Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли - Михаил Пришвин

«Дитя мое, если ты хочешь знать правду, то надо, конечно, и рубить, и сажать, но только ты сам должен научиться, где и когда надо рубить и где и когда надо сажать».

Правда колет глаза, сказать по правде очень трудно и в то же время обойти ее очень легко при одном условии, что ты-то ее обойдешь, но в будущем когда-нибудь непременно за тебя поплатится невинный.

Самолетик маленький с удивленно вздернутыми крылышками, сверкая, как белый серебряный лебедь на солнце, летит со скоростью тысячу километров в час.

Я готов бы ему удивиться, но он возник в течение моей одной только жизни: я хорошо помню, как учитель естествознания нам, детям, с мелом в руке на черной доске писал формулы и доказывал по вечным законом физики, что человеку летать невозможно.

Я не могу теперь удивляться движению реактивного самолета, потому что за следующую после меня жизнь это движение будет казаться таким же ничтожным, как пахота сохою в сравнении с трактором.

Но я удивляюсь корешку, который своим твердым чехликом впивается в минералы и обращает их в соки земли.

Я удивляюсь потому, что, будучи сам корешком у людей, стремлюсь тут подглядеть и, может быть, открыть са-мое-самое начало движения и понять в нем начало жизни.

Кнопок не надо бояться, а овладеть их техникой в таком совершенстве, чтобы у читателя не останавливалось внимание. Между тем читатель именно на то и жалуется, что по кнопкам он вперед догадывается, куда ведет его автор. Кнопки ставятся там, где автор боится себя («как бы чего не вышло»), и вследствие этого страха в его душе изымается некая сущность (нечто «неуловимое»), из чего и складывается свобода.

В литературном отношении ваши рассказы не плохи и показывают вполне достаточную вашу подготовку для работы в этой области. Только надо обратить ваше внимание на то, что копировать особенности народной речи нельзя и что автор в этом отношении должен быть очень осторожен. У автора должно быть особое чувство родного языка, и это, по-моему, достигается постоянным и любовным чтением образцов. Но при наличии таланта это чувство меры является само собою.

Имейте в виду, что талант – это есть то же самое, что в природе называется землею. Я лично держусь этой аналогии и поведение свое в отношении таланта организую подобно земледельцу, который трудится над обработкой земли, но благодарная земля, конечно, рождает сама.

И вы, автор, должны иметь в виду, что счастье творчества – это когда вам ясно видно бывает, что рассказ ваш складывается сам, как складываются в природе кристаллы. Как раз этого-то и не видно в вашем рассказе: следы пота видны всюду, и рассказы держатся не сами собой, а все на кнопках. И оно так и должно быть, потому что «инженер душ» стоит перед небывалым…

Вы должны работать не над складыванием хороших мыслей и фраз, а над тем, чтобы у вас все само собой выходило, радовало бы вас, возносило так, будто вы лучше всех написали.

Нравственность есть отношение силы разума к силе чувства. Чем сильнее чувство и чем ближе к нему разум, тем больше человек в его человеческом деле.

Есть чувства, восполняющие и затемняющие разум, и есть разум, охлаждающий движение чувств.

Трудовой процесс, если он свободен, кончается творчеством.

Чертеж, формула, организация по формуле и чертежу не есть еще организм. Так что верить в формулу невозможно, а между тем мы сами этого именно от себя требуем, чтобы восполнять свои обязанности по формулам и чертежам.

Вот почему, когда строй ведущих идей так складывается, что возникает в душе радость, сейчас же эту радость берешь под контроль и спрашиваешь себя: «Не потому ли я радуюсь, что цикл моих идей сходится с заданной формулой? Не оттого ли я радуюсь, что житейский корабль мой получает приятную поветерь?»

Так происходит сейчас с багажом моей души, с чувством природы, обращенным из тайги на парк, из деревни на город.

Анализирую состав сердечных мыслей о природе и городе, как они движутся в моей душе.

1) Первое и основное чувство мысли: это что люди, размножаясь, губят девственную природу, и мы неминуемо расстаемся с живым чувством природы.

2) Второе (мое личное) чувство, что самая горечь расставания, самые слезы, сама сердечная мысль наживается нами в городе и что в самой природе среди простых

1) людей совсем не содержится печали об утраченном, и даже часто напротив: наши крестьяне и сейчас на Севере, вырубаясь из лесов, провожают девственные леса словами: «Лес – бес».

Знаю по себе, что чувством природы я заряжаюсь в городе, что город есть аккумулятор этого чувства, и в городе мы учимся, например, различать (раз – личать) деревья, понимать цветы на лугу не просто ковром, а как различные существа.

3) Итак, в результате борьбы человека с природой, человек становится из ее раба ее царем и воссоздает утраченное по образу своему и подобию, и мрачная тайга становится парком. В такое дело созидания новой природы входит сохранение девственной природы в заповедниках, благодаря чему каждый может, сравнивая парк с заповедником, видеть пройденный путь.

Против этого: заповедник ограничен, а тайга безгранична, в заповеднике я остаюсь хозяином природы, в тайге я ее раб.

4) Сделаем вывод: чувство утраты чего-то не возмещается радостью воссоздания, раз – личения, и оно вещественно не восполнимо.

5) Но верно ли, что древняя девственная природа, попадая под власть человека, непременно попадает в руки злой силы?

Творчество мира продолжается и в наших парках, в культуре городских растений, и в образовании между ними различий сказывается перемена характера борьбы за существование борьбой за лицо.

6) Быть может, вот именно через это появление лица в природе мы, люди города, тем самым и поднимаем в себе основное древнее чувство природы?

7) Нет! Моя радость не в том, что мой корабль выходит из ветра в тихое место, а что он входит в естественное течение и пользуется им на своем божественном пути.

Как записал вчера свое кредо, так в душе и осталась какая-то твердость, какая-то опора.

– Мне кажется, – сказал я, – будто у меня в душе скелет нарастает, и я думаю, что недалеко время, когда придет конец моим колебаниям в воздухе и я стану на свои ноги.

– Пора! – ответила обрадованная Л., – пойми, какая же это будет тогда прекрасная жизнь: долго жил, чтобы понять себя самого.

– И сказать наконец, – продолжал я, – «прекрасное мгновение, остановись».

Начинаю путешествие по Москве с целью изучения природы большого города. Буду беседовать с людьми, читать книги, знакомиться с насаждениями, с оранжереями. Материалы эти должны сомкнуться с моими наблюдениями подмосковной природы и противопоставиться природе девственной.

В этом противопоставлении должно определиться наше благоговение к природе девственной, наше коленопреклонение и то чувство, с которым человек поднимается с колеи и творит сам природу по образу своему и подобию.

Можно вперед сказать, что первый процесс питает наше большое чувство природы, космическое, воспитывающее в человеке творца. Такую природу мы называем девственной и нерукотворной. Второе чувство есть радость самосознания в деле созидания космоса, и оно начинается борьбой с первым творцом.

Так и в борьбе с лесом простой мужик-славянин говорит: «Лес – это бес». А какой-нибудь мичуринец считает себя «преобразователем природы».

Весь этот процесс приводит к пониманию личного начала в природе. И теперь мы можем в природе большого города фиксировать это образование личности у растений и животных. В этом и состоит обмен города и деревни: в городского человека переходит из девственной природы большое чувство природы нерукотворной и порождает в нем действие воплощения в личность всего сущего.

Так, дерево, выращенное в городе, свидетельствует, с одной стороны, о тайге нерукотворной, с другой – о творческом существе самого человека. С этими мыслями я начинаю свое московское путешествие.

Человек в городе стал достигать личной свободы. Когда отдельные люди в городской среде освободились от лесных идолов, это самое чувство обретенной личной свободы повело их опять в лес, и сначала возник интимный пейзаж, а потом стали и леса насаждать.

Новое время, надо понимать, – начинается с идеи тотальной войны: когда открылась для всех сущность войны. Есть ли это новое время начало конца света или начало жизни без войн, – в этом сейчас и определяется каждый из нас.

– Рассказ «Заполярный мед» написан без выдумки, – сказал я.