Степь зовет - Нотэ Лурье

Синяков не отходил от топчана.

— Мне кажется, вам тоже пора ложиться…

— Вы не хотите разговаривать со мной? Какая вы неблагодарная! — проговорил он не то в шутку, не то всерьез.

— Я вас еще сумею отблагодарить. Вы ведь приедете к нам в Бурьяновку?… Кстати, вы давно оттуда? — пыталась она перевести разговор.

— Нет, на днях был. — И отошел к столу. Он, видно, обиделся. Эльке стало неприятно.

— Ну, так расскажите, что там.

Синяков достал из кармана жестяную коробку с махоркой и не спеша скрутил цигарку.

— Ну, я жду.

Синяков склеил языком цигарку, подошел к лампе, прибавил в ней огня и закурил.

— Погасить лампу? — спросил он, не оглядываясь.

— Нет, не надо,

Эльке снова вспомнилось совещание агрономов, успех, который тогда имело его выступление. И вот они встретились здесь, случайно… Это ей показалось забавным.

— Почему же вы молчите? Как там дела, в Бурьяновке?

— Вы ведь хотите спать…

— А вы как?

— Я не хочу.

— Ну, так рассказывайте, что там делается?

— В Бурьяновке? — Он задумался. — Дела неважные. Это один из самых отсталых колхозов у нас. Вам будет трудновато. Туда уже посылали девушку, и она провалилась…

— Провалилась? — сдержанно переспросила Элька. — Вы эту девушку знали?

— Нет, я только слышал о ней. Мне рассказывали…

— Что вы слышали о ней? — Элька не могла сдержать улыбки.

Он посмотрел на нее и вдруг догадался, что это она и есть.

Когда Элька подтвердила, Синяков обратил все в шутку:

— Видите, как я вас разыграл? Значит, вместе будем работать?… Теперь вам будет легче, чем тогда.

То, что эта Руднер едет в Бурьяновку, ему совсем не нравилось. Ее там помнят. Видно, она неглупая, а главное — знает дело, сельское хозяйство.

— О, я очень рад! — вслух сказал Синяков. — Это чудесно, что вы туда едете! Там нужен сильный работник. Надеюсь, что мы с вами чего-нибудь добьемся, двинем колхоз вперед. Непременно! Жаль только, что мне нужно на несколько дней съездить в Харьков.

— А я как раз из Харькова. Вы слышали? Там раскрыли вредительство…

— Где? — У Синякова замерло сердце.

— На элеваторе, неподалеку от Харькова.

— Откуда вы знаете? — Синяков старался сохранить спокойствие.

— Я читала в газете.

— Та-ак. — Он минуту помолчал, а потом спокойно заговорил: — Я не понимаю: что они могли там сделать?

— Как что? Они сгноили хлеб, чтобы вызвать недовольство. Десятки тысяч тонн зерна сгнило.

— Как это страшно! — вздрогнул он. — В нашей стране еще есть такие подлецы! Трудно поверить… Какие негодяи!.. Вы сами читали? — Синяков беспокойно заходил по комнате. — Ну и подлецы! Ну и мерзавцы!.. Вот и получается, что народ строит, трудится, не жалея сил, а эти выродки все губят… Змеи подколодные! Задушить их мало!

— А вы думаете, их по головке погладят? Наверно, расстреляют.

— В самом деле расстреляют? — Синяков почувствовал, что у него мурашки забегали по спине…

Они еще немного поговорили, пока Элька не задремала.

Метель бушевала, билась в окно, словно хотела ворваться в эту тепло натопленную комнату. Элька закуталась получше, укрылась шубой и сразу уснула. Синяков стоял у стола и прищуренными глазами смотрел на нее.

«На элеваторе раскрыли… И как это они до всего докапываются? Не провалился ли „Рыжий“? Черт его знает… Что теперь делать — ехать, не ехать?»

Синяков дрожащими пальцами скрутил толстую цигарку.

«Расстреляют, — сказала эта девка». Синяков чиркнул спичкой и несколько раз подряд глубоко затянулся. Он вдруг почувствовал, что ему все опротивело. Он смертельно устал. И от этого ежечасного страха и от бессильной ненависти. Забраться бы куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни живой души, выкопать берлогу и укрыться в ней. Он отгородил бы свою берлогу глубоким рвом, завел бы собак — трех, четырех, десяток разных пород, — никто тогда к нему не подступился бы, ни один человек…

Под Элькой скрипнул топчан. Она повернулась на бок. Шуба сползла с нее, упала на пол, обнажив плечи. Губы девушки улыбались во сне.

Синяков вытер лоб, покрытый испариной, и злобно посмотрел на Эльку.

«Рано, рано, товарищ уполномоченная, ты заулыбалась! Я с берлогой еще погожу. А ты в своей Бурьяновке свернешь себе шею. Уж я постараюсь…»

Он вытащил из дорожного мешка поллитровку и, выбив пробку, одним духом опустошил ее.

Когда Элька проснулась, метель еще бушевала. За ночь из хаты выдуло все тепло. Хозяйка сидела на корточках и запихивала в топку охапку соломы.

Синякова уже не было. Убрали даже лавки, на которых он спал, — они стояли у стен.

Элька быстро оделась и пошла в правление колхоза, где застала и Калмена и Синякова.

Только после полудня начало проясняться, и Калмен запряг лошадей.

— Надеюсь, скоро увидимся? — Уже сидя в санях, Элька попрощалась с Синяковым. — Когда вернетесь, обязательно загляните к нам…

Сани тронулись. Синяков поехал на своей тройке в Гуляйполе, к станции, а Элька с Калменом свернули на Бурьяновскую дорогу.

До хутора оставалось всего верст двенадцать — тринадцать. В посветлевшей степи высились сугробы. Было очень тихо, как всегда после метели, и отдохнувшие лошади неслись резвой рысью.

— Если бы не агроном, мы живыми не выбрались бы, — все вспоминал Калмен Зогот прошлую ночь.

— Он хороший работник? — спросила Элька.

— Кто его знает… Не нам судить, — уклончиво ответил Калмен.

Сани легко скользили, поскрипывая полозьями. Снег своей белизной слепил глаза. Степь словно замерла.

Не будь здесь этого бородатого Калмена с насупленными, лохматыми бровями, Элька запела бы в полный голос, а может быть, выпрыгнула бы из саней и побежала на перегонки с лошадьми.

— Далеко еще, дядя Калмен? — нетерпеливо крикнула она и все-таки запела, правда, вполголоса.

Но вот позади осталась Веселокутская балка, промелькнули гуляйпольские могилки, и Элька увидела за плотиной первые хаты.

«Бурьяновка? — Элька привстала. — Ну конечно же. Бурьяновка…» Она сразу же, еще издали, узнала ставок, и у нее дрогнуло сердце.

«Вот и Бурьяновка!» Она старалась вспомнить, кто где живет. Это, кажется, хата Траскуна, — ну да, она там не раз ночевала и в горнице, и во дворе. А вот запорошенный фруктовый сад, амбар, пустой загон… Всего несколько месяцев провела она в Бурьяновке, а едет туда словно в родной дом. Здесь, напротив, кажется, двор Шефтла… Элька слегка прищурила глаза, будто надеялась кого-то увидеть. Но на занесенном снегом дворе никого не было, только густой дым валил из трубы.

На ставке с визгом, с криками катались ребятишки — кто на салазках, кто на самодельных коньках. На сани никто из них даже не оглянулся.

— Ну, приехали, — обернулся к ней Калмен и придержал лошадей. — Может, ко мне заедешь?

— Нет, нет, спасибо…

Но где же ей, в самом деле, переночевать? Элька посмотрела вдоль улицы. Рядом была мазанка Хомы Траскуна.

— Остановите здесь, — попросила Элька.

Она слезла с саней, отдала Калмену бурку, поблагодарила его и зашла во двор.

Элька потянула на себя дверь, но та не отворялась. Тогда Элька постучала. Никто не отозвался. Она снова постучала и тут только заметила, что на двери висит замок.

«Где это они могут быть?» Элька вышла на темную, пустынную улицу. Сани уже были далеко. Она немного подождала, не подойдет ли кто-нибудь, и решила пойти в правление.

Элька знала от Калмена Зогота, что правление по-прежнему находится в бывшем оксмановском доме. Она быстрыми шагами прошла длинную хуторскую улицу. Вот он, этот дом… Чуть помедлив, вошла во двор. Сердце почему-то забилось. Кажется, это было недавно — негодующие крики толпы, маленькая фигурка Оксмана с лицом, искаженным страхом и ненавистью, яма, заполненная множеством мешков с хлебом… Из дома доносился шум. Наверное, собрание. Элька отворила скрипучую дверь и вошла в комнату, битком набитую народом. Кто-то обернулся, кто-то крикнул:

— Элька!

— Товарищ Руднер!

Она стояла на пороге в коротком полушубке и белом шерстяном платке, из-под которого выбивались мягкие светлые волосы. Глаза ее тепло улыбались, губы чуть дрожали.

Недели через три после того, как похоронили Онуфрия, Шефтл привел Зелду к себе в дом. Свадьбу не справляли, старуха только вынесла свой скарб из горенки, в которой прожила с мужем тридцать с лишним лет, побелила стены, помазала пол и перебралась в кухню на печь. Дело все равно шло к зиме, ее тянуло в тепло.

Зелда принесла с собой тот неуловимый аромат, который приносит в дом молодая женщина, и Шефтл на время забыл обо всех печалях.

Каждое утро Зелда выезжала с ним в степь, помогала пахать узкий клин, что выделили ему на самом краю бурьяновской земли, за веселокутским колодцем. Вечером она вместе с Шефтлом хлопотала во дворе — складывала кизяк для топлива, убирала конюшню, доила корову.