Степан Халтурин - Вадим Прокофьев

Петербург внешне сер, строг, официален, но за тяжелыми шторами окон редакций, в холодной роскоши министерских кабинетов или в тесных, прокуренных студенческих каморках рождаются идеи, они полны или злобной трусости, или свободолюбия. Контрасты внешнее здесь сменились внутренней противоречивостью, борьбой идей, столкновением мировоззрений.

60-е годы насторожили Россию. Ее организм перерождался, старое, крепостническое, феодальное — отмирало, новое, капиталистическое — нарождалось. Бурно, болезненно, но неуклонно. Об этом новом не у кого было спросить, оставалось только спорить. Спорили на торжественных заседаниях сената, говоря полунамеками, вполголоса, страшась слов; спорили в литературных салонах до хрипоты, до крика, спорили в Медико-хирургической академии, в редакциях журналов и на конспиративных квартирах революционного подполья.

Да и как не спорить? В 1861 году царизм под напором революционных сил страны, спасая свое существование, отменил сверху крепостное право. Реформа казалась отдушиной, в которую удастся выпустить революционные пары, накопившиеся в русском обществе. Верхи ждали благодетельного успокоения, но его не наступило, крестьянское движение разрасталось вширь, заливая страну. Эти бунты вселяли надежды в сердца лучших людей России, звали их на борьбу, на подвиг. Они верили в крестьянина, в нем старались отыскать черты будущего человека, который, пробудившись от многовековой спячки, скинув с плеч ярмо крепостничества, скажет свое новое слово, создаст новые, справедливые, социалистические отношения, так и не побывав в капиталистическом аду.

Это была утопия, но ее стремились воплотить в действительность. Твердо знали, что справедливый социальный и общественный строй создается руками угнетенных, а в России, в этой колоссальной аграрной стране, угнетен крестьянин, 100 миллионов бесправных сельских тружеников — это ли не сила?

В крестьянском общежитии искали зародыши будущего социалистического строя. Искали и находили. Крестьянская поземельная община с ее круговой порукой, с переделами земли, с коллективным разумом мира казалась откровением и залогом успеха в борьбе за социализм. Об этом писал Герцен из Лондона, об этом говорил Чернышевский, а на Западе ту же идею пропагандировали Прудон, Лассаль и многие, многие другие теоретики утопического социализма. Казалось, призрак социализма бродил по России, одетый в лапти, суконный армяк и драный полушубок.

После бурного 1861 года царизм, перейдя в наступление, залил кровью очаги крестьянских восстаний, бросил в тюрьмы Чернышевского, Писарева, Шелгунова, умертвил Добролюбова, но не мог одолеть свободолюбивых идей. Их не сгноишь на каторге, через тюремные решетки они рвутся на волю и находят все новых и новых приверженцев.

Не оправдались надежды шестидесятников на крестьянскую революцию, но на смену им шли семидесятники. Они уже не хотели ждать. Действовать, шевелить крестьянина, этого «истинного социалиста», «революционера», стало их девизом. Так рождалось новое движение народников, социалистов-утопистов, последователей замечательных революционеров-демократов 40 — 60-х годов. Возникнув в отсталой, «крестьянской стране», народничество «не могло, как общественное течение, отмежеваться от либерализма справа и от анархизма слева»1.

Всякое учение имеет своих апостолов. В конце 60-х и начале 70-х годов появились и апостолы народничества. Они не были оригинальны в своих отправных теоретических построениях. Крестьянин-социалист, крестьянская община — зародыш социалистического общества, капитализм в сравнении с феодализмом — регресс и несчастье — эти мысли еще раньше высказывали и Герцен и Чернышевский. Теоретики народничества Лавров, Бакунин, Ткачев только односторонне развили их, усугубив заблуждения великих русских демократов-революционеров. И беда этих теоретиков заключалась в том, что они не хотели поглядеть вокруг себя, а оглядывались назад, на своих духовных учителей. Но Чернышевский и Герцен заблуждались, идеализируя крестьянина потому, что в 50 — 60-х годах в России не было еще промышленного капитализма, не было и промышленного пролетариата. В 70-х же годах Россия развивалась как буржуазная страна, а нарождавшийся рабочий класс уже заявил о своем существовании первыми стачками и забастовками. Народники закрывали глаза перед видением капитализма. «Нет, — твердили они, — России уготовлен иной путь, нежели западным капиталистическим странам. Пусть она отстала, но отсталость счастье России». «Лучше отсталость, чем капиталистический прогресс». Отсталость сохранила России общину, а из общины вырастет социализм. Осматриваясь вокруг, народники замечали только то, что им хотелось видеть, — покосившиеся крестьянские хибарки, клочки надельной земли, первобытную соху. Фабричные же трубы, железные дороги, вывески промышленных банков, акционерных обществ не попадали в поле зрения этих людей.

«У нас под самым Петербургом, — писал Михайловский, — существуют деревни, жители которых живут на своей земле, жгут свой лес, едят свой хлеб, одеваются в армяки и тулупы своей работы, из шерсти своих овец. Гарантируйте им прочно это свое, и русский рабочий вопрос решен». Даже в общине, которой народники уделяли столько внимания, они не замечали никого, кроме этого «чудесного, душевного социалиста-крестьянина»; от кулака-мироеда народники отворачивались, его игнорировали как «нехарактерное», как «диссонанс» в стройной симфонии крестьянского социализма.

Тысячи молодых, ищущих, искренних в своих устремлениях людей, вырвавшихся из душных горниц поповских домов, затхлых помещичьих заповедников, чиновничьих квартирок, крестьянских изб, зачитывались Чернышевским и Добролюбовым, восторгались Лавровым и Михайловским, благоговели перед Бакуниным. Они жаждали дела, они любили свою страну, свой несчастный народ — во имя ее, во имя него они готовы были на подвиг, на борьбу, на смерть. Этих людей называли разночинцами. Они получили образование, но жили за счет своего труда, не эксплуатируя чужой. Им казалось, что они в долгу у народа и должны вернуть ему свой долг. Но как? Лавров подсказал им в своих «Исторических письмах»: вы интеллигенты, вышедшие из разных классов, значит вы стоите вне классов, не связаны с политическими учреждениями страны. Так вырабатывайте общественные идеалы, основанные не на классовых предрассудках, а на принципах разума и справедливости, несите их в народ. Народ без вас — толпа с «наклонностью к подражанию и повиновению»; он масса, которая «любит без толку и ненавидит без причины и слепо движется в том или другом направлении, данным каким-нибудь ей самой непонятным толчком».