Р.А.Б. - Сергей Минаев

– Что ты несешь, Саша?! – говорит она срывающимся голосом. – Какое оружие? Кому все это нужно? Прошу тебя, поедем! Завтра эти уроды бросят вас там одних. Исчезнут, испарятся!

– Как ты можешь?! – Я стараюсь перекричать музыку. – Ты рассуждаешь, как секретарша с ресепшн!

И в этот момент бармен вдруг приглушает музыку и ставит на стол ноутбук, из которого звучит голос ведущего «Радио Гутен Таг»:

«Я поставлю вам песенку “Дилайла” Тома Джонса образца 1968 года. Это был потрясающий год. Джейн Фонда в том году сыграла в фильме “Барбарелла”, а в Париже выросли баррикады. Случилось то, до чего вы так и не дошли. Всем, кто собрался вернуться домой, посвящается….»

– Ты понимаешь? – указывает она на ноутбук, но кто-то вдруг скидывает его со стойки и орет: «Провокатор!» – а зал поддерживает его свистом и улюлюканьем.

– Не понимаю! – кричу я, потому что музыка опять становится невыносимо громкой. – Это революция!

– Саша! – Она придвигается ближе. – Нет никакой революции! Есть ты и я. Нас двое, понимаешь? Мы уйдем отсюда, мы можем уехать из города, мы можем…

– Составить хорошую семью, найти новую работу! – Ору я в пьяном запале. – Ты пойдешь работать продавцом в супермаркет, а я – заместителем начальника склада. Так?

– Я скорее повешусь, чем пойду работать продавцом в супермаркет, – тихо говорит она, качая головой.

– Взять тебе выпить?

– Не надо.

В этот момент телефон снова начинает отчаянно вибрировать, и я шепчу Ане на ухо:

– В туалет! – и отваливаю.

Все кабинки заняты, стоя спиной к залу, я вжимаюсь в стенку холла и отвечаю на звонок.

– Где ты? – кричит Света.

– В клубе.

– Где?

– Какая разница? Мы обсуждаем планы на завтра.

– Когда приедешь? Я очень волнуюсь.

– Я… я не знаю. Через час… или два. Я постараюсь побыстрее.

– Я… я люблю тебя, – внезапно говорит Света, и я замираю. – Ты слышишь?

– Слышу, – говорю я так, чтобы она услышала.

– Я боюсь за тебя! – Я чувствую ее отчаяние и напряженное ожидание. Это моя жена, и она в панике.

– Я люблю тебя! – повторяет она.

– Я тоже. Я тоже люблю тебя! – кричу я как можно увереннее.

– Приезжай скорее!

– Я постараюсь.

Она отключается, я засовываю телефон в карман и краем глаза замечаю какое-то движение, словно метнувшуюся тень. У меня холодеют руки. Я возвращаюсь, обогнув барную стойку с другой стороны, по пути ухватив стакан виски. Аня сидит на месте и смотрит в стену. Опрокинув в себя виски, я вдруг понимаю: она все слышала. Наш со Светкой разговор. Не факт, что с начала, но абсолютно точно – до конца.

– Какой же ты трус! – одеревеневшими губами говорит Аня.

– Я? Я не трус! О чем ты говоришь?! – Я делаю вид, что не понимаю, о чем. – Десять минут назад ты спорила со мной по поводу нашего завтрашнего выступления, а теперь называешь трусом! Ты просто маскируешь свое неприятие перемен. Не можешь понять, для чего мы здесь! Для чего завтра будем там! Мы идем на улицы…

– Вы – это кто? – Она обвела рукой зал. – Куча этих пьяных ублюдков? Это они, что ли, будут сражаться завтра с картелем? У них нет никаких идей. Для всего здешнего сброда это всего лишь еще одна драка после футбольного матча, понимаешь?

– Это ты ни черта не понимаешь, я иду…

– Ты идешь на улицы не для того, чтобы делать революцию, Саша. Ты бежишь от проблем. От себя. Ты боишься сделать неправильный шаг. И чтобы не вспоминать об этом, идешь туда, с ними. Это не геройство, дорогой мой! Это побег…

– Аня, я очень люблю тебя, ты знаешь! – Я беру длинную паузу, борясь со злостью, со страхом неизбежной потери, с чувством пойманного на воровстве. – Но… все-таки мы из разных социальных лагерей. У нас разные интересы. И сейчас, называя всех тех, кто не побоялся выйти на улицы, ублюдками, ты делаешь… знаешь, ты пугаешь меня. Я много рассказывал тебе о том, что творится у меня дома. – Я сжимаю и разжимаю пальцы, подбирая мерзкие, ничего не значащие, пустые слова. Слова подлеца. – …О моей жене, и знаешь… когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что со временем ты станешь такой же, как она… И что мы не сможем быть вместе…

Она не слушала. Она уже поняла, что я хочу сказать. Разыгранная мною дешевая сцена утонула в глубине ее глаз. Весь этот революционный фарс и мой неподдельный гнев, якобы вызванный ее неприятием забастовки. Величайшим достижением двадцать первого века стали малодушие, лицемерие и страх перед общественным мнением. Вот и сейчас, когда я сижу напротив той, с которой, кажется, мог бы счастливо прожить жизнь, единственное, что срывается с моих уст, – вранье. Вместо того чтобы сказать: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ РОДИЛА МНЕ ДЕТЕЙ, Я ГОТОВ БРОСИТЬ ВСЕ РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ БЫТЬ С ТОБОЙ, – я говорю: «мы из разных социальных лагерей», «у нас разные интересы», «ты потрясающая девушка, но мы не сможем быть вместе в силу разных обстоятельств». А она грустно улыбается, скидывает с плеч мой свитер, протягивает его и говорит что-то вроде: «Он пропахнет моими духами». Мне бы схватить ее за руку и бежать с ней прочь, все равно куда, а я лишь принимаю свитер и глупо улыбаюсь. Она резко вскидывает на меня свои серо-зеленые (или зелено-серые, чего больше на этот раз?) глаза. Слез нет – только едва уловимый лихорадочный блеск. То есть я их не вижу, так как в следующее мгновение легким движением кисти она смахивает их, почему-то оглядываясь по сторонам. Даже в своем отчаянии она делает все, чтобы никто не подумал ничего такого, что могло бы скомпрометировать меня.

Она встает, посылает мне одну из тех улыбок, которые я вспоминаю беспонтовыми семейными вечерами, и уходит. А я смотрю ей вслед, понимая, что это все. Конец, финал, кода. Мне бы умереть в тот момент, но куда там! Даже подумать об этом у меня не хватает сил. Ведь трусы не умирают. Они отсиживаются за спинами идущих в атаку, забывают вылезти из окопа или просто сдаются в плен. Поэтому трусы выживают всегда – именно им мы обязаны своим генофондом.

Я не делаю попытки догнать ее. Я сам поверил в то, что оскоблен в своих лучших, свободолюбивых чувствах. Пьяный угар накрывает меня. Да пошло оно все к черту! Я хватаю ближайший стакан со спиртным, опрокидываю его, пытаюсь забраться на стойку, но тут вижу Загорецкого, который смотрит на меня из дальнего угла. Мне бы подойти к нему, тряхнуть за плечи и заорать:

– ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОМОГ МНЕ?! ПОЧЕМУ БРОСИЛ МЕНЯ?! ПОЧЕМУ НЕ СКАЗАЛ, ЧТО Я СОВЕРШАЮ УЖАСНУЮ ОШИБКУ?!

В его глазах я вижу сочувствие. Он все понял. Он знает, почему это происходит со мной. С нами. Ведь у нас есть перспективы, устойчивый рост, крепкие семьи, стабильный доход и карты привилегированных клиентов в фитнес-центрах. У нас есть все, хотя на самом деле нет ничего. Мы усредненные, стандартизированные и использованные Системой люди. Люди, определившие будущее не только свое, но даже внуков и правнуков. Армия бездарностей, обреченная на стабильность. Наша посредственность даровала нам это право. Сотни тысяч человеческих особей, обменявших свободу на потребительский кредит. Наше ничего и есть все.

Единственно верное решение для всех нас – это лечь завтра под колеса грузовиков. Этим мы разом облегчим существование других людей, которые через месяц даже не вспомнят о нашем существовании, потому что мы были слишком невзрачны.

«No one can hold a candle to you, – ревет из колонок. – When it comes down to virtue and truth. No one can hold a candle to you. And I dim next to you».

– Вот они! Посмотрите! Герои, бля! – Самого оратора, окруженного толпой, видно не было. Мы слышали только до боли знакомый голос. – Сейчас они вам расскажут сказку про переговоры. А переговоров-то и нет. Нет никаких переговоров, с отребьем никто не разговаривает! – В голосе выступавшего послышались истеричные нотки. – Они всех подставили! И тебя, и тебя, и тебя, девушка, тоже. Так же, как меня пару месяцев назад. Это крысы!

Люди начали оглядываться на нас. Судя по напряженным лицам, выступление продолжалось довольно долго. Не говоря ни слова, мы ввинчивались в толпу, расталкивали людей руками, чтобы посмотреть на провокатора, который все верещал и верещал:

– Возвращайтесь в офис, не верьте им! Все, что они обещают, вранье! Руководство корпорации уполномочило меня как начальника департамента продаж сообщить, что к вернувшимся на рабочие места никаких санкций применяться не будет!

– Нестеров! – почти одновременно вырвалось у нас.

– Знаешь, у меня была стопроцентная уверенность, что без него не обойдется! – хмыкнул Загорецкий. – Стопроцентная!

Он подобрался вплотную к Нестерову, рванул его за лацканы пиджака и толкнул в толпу.

– Он обкуренный! Посмотрите, он же обкуренный! – верещал Нестеров.

– Этот человек провокатор, – спокойно сказал Загорецкий. – Один из тех, кого нанимает картель за пятнадцать тысяч рублей в сутки. Столько тебе платят?

– Это ты у картеля на окладе! Ты и твой Фронт! А я простой менеджер, как и все! Меня приняли на работу, чтобы очистить компанию от таких, как ты, бездельников! Вы все и есть провокаторы. – Нестеров попытался шагнуть навстречу, но его схватили под руки и удержали. – Руки уберите! Уберите руки, я сказал!