчас. А ты, — в свою очередь спросил старец, — готов умереть за идею убить как можно больше людей и гореть в вечном огне? Прямо сейчас?» Генерал не испугался, не робкого десятка был, умирать их учили, но крепко задумался. Говорят также: генерал ответил ему словами Конфуция: «Когда кого-либо все ненавидят, это требует проверки; когда кого-либо все любят, это требует проверки». И старец улыбнулся и сказал: «Если бы я мог своей смертью здесь доказать что-то, как это доказывали первые христианские мученики, то вот он я, в твой власти. Но вспомни другие слова великого философа, которого ты процитировал: «Не уступай возможности быть человечным даже своему наставнику». Если ты прольёшь реки крови, то ты прославишься как полководец в своей стране. Если ты победишь без войны, и победишь, в первую очередь, самого себя, то ты прославишься как мудрый правитель во всём мире». Генерал улыбнулся и снова процитировал Конфуция: «"В делах под небесами благородный муж ничем не дорожит и не пренебрегает, но следует тому, что справедливо". А ты — хитрый старик, и лицо у тебя при этом отнюдь не доброе, а суровое…» «"Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица", — вновь ответил словами Конфуция старец и добавил: — Вот видишь, я знаю, с чем ты можешь прийти, Маркса или Мао цитировать не буду. Почему бы тебе не знать, куда ты собрался идти?»