К Лоле - Максим Лапшин

Девушка подумала, пристально глядя на ондатровый пень на голове Валерия Сергеевича, и поинтересовалась:

— Такая светленькая, чуть выше моего роста?

— Да, очень похоже… — мгновенно теряя уверенный тон, а вместе с ним и контроль над происходящим, согласился я.

— Ой, вы знаете, она перешла работать в Петровский пассаж. Знаете, где Пассаж? Недалеко, прямо по Петровке пройти. Вы ее легко там найдете — Пассаж небольшой.

— Спасибо, — поблагодарил девушку с цветком Валерий Сергеевич. Он повернулся ко мне, двинув по прилавку портфелем, в котором что-то звякнуло, вероятно японский робот или еще одна бутылка коньяку, отхлебнул из красной банки и с готовностью морского пехотинца спросил: «Куда нам теперь?»

Что последовало потом? Выступление лгуна на подтяжках? Или ария хромого путника на римской дороге? Нет, скорее нечто другое, то, что я немного подзабыл, потому как со времени последнего театрального бенефиса, которые устраивались в старших классах средней школы, прошло около трех лет. Так что срывающаяся декламация монолога Жуйского из стародавней комедии Чванского «Все всуе» не произвела на слушателей, а их было немного, ни драматического, ни смехотворящего действия. Правда, расчет мой был иным: не умея отбиться от навязчивого костромича косвенными намеками, я влез в шкуру светского плута и залопотал бред о гостеприимном ночном имении, временами посещаемом то дикими зверьми, то лесными разбойниками. Красная Роза слушала меня с вниманием и любопытством, видимо принимая драматическое словоблудие за чистую монету. Не знаю, что в этот момент происходило в уме Валерия Сергеевича, который в сценической проекции был сейчас Софочкой, но когда я, как того требовало действие пьесы, взял его за рукав и потянул, увлекая за собой, он нервно отдернулся и прильнул к прилавку. Прочь от моего героя, тотчас объявившего о своем намерении немедленно удалиться, но вскоре быть назад в сопровождении цыганского оркестра, за который придется заплатить кому-нибудь из присутствующих.

Валерий Сергеевич стоял огорошенный. Возможно, в его дремучей голове проскакала мысль о том, что он довольно нелепым образом пристал на улице к незнакомому человеку, по всей видимости студенту театрального училища, а они все с причудами… Но что наиболее важно, к человеку, который не пьет коньяк — это раз, никогда не был в Костроме или хотя бы ее окрестностях — два, и в-третьих, вместо того, чтобы разговаривать с приятной женщиной, украсившей себя чудесным цветком, собирается идти на встречу с какой-то малознакомой и даже кажущейся теперь слегка подозрительной Леной. Наверное, он стремительно утрачивал симпатии к московскому студенчеству, как ранее это случилось по отношению к столичному руководству и гостиничной обслуге, и лихорадочно пытался сообразить, куда ему теперь податься. Не дожидаясь очередного прозрения с его стороны, я вышел из магазина и направился к станции метро.

Поезд подъезжал к одной из платформ, когда я ускорил шаг, чтобы успеть взглянуть на указатель с названиями станций. Неуверенность в повторении действий некоторого рода. Поезд шел в нужном мне направлении. На эскалаторе мелькнуло рыжее пятно, потоки пассажиров перемешались, за спиной кто-то крикнул: «В твоем!» Стоя позади барышни в леопардовом пальто, которую оттесняли от дверей в вагон наряды попроще, я проводил взглядом вышедшую из света на свет высокую красавицу с букетом васильков. Ее толкнули, она поморщилась, затем распрямилась, став на голову выше слипшихся плечами мужчин и женщин, и пошла к эскалатору.

Из-за колонны появились знакомые шапка, улыбка, плащ. Я поспешно шагнул в вагон. Валерий Сергеевич вынырнул из-за чьей-то спины и закричал: «Ты карту забыл! Вот она!» Он втиснул между пассажирами розовый буклет с оторванным уголком и отскочил в сторону, остерегаясь готовых закрыться дверей. Поезд стоял.

— Ну, давай, счастливо оставаться! Как-нибудь, адрес я там написал. Еще в Большой театр хочу сходить… Слушай, я тебя завтра вечером буду около «Макдоналдса» ждать. В шесть часов, хорошо? Ты мне хоть чуть-чуть Москву покажешь, ладно?..

Мы поехали. Он еще что-то крикнул, снова поднимая в воздух ладонь, и наконец исчез, растворился. Когда действительность жонглирует нами, как раскрашенными деревянными палицами, трудно удержать в поле зрения неподвижный предмет, не говоря уже о целом человеке.

В вагоне мое внимание привлекла женщина тридцати с хвостиком лет. Она неподвижно смотрела в открытую книгу и, как мне показалось, за всю дорогу не перевернула ни единой страницы. Ее строгое худое лицо и тонкий удлиненный нос мне смутно кого-то напомнили. Незадолго до своей станции она подняла голову и поправила волну черного каре. Я заметил обилие серебряных перстней — по два, а то и по три на каждом пальце. На следующей остановке она вышла через дальнюю дверь.

Дома было накурено. Заканчивался дневной сеанс покера. Проигравшие вставали из-за стола и ложились на кровати, чтобы дать короткий отдых взвинченным нервам, остальные отделяли на столешнице деньги от карточных листов. Ян Безликий из комнаты напротив скрутил в рулон бумагу с записью банка, потер костяшкой согнутого пальца шрам над правой бровью и обратился ко мне: «Не делай кривое лицо: курить — это прекрасно! Ты не представляешь, как приятно запустить струйку табачного дыма в потолок! Также сигарета идет к любому напитку. Попробуешь раз — и не сможешь отказаться».

Когда игроки ушли, на ходу продолжая вонять своими гадкими чипиросами, я открыл форточку, а сосед принес откуда-то сыр. Мы сели пить чай, включили телевизор.

— Ты Оксану видел? — спросил Николай.

— Ага.

— Злая вернулась. Целую ночь на вокзале с какими-то таджиками просидела. Все деньги у нее украли, даже штраф в электричке заплатить было нечем. Пришлось от Фирсановки на автобусе добираться. Хорошая она все-таки деваха, повезло Юрику.

У самого Николая есть тайная невеста, про которую он никому не рассказывает. Просто время от времени говорит: «Поеду в Ховрино». А в Ховрино нечего делать постороннему человеку. Там нет ни рюмочных, ни родственных душ. Поэтому его невеста, скорее всего, холодных кровей и принимает поклонников не чаще чем раз в неделю. Юрий рекомендует Николаю забыть ее, а я молчу. Можно посоветовать ему взять билет до Останкино, чтобы очутиться в общежитии Института инженерок транспорта и там забыть свое трудное чувство с девчонками, у которых подвижные тела и храбрые сердца, но Николай упрям и вмерз по горло в льдину собственного постоянства.

— Завтра поеду в Ховрино, — говорит он, глядя в пустой угол комнаты.

А я пока — никуда. Все, из чего великолепно получился бы багаж путешественника: выцветший армейский рюкзак, дорожный каскет, лецитиновый крем для обветренной кожи лица, бензиновая зажигалка, непромокаемый атлас мира с вываливающейся страницей о Юго-Восточной Азии и всепроницающий бинокль, — все остается не при деле или служит иным, оседлым целям. Не переживаю, хотя очень хочу в путь. Оставаясь на одном месте, много узнаешь про себя, но совсем ничего — о свете, у которого мне известны две стороны — Восток и Запад.

Сегодня, освободив после ужина половину стола, я начинаю свою коллекцию Востока. В ней завернутая в вату пятицветная жемчужина, кусочек лотоса и бумажный клочок, на котором Лола написала свой адрес и телефон. Часть предметов пришла ниоткуда.

Существующее русское собрание: карманное издание стихов Саши Черного, открытки с питерскими мостами, подаренный дедом на семнадцатилетие массивный серебряный портсигар с мерцающим зеленым камнем на чеканной крышке. В него я и помещу мой Восток. И если мне придется когда-то уехать, бежать, если я удостоюсь чести быть изгнанным, я заберу с собой этот нехитрый набор вещей и не буду плакать о тебе, родная улица. Не буду, и не проси. Я спокойно и без грусти соберусь и без нервного насморка оставлю и эту страну, и этот язык. Подрагивающую страну и неподдающийся язык. Листья сомнений давно опали. Я бы хотел поселиться в Бангкоке и писать на английском языке стихи о море и рыбаках. Ни в коем случае не в Мадрид и не в Венецию, хотя я вижу эти города отчетливее, чем наяву. Запад не заманит меня ничем, Америка — спелый бред, туда я не хочу. Уверен, что вскоре после моего приезда случится непоправимое. Я буду идти по 42-й авеню Лос-Анджелеса, и в этот момент поднимется страшный ветер, гигантская трещина разорвет спину «Sears Tower», металло-стеклянный колосс станет медленно оседать всей своей смертоносной, неотвратимой тяжестью на землю — под одной из его коленок я и окажусь. Нет, не поеду.

Николай говорит, что никогда не покинет Москву, потому что кроме таинственной невесты из Ховрино, в Москве есть Мавзолей. Другие города, например, Иерусалим, где мавзолеи громоздятся друг на друга в бесконечном количестве, его не привлекают — из-за отсутствия у тамошних мавзолеев почетных караулов с торжественными сменами. Кстати сказать, Николай ни разу не был в Мавзолее и даже не собирается его посещать. Для него гораздо важнее тот факт, что в любой день, согласно публичному расписанию, он может совершить свое паломничество.