Р.А.Б. - Сергей Минаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это ты у картеля на окладе! Ты и твой Фронт! А я простой менеджер, как и все! Меня приняли на работу, чтобы очистить компанию от таких, как ты, бездельников! Вы все и есть провокаторы. – Нестеров попытался шагнуть навстречу, но его схватили под руки и удержали. – Руки уберите! Уберите руки, я сказал!
– Через час истекает ультиматум. В половине первого начнут действовать боевые отряды Фронта. Начнется стрельба. – Загорецкий повернулся в сторону офиса. – Город полон солдат и омоновцев. Те, кто боится баррикад, могут идти домой. Особенно это касается женщин. Забастовка закончилась. И отпустите, наконец, этого придурка. Спасибо, что все эти дни вы поддерживали Фронт. Без вас мы бы никогда их не победили.
Повисла тишина. Люди не могли поверить, что все так обернулось. Молодой парень, кажется, из складских служб, отвернув лицо от Загорецкого, утирал со лба пот. На его лице ясно читалось: «И это все?» Девушка рядом со мной закусила губу и плотнее закуталась в наброшенный на плечи платок, хоть было не так уж и холодно. Я поднял голову в небо и стал смотреть на самолет, набиравший высоту и оставлявший за собой хвост белых хлопьев. Мне не хотелось на баррикады, но и уходить не хотелось. Я испытывал странное, абсурдное желание досмотреть, чем все это кончится. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что это не кино. Все происходило именно с нами, здесь и сейчас.
Через полчаса нас осталось человек семьдесят, в основном крепких ребят из хозяйственно-логистических служб. Непонятным образом затесалась даже пара девчонок. Чьи-то подруги?
Скоро должны были привезти оружие и укрепить нас десятком бойцов. Так утверждал Загорецкий. Он сидел на парапете, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Его лицо ровным счетом ничего не выражало. Рядом с ним стояло радио, транслировавшее последний, как оказалось, эфир «Гутен Таг». Ведущий, чей голос теперь был серьезным, чеканил свой текст:
«На город движутся армейские грузовики. Вы проиграли, ребята. Не подставляйте ваших людей. Оружие нужно было брать в руки с первого дня. Или вообще не выходить на улицы. Система не ведет переговоров».
Загорецкий выключил радио и включил компакт-диск со вчерашней песней:
David, the wind blowsTake all of my dreams awayBut they’re still says:There’s our boy? We’ve lost our boy…
– Что думаешь? – спросил я его, не особенно надеясь на ответ.
– Может, уедешь, пока не началось? – бросил он, не поворачивая головы.
Ответить я не успел. Где-то вдали раздались звуки выстрелов. Сначала одиночные, потом очереди. Выстрелы из автомата не были похожи на те, что мы обычно слышим в кино. Они напоминали треск сломанной ветки. Хрр… хррр. Потом все стихло. Потом опять одиночные. А со стороны зоопарка послышалась мерная, нарастающая дробь. Мы встали на парапет, чтобы рассмотреть, что происходит. У высотки на «Баррикадной» копошилась какая-то бурая масса. Она приближалась метр за метром.
Солдаты шли, прикрываясь огромными пластиковыми щитами. Солнце отражалось в их черных шлемах. Отпрыгивало «зайчиками» от пластиковых забрал. Они впечатывали в мостовую подошвы высоких ботинок и с каждым шагом ударяли в щиты резиновыми дубинками. От них отступала группа людей, чьи лица были прикрыты шарфами. Солдаты не наращивали темпа. Они методично выдавливали толпу с улицы, загоняя ее на ступеньки лестницы нашего офиса. Движение по Новому Арбату прекратилось. Милицейские машины и грузовики перегородили проезжую часть. Отступать было некуда.
Солдаты уже заполонили весь пандус перед входом в офис. Их шеренги все прибывали и прибывали, заставляя нас отступать и прижиматься к входным дверям. Фотоэлементы были отключены. Мы были похожи на бабочек, припечатанных к стеклу энтомолога. Мы испуганно смотрели друг на друга, ожидая, КОГДА ЭТО НАЧНЕТСЯ. Но солдаты ничего не предпринимали. Они даже прекратили выбивать дробь. Их целью было что-то другое.
To the national, to the national,Front Disco. There’s a country, you don’t live there, butone day you would like to, and if you show them what you’re made of…And you want the day to come sooner,You want the day to come sooner —
продолжал играть поставленный на реверс трек.
You want the day to come sooner!
И тут двери офиса распахнулись, застав врасплох прислонившихся к ним. Кто-то потерял равновесие и упал. Из дверей начали выскакивать люди, одетые в синюю форму без опознавательных знаков. Мы никогда прежде не видели таких в нашем офисе. Их лица скрывали вязаные шапки с прорезями для глаз, а в руках у них тоже были дубинки. Прозвучала команда, и солдатские шеренги сделали еще два шага навстречу, в то время как люди в синем принялись охаживать забастовщиков дубинками и затаскивать их в офис. Завязалась потасовка. Двое парней завалили «синеформенного», вырвали у него дубинку и принялись яростно отбиваться. Солдаты взирали на происходившее безмолвно. Люди, подчиняясь инстинктивному порыву, рванули на первый этаж. Краем глаза я заметил в толпе Загорецкого. Охранников было на самом деле не так много, как показалось сначала. В холле началась настоящая драка с применением урн, стульев и подручных предметов.
Воспользовавшись тем, что охрана с моей стороны бросилась на помощь своим коллегам, которых молотили стульями наши бойцы, я быстро побежал к лифтам. Передо мной стоял довольно плотный парень с дубинкой наизготовку. Я посмотрел в прорезь его шапки, туда, где капельки пота выступили вокруг его карих глаз, и сделал резкое движение вправо. Потом влево, по-футбольному, не переставая смотреть ему в глаза и не прекращая бежать навстречу. В последний момент я снова дернулся вправо и вперед, обрушив свой вес на его плечо. Охранник отпрянул, я пробежал мимо, услышав за спиной звук падающего тела и возглас:
– На лестницу! Валим на лестницу!
Не знаю, как быстро мы бежали с Загорецким и откуда в нас взялось столько сил. Только на семнадцатом мы перевели дыхание.
– Куда теперь? – выдохнул я.
– На двадцать седьмой, в бухгалтерию. – Загорецкий сел на корточки. – У меня карточка от входа.
– А там?
– А там посмотрим. Хуже не будет.
Снизу слышался топот преследователей. Будет хуже, в этом я уже не сомневался.
На двадцать седьмом Загорецкий вставил магнитную карточку в сканер, и замок пискнул, открывая дверь. В коридорах было пусто, в прозрачных пеналах людей тоже не наблюдалось.
– Эвакуировали? – предположил я. – В связи с революцией…
– У них сейчас обед, революция тут ни при чем. Хотя, может, и эвакуировали.
– Интересно, как быстро они поймут, где мы?
– По камерам, если сообразят! – С этими словами он схватил за ножку легкий секретарский стул и снес первую встретившуюся на нашем пути камеру.
Мы завернули в пенал, где обычно сидели те, кто обрабатывает счета-фактуры. Сразу было видно, что здесь работают женщины. И женщины хозяйственные. На подоконниках ровными рядами, в строгом соответствии с цветами радуги, стояли папки с документами. И, конечно, цветы в горшках. У каждого монитора стоял небольшой кактус или еще какое-нибудь растение. Здесь продолжали истово верить, что это спасает от компьютерной радиации. А вообще-то в пенале было весьма уютно.
Загорецкий двинулся по рабочим местам, уничтожив по пути еще одну камеру. Он искал невыключенный или незапароленный компьютер. Таких в нашем сдвинутом на информационной безопасности офисе оказалось целых два.
Основной новостью этого часа в интернете было официальное сообщение Фронта о том, что забастовка закончена. «Ввиду опасности дальнейшего ухудшения экономической ситуации в стране, – гласило заявление, – мы не оставляем своих намерений…» И ни слова о зачистках на улицах. Блогосфера также была скудна. Видимо, информация еще не успела распространиться. Мы были первыми жертвами зачисток.
– Суки… – выдохнул Загорецкий, – сдали всех… Лицемеры! Они «не оставят своих намерений». Лучше бы они людей на улицах не оставляли. Надо было изначально убирать Тома и всю его свору… Их всех тупо купили, понимаешь?!
– Всё… – выдохнул я.
– У нас были шансы! У нас же были шансы! – В голосе Загорецкого зазвучали истеричные нотки. Он выдернул провод, соединявший монитор с розеткой, поднял его над головой и швырнул в стеллаж с документами. – Сдохните! Я хочу, чтобы вы все сдохли!
Второй монитор разнес оконное стекло и вылетел на улицу, разметав аккуратные радужные папки и сложенные на подоконнике документы и разбив горшок с геранью.
Я схватил ближайший стул и обрушил его на стеклянную дверцу канцелярского шкафа. Звук разлетающегося вдребезги стекла рождал во мне еще более деструктивные волны. Агрессия, клокотавшая в нас все эти дни, вырвалась наружу. Нас больше ничто не сдерживало. Точнее, сдерживаться было уже поздно. Это ощущение было схоже с тем, какое испытываешь после удачного удара по мячу, когда тот удобно ложится на ногу. Удовлетворение мышц. Особенно остро это чувствуешь, если до этого пару раз промахнулся.