Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли - Михаил Пришвин

Вот какое ужасное положение богатой вороны только потому, что она служит себе одной, и точно такое же положение всякого богатого хищника.

В нашей старой липе поселились скворцы, а пониже в маленькую дырочку юркнула птичка-зарянка, а еще пониже в следующей дырочке поселился поползень и стал бегать по дереву, как мышонок, не стесняясь, если приходится бегать и вниз головой. Сегодня я видел, как сорока тоже вроде поползня бежала вверх по дереву и ткнула нос в гнездо поползня, потом в гнездо зарянки. Наверно, я думаю, она добиралась до яиц, но ни у поползня, ни у зарянки ей ничего не удалось. А когда ткнулась к скворцам, то они как вылетят, как возьмутся тузить сороку-воровку! Пух летел из сороки в разные стороны, и долго они, угоняя, провожали ее. Находится вот сила у маленьких птиц против больших! Когда молодые выведутся, возмужают и станут на крыло, ловите их себе на пищу, сколько вам только хочется, но яйца из гнезда воровать запрещается, и на этот случай у маленькой птицы против большой хранится особый запас сил.

Я забыл еще сказать, что, когда скворцы вылетели из дырочек старой липы, поползень с зарянкой тоже вместе со скворцами погнались за сорокой, а по пути, наверно, по сочувствию, по особым птичьим законам защиты материнства, присоединилось множество раздраженных матерей и отцов.

Лесник рассказывал, как его кот охотился па белок и приносил их домой. И вот было однажды, наверно, так: кот стерег белку, а лиса кота. Ждали, ждали кота – не пришел. Случилось, во время обхода лесник напал на лисью нору. Против одного входа сидели два лисенка и не боялись человека. Лесник вплотную подошел – они все сидят, а как только поднял руку, чтобы схватить, – вмиг подались назад. И так пошло: опустит лесник руку – лисята подадутся вперед, а как поднимет – назад.

И так долго было, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не пришла мать и по-своему не дала понять из-за спины лесника, чтобы убирались. Лисята убрались. Лесник ждал, ждал и не дождался. И ушел, вовсе не зная, что за спиной лиса приказала детям убираться и до ее разрешения не показываться на глаза леснику. Поймать оказалось невозможным.

На другой день лесник пришел с ребятами и стал раскапывать нору. Это была барсучья нора: лиса барсука выжила. Долго работали, и наконец в одном отнорке нашли двух лисят, а в другом нашли голову того самого кота, охотника на белок.

Узнав голову своего кота, лесник вздохнул и сказал вслух своим ребятам:

– Вот глядите, ребята, и понимайте пословицу: «Не все коту масленица».

Вчера мы засиделись до сумерек у себя в саду на лавочке за столиком. Вдруг мы услыхали бесчисленные птичьи голоса, и вскоре все небо покрылось птицами: это грачи собираются к отлету и почему-то летают, как всегда, вместе с галками. Кажется, будто галки провожают грачей.

Много раз эта масса птиц, отлетев, возвращалась к нам, и мы поняли наконец, что им хотелось всем у нас ночевать. И уже начали было некоторые спускаться, как вдруг кто-то из них что-то узнал и что-то сказал, и птицы с ужасным криком резко бросились в сторону, за ними все бросились и улетели.

Я же в это врехмя вспомнил, что позапрошлый год колония грачей устроилась у нас. Подняли они невозможный крик, такой, что работать стало невозможно.

Я хотел разорить гнезда, но было уже поздно: яйца были насижены. Когда же грачи выросли, я настрелял с десяток молодых грачей на пироги, с тем загадом, что в следующем году они вспомнят погром и не поселятся.

И оказалось, расчет был верен. Они вспомнили и поселились на той стороне деревни. Возможно, что теперь они стали забывать и согласились было здесь ночевать, но вдруг кто-то из них вспомнил и дал знать по-своему, и все улетели в ужасе.

Топил печку. Когда пламя охватило дрова, на темном срезе одного из поленьев показался паук. Обрадованный, а может быть, обеспокоенный теплом, он побежал по обрезу на край, и его встретило море огня.

Всегда, если я вижу животное в трагическом положении, я ставлю себя на его место. И когда ставлю, не забываю перевести его относительный размер на свой. Площадь полена, в переводе на меня, была как дом, и для меня – как будто весь мой дом кругом загорелся. Паук бросился на другой край, там тоже море. И так, обежав кругом весь обрез полена, он остановился и замер. Лень было освободить паука, и не просто лень, а с каким-то вызовом кому-то: вот, мол, еще я буду вмешиваться в это дело, пусть! – мало нам своей беды у людей! Пусть пауки сами о себе заботятся.

Между тем пожар охватил полено; вероятно, другое полено, опорное нашему, развалилось, и вдруг наше полено с пауком рухнуло в комнату и с силой ударилось обрезом своим, где пребывал паук, о пол, подбитый возле печи железом.

Мне подумалось, что при таком ударе от паука ничего не осталось, но, когда я поднял полено, паук живешенький побежал по железному листу. Тут его увидала моя молодая собака и ткнула его носом и, как всегда у нее с насекомыми, выпустила целое море слюны. Среди этого озера чуть виднелся крошечный островок, и это было все, что осталось от паука. Но это не был конец.

Мало-помалу островок зашевелился и вышел из моря на сухое. Казалось, у него остались только две ноги, но потом стало три, четыре, и так слипшиеся ноги расправились, и паук побежал в темный угол.

Я приветствовал его, вспоминая один сложный случай в своей собственной жизни, когда тоже совсем без всякой помощи я уцелел на пожаре, а потом вспомнилось, как было на войне, как, тоже мокрый, вроде этого паука, выполз из моря, и чего-чего не было со мной…

Так что ничего на свете не нужно бояться и, во всяком случае, нельзя унывать в беде.

Обезьяна не тем нам дурна, что некрасива, а что судит о нас по себе и все, что нам дорого, отличающее человека от животного, принимает за свои обезьяньи естественные потребности.

Напротив, собака видит в нас высшее существо и старается заслужить нашу любовь и уважение.

Бывает, собака-щенок, играя с бумажкой, привязанной на ниточку, вдруг что-то заметит, может быть даже разгадает секрет игры, и глазами, как будто освещенными настоящим светом разума, заглянет в глаза самому человеку.

Если собака поглядела на меня человеческим взглядом, то, значит, был же человек на свете, передавший собаке этот свой человеческий глаз.

Я понимаю, если собака моя ложится на пол и прижимается непременно к моей ноге, это для того, чтобы во время ее сна я не ушел. Понимаю ее, как собаку. Но если ночью, когда идти некуда, она проснулась, ей стало не по себе почему-то, и она, взяв зубами свой тюфячок, подтащила к моей кровати на другой стороне комнаты, и уснула, и была довольна, что спала не с печкой, а рядом с человеком, – это у ней человеческое чувство одиночества и жажды близости, и это от человека у нее.

Вот и надо бы изучить так собаку, чтобы можно было отделить от нее звериное основание, а в остальном, как в зеркале, увидеть человека чисто в человеческих чувствах, направляемых им веками к собаке.

Жулька засыпает на голом полу под кроватью. Ночью ей становится неудобно на жесткой постели. Тогда она встает и начинает драть пол когтями, и так сильно, так звучно, что все просыпаются.

Дерет же она пол, как драли ее древние предки землю, чтобы поудобней устроить спанье.

Наверно, во многом и мы тоже, как собаки, по-древнему ведем себя в культурных условиях.

Все собаки в народе разделяются на умных и глупых: умные собаки, злые, любят одного только хозяина, а других людей к себе не подпускают. Глупая собака любит всех людей, всем доверяет и предпочитает хозяина другим только потому, что она ему отдана, как Татьяна своему генералу.

Подбор таких собак, по-моему, происходит не случайно, а потому что я таких предпочитаю, как Цезарь предпочитал возле себя только воинов. И у меня есть основание, почему я предпочитаю собаку, любящую не одного меня, а всего человека: я сам точно так веду себя в отношении моих близких глупо и требую тоже от них, чтобы моя персона не заслоняла собой всего человека и они бы тоже не застилали мне свет солнца.

Мало того, только в таких отношениях я понимаю свободу, а эгоистов с их злыми собаками считаю убийцами духа.

Вот почему я бессознательно подбираю себе собак благороднейших, способных возвышаться над собачьими инстинктами, и не обращаю никакого внимания на то, что их считают шалавыми. И наша дружба с такими собаками вообще является как следствие общего великого душевного переживания, радости не дома, а в полях и в лесах.

И потому всех собак я разделяю не на умных и глупых, а на домашних злых и чисто охотничьих, с раскрытой душой ко всему человеку.

Жулька, моя молодая мраморного цвета собака – сеттер, носится как угорелая за птичками, за бабочками, даже за крупными мухами до тех пор, пока горячее дыхание не выбросит из ее пасти язык. Но и это ее не останавливает.