Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я знаю, что делать, – сказал Гас и поднял палец вверх, как герой мультфильма, которому пришла в голову идея. – Я позову маму.
Он прошел на кухню, дети поспешили за ним, а когда он вышел, за ним следовала худая женщина в черном и в огромных солнечных очках. Она двигалась медленно, чеканя каждый шаг будто участница свадебной процессии, идущей к алтарю. Одна нога вперед, потом две ноги вместе, потом пауза. Одна нога вперед, потом две ноги вместе, потом пауза. Она могла бы быть тощим призраком моей ия-ия.
Мы обменялись приветствиями на греческом, и она назвала мне свое имя: Адельфа. Мы снова прошли те же самые вопросы в одном и том же темпе.
Кто твой отец?
Кто его мать?
Кто его сестры?
Кто его отец?
Я чувствовала себя в ловушке, как будто я застряла в одной из случайностей пространственно-временного континуума, и задавалась вопросом, смогу ли когда-нибудь выбраться из нее и как именно. Когда мы дошли до вопроса об имени моего деда, Ангелина объяснила, в чем дело.
– Имена девушек здесь обычно у всех одни, и они меняются, когда те выходят замуж, – сказала она. – Вы точно уверены, что не знаете, как зовут вашего дедушку?
Я была уверена, что нет. Но, может, моя мать знает? Так что я ей позвонила.
Однажды я видела, как мать ответила на звонок по телевизионному пульту вместо телефона, поэтому, когда я спросила, знает ли она, как зовут моего дедушку, и она перечислила все греческие мужские имена – Гиоргос? Яннис? Костас? Никос? – то я не очень-то ей поверила и коротко сказала:
– Мне нужно, чтобы ты выбрала одно имя, мам.
– Думаю, что Костас, – сказала она, и я повторила этот ответ трем незнакомцам, которые глядели на меня.
И снова тишина. Сига, сига. Крит – это упражнение на терпение.
Но потом Адельфа откинулась на пару сантиметров назад и, казалось, перестала дышать, изучая мои черты. В ее и без того огромных глазах появилась новая глубина. Она глубоко вздохнула.
– Твоего отца убили? – тихо спросила она.
Мне не нужно было знать перевод этого вопроса.
Мои глаза слезились против моей воли, и, хотя я не плакала, я не могла даже в кашле выговорить слово «да». Я просто кивнула.
Получив это безмолвное подтверждение, Адельфа сняла очки, протянула руку и взяла меня сразу за обе руки. Она коротко обняла меня и тихо сказала: Paidi mou. «Дитя мое». Точно так же, как называла меня моя ия-ия. Затем она встала и пошла обратно на кухню. Я знала, что что-то случилось, но не была уверена, что именно.
Ангелина посмотрела на меня, впервые улыбнулась во весь рот и сказала: «Ты больше не одна».
* * *
В «Британнике для подростков» нет статьи под названием «ностос», но именно этому слову здесь самое место. На уроках литературы мы применяем его в значении «возвращение домой» или «возвращение по морю». Ностос в «Одиссее» – это возвращение Одиссея на Итаку. Но это более сложное слово. Стелиос рассказал мне, что оно происходит от древнегреческого глагола νέομαι (наомай), который означает «вернуться домой». И еще это половина корня в слове «ностальгия», которое родилось путем добавления греческого слова «ностос» к слову «алгос» (боль). Возвращение к домашней боли. Болезненное возвращение домой. Боль от утраты дома.
Я не понимала, что именно манило меня в Грецию, но сейчас, именно сейчас, мне стало это ясно: мне нужно было вернуться в тот дом, которого у меня никогда не было, в дом, которого мне не хватало. Моя греческая семья ждала – они не теряли надежды, – и я приехала. Я провела так много времени в своей жизни, принимая плохие и опасные решения. И вот, наконец, я приняла хорошее решение. Я решила найти свой дом.
* * *
Пустой стол передо мной быстро заполнился едой, и мы втроем – я, Гас и Ангелина – расслабились в присутствии друг друга. Я положила себе салат и картошку, но, несмотря на голод, я была слишком взволнована, чтобы есть, и моя нога непроизвольно подергивалась и трясла стол.
Через десять минут Адельфа вернулась и положила передо мной небольшую черно-белую фотографию моего отца, изображенного там мальчика я сначала не узнала, этому мальчику было лет семнадцать-восемнадцать, его лицо было очень круглым и мягким. На этой фотографии был человек, которого я никогда не знала, но все-таки этот его прямой рот и широкие брови, его темные-темные глаза – было в них уже тогда что-то заметно? Был ли тот человек, которым он стал, виден уже тогда? Мне хотелось, чтобы на снимке он улыбался, чтобы хоть что-то отделяло его от человека, с которым я выросла, но это было так: незнакомец на фото – это мой отец.
Внезапно я заплакала. Адельфа кивнула, провела рукой по моим волосам и сказала:
– Я позвоню твоей тете.
Пролистав черную записную книжку, обитую кожей, она позвонила и поговорила по телефону, я ничего не поняла из этого разговора, потому что греческий звучал слишком быстро, но она улыбалась во время звонка.
– Все хорошо, она приедет, – сказала Адельфа, положив трубку.
– Она приедет из Афин? – смущенно спросила я.
– Нет, детка. Она живет недалеко. В нескольких кварталах отсюда.
– Но… я думала, они переехали. В Афины, – у меня были конверты из подвала отца. До возвращения в город у меня было время подготовиться, распечатать фотографии, понять, что я буду им говорить. В тот самый момент я поняла, что на самом деле не ожидала найти родственников. Иначе я бы ни за что не пришла сюда с пустыми руками. В нескольких кварталах отсюда? У меня ничего не было с собой.
– Да, они уехали. Но потом вернулись, – сказала Адельфа.
Мой отец никогда не возвращался, даже когда его мать заболела и умерла. Мне и в голову не приходило, что другие могут вернуться.
Я продолжала смотреть на вход в таверну, ожидая, что мои родственники ворвутся в дверь. Но вместо этого они медленно поднимались по холму между деревьями и домами в задней части заведения, их силуэты казались небольшим флотом на горизонте, пришедшим в движение. Моя тетя Георгия, ее муж Димитрий и близкий друг семьи: они знали эту деревню, ее короткие пути и прочие закоулки. И когда они подошли еще ближе, я уже не слышала ничего, кроме бурлящей
