Пастырь добрый - Попова Александровна

-  Ты... Ты - Хельга Крюгер? - даже не пытаясь скрыть удивления, выдавил он, и та кивнула, глядя на гостей с равнодушным ожиданием. - Воистину - «Матерь Божья!»...

-  Невозможно... - проронил Ланц едва слышно, медленно приближаясь и разглядывая нежданную свидетельницу, словно небывалое, дивное явление природы, коим, впрочем, она отчасти и являлась. - Сколько же тебе лет сейчас? За сто уж...

-  Сто шестнадцать годков, - снова кивнула она, отчего, казалось, голова едва не свалилась с иссохшей шеи. - Люди говорят - наградил Господь долгой жизнью, а мне мнится - наказал.

-  Неисповедимы пути Его, - возразил Курт наставительно, переглянувшись с Ланцем. - Быть может, ты попросту ожидала своего дня. Этого дня.

-  Услышал бы Господь вас, - вздохнула старуха, и он покривил губы, тихо пробормотав:

-  В данный момент это было бы до обидного некстати; надеюсь Он временно оглох... Ну, если уж так, Хельга, давай-ка поговорим. Присядем? может статься, беседа будет долгой.

За едва передвигающей ноги Хельгой Крюгер все трое брели, насилу сдерживая нетерпение; Ланц и Бруно смотрели ей в спину по-прежнему удивленно, настороженно, словно ища подвоха, и Курт, приостановившись, кивнул в сторону тощей скрюченной фигурки.

-  Как вам такое укрепление веры? - шепнул он тихо. - Выбирайте: везение или благоволение свыше?

-  Ты-то ведь полагаешь это совпадением? - откликнулся Ланц, и он отмахнулся, ускорив шаг и усевшись на скамью против старухи, примостившейся на застланной потрепанной дерюгой постели.

-  О чем же говорить-то будем? - тяжко вздохнула она, переводя взгляд с одного гостя на другого. - Мне думалось - вы за мною пришли...

-  Не совсем, если я правильно понял, что означает твое «за мною», - возразил Курт серьезно. - Преследовать тебя за твое родство мы не намерены, это теперь, знаешь ли, не принято.

-  Странные настали времена, - качнула головой старуха. - Так для чего ж тогда я вам понадобилась, если не в узилище?

-  Для ответов на вопросы, Хельга, не более. Ты ведь еще помнишь, как все было, или...

-  Ну, как же, конечно, помню все, как вот вчера. Господь меня не только долгою жизнью наказал, но и ясным разумом и отчетливою памятью, хоть и рада была бы помутиться и позабыть. Только ведь, коли вы меня нашли, так значит, и знаете все это не хуже меня самой; чего ж вам еще надобно?

-  Не хуже тебя... - повторил Курт. - Нет, думаю, «не хуже тебя» этого не знает никто. Есть один, самый главный вопрос, на который, кроме тебя, ответить некому - более никого в живых не осталось из тех, кто был на берегу Везера в тот день. Я не надеюсь, что ты вспомнишь, однако не могу не спросить, ибо именно за тем мы и искали тебя: ты сможешь теперь сказать, пусть и не с точностью, где могила Фридриха Крюгера?

-  Могу, и с точностью, - тихо прошамкала старуха, и ее острое плечо, скошенное кверху, нервно передернулось, словно ее кольнули в бок острой иглой. - Была б на речке той сейчас - пальцем бы указала. Помню все, словно оттуда лишь только сей же час ушла, все до слова помню, до шага, все до травинки, майстер инквизитор. Описать вам, где, не сумею, однако ж сама - помню.

-  Невероятно... - повторил Ланц ошарашено, не сумев или позабыв сдержаться. - Я не припомню уже, что говорил жене в день венчания или духовнику на первой исповеди, а чтоб вот так, спустя сто лет...

-  Быть может, впрямь Господь решил, что я должна вас дождаться? - шепотом прошамкала та. - Не искупить вины отца, но самого его упокоить давно уж было надо. Ему там тесно, ох как тесно; выбраться хочет - и выберется, чувствую. Тогда маленькая была, не соображала, а теперь уж знаю: такой - выбьется рано или поздно.

-  Что ж молчала столько лет? - спросил Ланц хмуро. - Не говорила ни с кем, смерти ждала... Отчего к нам не пришла?

-  Боялась я поначалу, - пояснила та просто. - Оно ведь как - ждешь-то ее ждешь, зовешь, а все же боишься; а уж такую, как вы бы мне дали - такой и врагу пожелать не захочется. Теперь уж бояться перестала, а все же - как к вам идти? Куда? Я уж давно не девица, по дорогам разгуливать.

-  А придется, - возразил Курт решительно, скосив взгляд в окно, где за ранними сумерками уже едва проступал в небе сереющий солнечный ком.

Отговорить его ехать вечером, когда все более стынущую землю уже окутывали ранние октябрьские сумерки, наполненные снова холодным туманом, не смогли ни Ланц, ни Бруно; Хельга Крюгер ничему не возражала и новость о том, что ее повезут вновь к стенам некогда родного города, восприняла с равнодушием. Бесконечные разъезды, впрочем, и самому Курту надоели ничуть не менее, нежели прочим членам их небольшого розыскного отряда, пробуждая глухое раздражение, посему, явившись снова к старосте, он не сумел (да и не захотел) найти в себе силы на вежливые разъяснения, попросту снова ткнув в перепуганную физиономию Знаком и потребовав предоставить запряженную повозку и пару лопат здесь же и сейчас. На робкое «но как же...» он лишь бросил: «Немедленно» - тоном, от которого староста подернулся ледяной коркой и послушно закивал с таким видом, словно мечтою всей его жизни был вот этот самый вечер, когда он должен будет вручить свое кровное имущество майстеру инквизитору. Упомянутое имущество, предоставленное в распоряжение следователей спустя полчаса, состояло из раздолбанной телеги, в каковой, судя по ошметкам коры и острым сухим щепкам, еще вчера перевозили дрова, и кряжистой молодой лошадки, косящейся на своих рослых собратьев испуганно и даже, мнилось, с почтением, отчего на миг пришло в голову, что в фырканье друденхаусских жеребцов проскользнули, быть может, произнесенные на их лошадином наречии заветные слова «Святая Инквизиция; подчинись»...

Старуха Крюгер собиралась долго, невыносимо медлительно шаркая из комнаты в комнату, перекладывая с одного места на другое какие-то мешочки и коробочки, невнятного назначения тряпки, что-то бормоча себе под нос, и спустя еще четверть часа Курту уже не казались такими уж бессмысленными некоторые предрассудки, бытующие и по сию пору в народе касательно бубнящих горбатых старух. Когда же, наконец, завалив повозку одеялами, покрывалами и еще Бог знает чем, та готова была тронуться в путь, начало уже темнеть, и на зарывшуюся в этот тряпичный сугроб соседку крестьяне, высунувшие таки носы из-за оград и ставен, смотрели оторопело и с неприкрытым ужасом. Если кто-либо из них уже успел вызнать у старосты, что именно потребовал Курт, сейчас добрые дорферы наверняка переваривали мысль о том, что трое приезжих инквизиторов собрались закопать несчастную старушку.

Обратный путь оказался еще более мучительным и выматывающим (прежде всего, нервы), нежели дорога до Фогельхайма - лошадка старосты ни в какую не желала двигаться быстрее среднего пешехода, и вскоре Курт понял, что у него есть немалый шанс, уснув, опрокинуться с седла под колеса монотонно скрипящей телеги. Туман сгущался все плотнее, ощутимо стискивая со всех сторон, словно стеганое одеяло, оседая на одежде тяжелыми каплями; с волос вскоре мерзко потекло за шиворот, и он от души пожалел подопечного в суконной одежде, съежившегося в седле, словно вымоченный дождем воробей под крышей. Фляжки со шнапсом, до сей поры почти не востребованные, теперь стали прикладываться к губам чаще, согревая скверно и ненадолго, и умноженный холодом все более одолевающий путников сон заставлял коситься на скрючившуюся в телеге Хельгу Крюгер с нескрываемой завистью. Наконец, махнув рукой на условности и приличия, Ланц распорядился сдвинуть старуху в сторону, дабы освободить еще одно место; засыпая в свой черед на трясущейся повозке в ворохе намокшего тряпья, Курт успел подумать о том, что даже в его весьма увлекательной личной жизни такие соседки по ложу еще не встречались.

Утром, наступления которого все ожидали с таким нетерпением, туман, вопреки предположениям, не развеялся, собравшись еще непроницаемее и ставши похожим на разбавленное водою молоко, и дорога теперь виделась не более чем на десяток шагов вперед. Солнце выползало до одури медленно, почти неразличимое за этой завесой, едва прогревая водяную взвесь; лишь ближе к полудню, когда справа блеснула темным свинцом лента Везера, мутная пелена начала осыпаться холодными бусинами, и спустя полчаса стало ясно, что туман уступает место мелкому моросящему дождю.

-  В тот день тоже шел дождь...

От скрипучего голоса, внезапно сорвавшего мертвую тишину, подопечный дернулся, а придремавший прямо в седле Ланц, вздрогнув, рывком поднял опущенную на грудь голову, сонно озираясь.

-  С самого утра шел дождь, - повторила Хельга Крюгер, кутаясь в одно из своих многочисленных одеял. - Отцу это отчего-то было в особенности приятно. В то утро он выглянул в окно и сказал: «Дождь. Хорошо»...

Курт приподнял лицо к небу и, щурясь, оглядел непроницаемый пласт сизых туч.

-  Как ты теперь думаешь, - спросил он тихо, отираясь мокрой ладонью, - в это утро он уже знал, что будет делать?