В шесть вечера в Астории - Зденек Плугарж

«Einmal am Rhein, so ganz allein zu zwei…»

— Я от этого с ума сойду! — Ивонна зажала уши. Нашелся бы камень под рукой — швырнула бы в репродуктор! — Надо было взять Монику, — упрямо повторила она, чтоб отомстить за шлягер, — Рейн ей понравился бы.

— Четырехлетний ребенок еще ничего не понимает в природе. И нравится ему разве что мороженое.

— Зато ей понравились бы встречные пароходики и серебристый шлейф, который они тянут за собой. Воскресенье, а девочка опять в том же саду у соседки… Ей, кстати, придется отдельно уплатить за то, что Моника часто у них обедает.

— Да, ребенок несколько осложняет нам жизнь…

Ник хотел заказать еще бутылку, но Ивонна его удержала. Тогда он решил прихватить эту бутылку на дорожку.

— Об этом тебе следовало подумать, когда ты после двухмесячного отсутствия явился ко мне в Парк-отель!

— Я совсем не это имел в виду, но все-таки руки у нас связаны.

— Так что мне, убить ее, как курчонка?!

— Айв, дарлинг, лучше выпей. Рислинг превосходный, но все-таки я закажу еще рюмочку виски, чтоб малость протрезветь. А потом пойдем дальше, пока солнышко высоко.

И зачем он тащит сегодня фотоаппарат, да еще сумку со всеми принадлежностями? Не такой Ник человек, чтоб снимать Лорелею или пароходики на Рейне…

Шли к развалинам по гребню холма. Что его туда влечет? Ник, кажется, в жизни не сделал ни одного пейзажного снимка, природы он как бы вовсе не замечает. Или в самом деле опьянел?

— Не думай больше о Монике. — Ник на ходу обнял Ивонну. — Сегодня ей с нами не годится быть, а то пристанет с расспросами — почему это мамочка голая?

— Не поняла.

— Несколько кадров на фоне руин, Айв. До чего будет здорово, такой контраст…

— Ты сошел с ума.

— Ума у меня хватает, чтоб понимать, что нравится читателям.

Как странно — позировать перед аппаратом при полном солнечном сиянии! Еще не отошло волнение, и немножко стыдно. Когда ты на помосте перед публикой — это твоя обычная работа, там тебе безразлично, в чем ты — в бальном туалете или в бикини… Правда, в последнее время демонстрировать бикини дают больше двадцатилетним стервушкам…

— Нет, Айв, это не то. Закинь руки за голову, будто отдаешься. Владелица покоренного замка отдается завоевателю… В акте должна быть идея, читатель становится все требовательнее, он желает быть как бы соучастником и очень доволен, когда сам догадывается о подтексте… Что ты делаешь, оставь платье!

— Там люди идут…

— Идут и уйдут!

— Как бы не так! Увидят меня в таком виде — никогда не уйдут!

— Много о себе воображаешь…

Еще кадры: в полный рост, часть фигуры, деталь — контраст между гладкой кожей и грубой структурой камня. Через фильтр, через смягчающую линзу, на цветную пленку…

— Ну хватит!

Над травой поднялись две лохматые головы — мальчишки, подползли на животе, так и пялят глаза.

— Не обращай на них внимания. Еще два-три снимка — когда-то еще подвернется такой фон… Да и времени у нас не так много осталось.

— А ты сказал — едем на весь день.

— Ты не поняла. Видишь ли, требования с каждым днем все повышаются…

— Спасибо за комплимент.

— Не обижайся, Айв, ты и в тридцать лет все еще чудо природы. Другой двадцатидвухлетней далеко до тебя… Теперь сомкни руки па затылке!

За дальним углом развалин неподвижно торчит мужчина с брюшком, пиджак через руку, подтяжки поверх рубахи. Судя по стетсоновской шляпе, американский турист. Осторожным жестом — будто боялся спугнуть лань — поманил кого-то. Теперь там уже двое. И — третий: женская головка в белой шляпке…

Все, пора кончать: женам пожилых господ не по нраву подобные зрелища.

Ник складывал фотопринадлежности; Ивонна, набросив платье прямо на голое тело, подсела к нему в тенек.

— И куда ты эти фото пошлешь? — Как всегда, Айв.

— Что значит «как всегда» — в «Плейбой»? Или, может, тому кинооператору из Голливуда? — горькая ирония прозвучала в этом вопросе.

Ник глотнул рислинга прямо из горлышка. — Он по-прежнему имеет тебя в виду…

— Уже восьмой год! Знаешь что, перестань наконец водить меня за нос. Если прождать еще несколько лет, для меня останутся только роли комических старух.

Он мягко взял ее за руку, подал бутылку; вечная желтизна на пальцах, как у всех курильщиков…

— На этот раз я жду его ответа наверняка.

Вино стало уже неприятно теплым, Ивонна вернула бутылку Нику. Он поднялся.

— Подожди здесь, дарлинг, принесу тебе что-нибудь выпить. А потом мы где-нибудь шикарно пообедаем.

И он пошел к палаткам, раскинутым по ту сторону развалин; качнулся, но тотчас нашел равновесие. Ивонна смотрела ему в спину — Ник как-то сгорбился, и походка у него стала неверная, не пружинистая… Мужчины все изображают из себя спортсменов и победителей, и вдруг, в момент, когда они не подозревают, что за ними следят, по одной походке их становится ясно, до чего постарели… Смотрела Ивонна в спину Нику, на его озаренную солнцем прогрессирующую лысину — да, сник он несколько в последнее время, уже не такой чистенький, как тогда в Пльзени, когда ходил в форме сержанта, даже ногти порой бывают у него нечисты, а Ивонна всегда так ценила, что ногти у Ника ухожены… Выбрал не жизнь, а какую-то гонку, и она теперь одолевает, тащит его за собой; в этой непонятной гонке по земному шару Ник, видимо, никогда не был хозяином судьбы, и, несмотря на всю свою самоуверенность одного из лучших военных корреспондентов, в сущности, он слабый человек…

Перед тем как скрыться за руинами, Ник оглянулся, помахал Ивонне. И этот жест вдруг растрогал ее: всегда-то был он страшно ненадежен, вроде потенциального мелкого обманщика, и насчет своих знакомств в Голливуде, скорее всего, просто хвастал, и эти его вечные обещания… Нет, никогда он на мне не женится — и все же, все же я его немножко люблю, а сегодня, бог весть почему, немножко больше обычного — наклюкался вина, которого никогда не пьет, и это как бы сделало его таким трогательно-беззащитным… Он все еще мой Никушка и папа Моники…

Ивонна легла на траву, подложив под голову плоскую сумку Ника, в которой он держал фильтры, экспонометр и прочее. Голове не очень удобно, вынуть бы что-нибудь… В боковом кармашке сумки — немецкий журнал «Du und ich»[67]. Ивонна перелистала его. Н-да, такие снимки решительно ближе к порнографии, чем к искусству…

Вдруг у нее перехватило дыхание, Ивонна почувствовала, что бледнеет: да это же она сама в голом виде, и на соседней странице разворота тоже, только в другом ракурсе! Сердце заколотилось как бешеное. Так вот зачем Ник, снимая ее сегодня, все заглядывал в этот журнал! Она-то думала, он с кого-то копирует, а он просто не хотел повторять кадры!

А Ник уже возвращается, в рекламной полиэтиленовой сумочке бутылки. Ивонна пошла ему навстречу, размахивая журналом.

— Какая же ты свинья! — она шлепнула тылом ладони по собственному изображению. — А клялся честью, что будешь посылать мои снимки только в американские журналы!

Ник поставил на траву сумочку с бутылками, губы его опять растянула эта мягкая, слегка виноватая улыбка — видно, поддал еще малость у палаток.

— А что тут такого, Айв…

— За океаном — ладно, черт с ним, если надо, — но здесь, в Германии! Да что обо мне подумают! Встретится один такой, и я прочитаю у него в глазах, что он меня узнал, — господи, да мужики, сволочи, пальцами будут на меня показывать! — Ивонна вдруг осознала, что кричит.

— Такие снимки публикуются под псевдонимами…

— Но, черт возьми, мои груди — не под псевдонимом!

Проходила мимо группка туристов, две женщины, шокированные, оглянулись, сзади них шел мужчина в зеркальных очках, он исподтишка весело кивнул Ивонне, этот заговорщический жест означал: правильно, шлюшка, не поддавайся этому коту!

— Не понимаю, какая здесь разница? — спорил Ник. — Или, думаешь, американские журналы не попадают в Европу, в том числе в Германию? — Лицо его вдруг отвердело. — Так вот твоя благодарность за мою доброту! А, к дьяволу все это…

— Что ты мелешь, за какую доброту?

— А ты забыла, сколько тебе лет? Встань-ка дома перед зеркалом, может, поймешь наконец, почему я снимаю тебя с закинутыми за голову руками! — Теперь он тоже кричал. — Какого труда мне стоило, чтоб эти снимки вообще взяли, а ты… Ни черта ты не знаешь, что такое конкуренция, для некоторых редакций девчонка в двадцать три года и то уже стара…

Брызнули слезы. Этого еще не хватало, разреветься перед ним… Непроизвольно опустилась прямо на траву, ноги подкосились, как у истерички. Отвернулась, слезы текли ручьем — ох, этот тип с мягкой рислинговой улыбкой умеет ударить прямо по больному месту… Грустно, конечно, но, оглядываясь на прожитую жизнь, должна признаться: в сущности, главным моим и единственным богатством всегда было только мое тело. А злейшим врагом — страх перед увяданием, перед старением…