Степь зовет - Нотэ Лурье

— Да, на эти граммы далеко не уедешь. — Элька невесело усмехнулась. — Что же у вас стряслось, не пойму. Куда девался хлеб?

— Об этом спроси у него, у нашего председателя, а еще лучше — у Пискуна.

— А вы почему не знаете? Это же ваш колхоз, вы здесь хозяева.

— Хозяева? — Шия Кукуй махнул рукой.

— Мы тебе должны спасибо сказать. — Кукуиха с откровенной злобой посмотрела на Эльку. — Я помню, какую песню ты пела, райскую жизнь сулила. Вот тебе и рай, будь он трижды неладен…

— Ну, ты, помалкивай! — прикрикнул на нее Шия Кукуй. Ему, видно, было неловко перед Элькой. — Это не твое, бабье, дело…

— Как это не мое дело? — Кукуиха накинулась на мужа. — Когда работать — так это мое дело…

— При чем тут она? — Шия кивнул на Эльку. — Давайте нам такого председателя, как в Веселом Куте, и у нас жизнь будет… Да и в Бурьяновке найдутся люди… Возьми Хонцю. У него Юдл не командовал бы…

Элька порадовалась, что и Додя Бурлак, и Трианда-лис, и вот Шия Кукуй так хорошо отзываются о Хонце, Из всех этих разговоров Элька уяснила себе пока только одно: Волкинд, человек, должно быть, честный, не смог сработаться с людьми, и в колхозе бестолковщина. Но все-таки куда девался хлеб, тысячи пудов зерна, которые, по ее подсчетам, должны были получить колхозники?

Микола Степанович предупреждал ее, что в нескольких колхозах очень плохи дела, а в Бурьяновке хуже, чем где-либо. Поэтому райком послал ее сюда. «Ты народ знаешь, и тебя знают. Тебе легче будет все болячки выявить. Хлеб там должен быть… Мы снизили хлебопоставки, чтобы трудодень у них был весомый, с хлебом, а они пробавляются картошкой».

И вот Элька здесь уже несколько дней и пока ничего не добилась. Просмотрела все записи, шпаргалки, обошла колхозное хозяйство, — амбары, конюшни, клуни, толковала и с Волкиндом и с членами правления.

«Может, Волкинд прав, — думала Элька, — и колос действительно здесь был тощий?… Ну, конечно, чего зря голову ломать! — издевалась она над собой. — Остается еще написать в райком докладную и… спокойненько укатить. А колхозники? Как хотят?… Нет, Элька, не этому партия тебя учит».

Она встала с топчана, прикрутила коптивший фитиль, оглядела комнату — надо все-таки привести ее в порядок, побелить стены хотя бы. С каким волнением она ехала в Бурьяновку, в ту самую Бурьяновку, где тогда все бурлило! В комнезаме, у загона, спорили, шумели, шутили. А сейчас все утихло, люди замкнулись в себе, сидят по хатам…

Элька подошла к запорошенному оконцу, дунула на него. На заснеженной улице никого не было видно. Напротив, немного в стороне, светился бледный огонек. Кажется, это его хата, Шефтла. Где же он? Почему он нигде не показывается? Ведь знает, что она здесь. И никто о Шефтле словом не обмолвится, словно его и на хуторе нет.

Элька прижалась лицом к холодному стеклу. Кажется, неподалеку отсюда жил Онуфрий Омельченко… Что-то и Зелды не видно. Может, уехала учиться? Бедняжка, такое страшное несчастье… Но кто, кто мог поднять руку на этого тихого, безобидного человека? И убийца, может, притаился где-то здесь, рядом с нами… А история с Хонцей? Тоже ведь дело нечистое. Кому-то Хонця мешал, и вот ловко подстроили недостачу в амбаре. Письмо то было очень даже подозрительным. Микола Степанович показывал Эльке это письмо, где восхвалялся Оксман… Но она, Элька, тоже хороша, до сих пор не навестила жену Хонци. Со дня на день откладывала. Что-то нужно, видно, преодолеть ей в себе — то ли старую обиду, то ли боязнь, что Рая плохо примет ее.

Девушка стала одеваться и тут же решила, что зайдет по дороге и к Шефтлу. Ведь он спас ей жизнь. Она даже обязана зайти к нему и его матери… Элька сразу повеселела, точно освободилась от чего-то, что угнетало ее.

Занесенный снегом хутор весь серебрился под луной. Было морозно и тихо. Кое-где в мазанках, далеко отстоявших друг от друга, пробивался свет. Элька издали различила двор Шефтла. Там еще тоже светился огонек. Из низкой трубы валил густой дым, — видно, топили сырым бурьяном. Элька замедлила шаг.

Вон в этой хате, где теперь колхозный склад, был комнезам. Она иногда ночевала там, и Шефтл приходил к ее окну. Он приносил ей подсолнухи с собственного огорода. Здесь, около амбара, должен быть загон. Элька вспомнила, как она тут честила Шефтла перед всем народом, а он смотрел на нее своими смородиново-черными глазами, словно большое дитя, которое ни за что ни про что обидели. А вот и фруктовый сад… Все теперь покрыто снегом, все выглядит совсем иначе.

Неподалеку от двора Шефтла Эльку остановил Риклис.

— Что же это вы обижаете меня, товарищ уполномоченная? — Он покачал головой, повязанной поверх заячьей шапки жениным платком. — Ко всем заходите, я знаю, а моей хатой брезгуете. За что, спрашивается? Я свое здоровье тут, в колхозе, потерял, а вы даже не хотите посмотреть, как Риклис живет и вообще живет ли он на свете. Может быть, уже с голоду подох. При таком председателе сам в могилу попросишься…

Элька попыталась было вставить слово, но Риклис пренебрежительно махнул рукой, — не мешайте, мол, — и продолжал свое:

— У этого лодыря Бурлака вы были, даже у Шии Кукуя, что женины нижние юбки стирает, посидели. А что они понимают? Риклиса спросите — он вам скажет, все выложит. Я всю их подноготную знаю. Я вам расскажу про них такое, чего они сами не знают…

Элька рассмеялась.

— Я к вам приду, обязательно приду, товарищ Риклис. Завтра утром.

— А почему не сейчас? Времени нет? Для Риклиса ни у кого времени не находится… Куда вы спешите? — Он кивнул на двор Шефтла. — К нему? К молодожену? Не советую. Он уже дрыхнет со своей молодухой… Вот хитрюга! Сам в колхоз не пошел, да еще Зелду, самую красивую девушку, из колхоза забрал. А свадьбу не устроил. Скорее подавится, чем чаркой угостит… Ну, вы меня тут задержали. Я, кажется, себе ухо отморозил, балакая с вами. А завтра я уж лучше сам к вам приду.

Чайку вместе попьем, дома все одно сахару нет, а у вас небось и варенье найдется.

Переваливаясь с ноги на ногу, Риклис пошел своей дорогой.

Элька потуже завязала платок. Теперь она поняла, почему при ней никто не заговаривал о Шефтле.

Девушка помедлила, потом быстрыми шагами, чуть ли не бегом, миновала двор Шефтла и пошла низом к Хонциной мазанке, чуть видневшейся из-за высоких сугробов.

У порога Элька стряхнула снег с сапожек и постучала в осевшую, низенькую дверь. Никто не откликнулся. Элька постояла в нерешительности — может, пойти домой? Снова постучала.

«Спят, наверно», — подумала она.

Но сквозь замерзшее оконце пробивался свет. Элька легонько толкнула дверь, вошла в тускло освещенную мазанку и споткнулась о кочергу. Как видно, здесь давно не топили — стены заиндевели. На столе стояла миска с картофельными очистками. Из угла донесся слабый стон. Элька быстро подошла к кровати, стоявшей у окна. Хонцина жена Рая лежала с закрытыми глазами.

— Что с вами? — тихо спросила Элька. Рая не ответила.

— Вы заболели? — Элька присела на краешек кровати.

— А? Кто там? — Рая открыла глаза и тут же снова опустила веки, — видно, она не узнала Эльку.

Уже второй день Рая лежала в жару. Обе ее дочки были в Запорожье — поехали навестить отца в больнице. Рая осталась одна.

Элька вышла во двор, нагребла из-под снега несколько охапок соломы, принесла в землянку и затопила плиту. Солома сразу вспыхнула, затрещала, на пол легли веселые отблески огня. Элька развязала платок, сбросила с себя полушубок и принялась наводить порядок в комнате. Нагрев на плите воду, помыла посуду, потом вскипятила чайник. Когда в землянке потеплело, Элька, отодвинув кровать от окна, напоила больную чаем. Рая смотрела на нее воспаленными глазами и молчала.

К утру Рае стало легче. Она узнала Эльку, хлопотавшую у печки, и глаза ее тепло засветились.

С того дня, как Шефтл узнал о том, что приехала Элька, и увидел ее из окна, жизнь у него как бы раскололась надвое, и то, что раньше забирало его всего целиком, сейчас словно бы стало второстепенным. Он по-прежнему занимался хозяйством, делал все, что положено рачительному землеробу делать зимой. Конюшня, как всегда, была у него чисто прибрана, лошадь напоена, ухожена, навоз аккуратно сложен в углу двора. Вот только в хате он не мог сидеть. Уже давно собирался починить упряжь, а она все еще валяется в углу горницы. Примется Шефтл ее чинить, поковыряется от силы полчаса, а потом вспомнит, что надо кое-что сделать во дворе, и поспешно выйдет из хаты. Сейчас самое главное для него — не упустить Эльку. Пройдет она мимо его двора или где-нибудь неподалеку, пусть увидит, что он дома, — может, и завернет.

Но вот уже пятый день, как она приехала, подходит к концу, а повидаться все еще не довелось. Шефтл поджидал ее вечерами на улице: вдруг посчастливится и он встретит Эльку одну, без людей… Сколько раз Шефтл приходил к ставку, все надеялся, что ее потянет туда, — ведь здесь они впервые увидели друг друга… Неужели и это Элька позабыла?