Артем - Борис Могилевский

Артемова коммуна была сплоченной, и те, кому об этом надлежало знать, знали. Моряки клялись, что в случае, если бандиты пальцем тронут Андрюшу (так матросы звали Артема), то они в щепы разнесут их притоны.

Шанхайская коммуна Артема расширялась.

«Она занимала целый особняк — китайский двухэтажный домик, состоявший из четырех комнат, — писал Владимир Николаевич Наседкин. — Мы заняли все четыре комнаты… У нас был общий котел. Сашка-кочегар стал за повара, Санька-колбасник носил кости, всякие обрезки из колбасной, в которой работал. Щербаков и Евгений носили сухой хлеб. Самый большой заработок был у Артема и у меня, так как почти все остальные работали почти за кусок хлеба. Все эти средства шли на улучшение нашей коммуны: появилось белье, мыло, мы оделись.

Наш дом наполнялся беглецами со всех сторон.

Всякий бездомный имел у нас всегда приют. Артем продолжал развозить хлеб, посещал миссионерские вечера и так усовершенствовался в знании английского языка, что уже свободно читал местные английские газеты.

…Вспоминаю я наши вечера, когда вся наша семья была в сборе. Начинались интересные рассказы, шутки. Артем любил посмеяться, пошутить, перекинуться в картишки; встретив серьезного партнера, любил поиграть в шахматы. Никогда я не видел, чтобы он курил или прикоснулся к спиртным напиткам. Любил петь и часто затягивал: «На высоких отрогах Алтая стоит холм, и на нем есть могила, совсем забытая…» Как ни скуп он был на рассказы о своем прошлом, но все же он иногда рассказывал, как он был студентом и был жестоко избит при выступлении во время студенческой демонстрации в Москве… Рассказывал, как ездил на паровозе кочегаром и провозил газету «Искру», которая распространялась в горняцких массах и среди железнодорожников.

При воспоминаниях о тяжелом труде горняков его лицо принимало грустное выражение, когда он говорил о работе саночников, которым приходилось при 10-часовом рабочем дне таскать на четвереньках тяжелые санки с 20-пудовым грузом угля из забоя в штрек. Как их руки, окровавленные об острый уголь, покрывались наростами. Положение горняков в Ки-зеле и на Урале было еще ужаснее, чем в Донбассе. Люди спали вповалку на грязных нарах, никогда не мылись, одежда их истлевала на них, работу начинали еще задолго до восхода солнца и выходили на-гора только ночью, так что многие слепли.

Через некоторое время Артем меняет работу. Он уже больше не развозит хлеб в тележке, а продает его в магазине при пекарне. Таким образом он сможет быстрее заработать необходимые для него и его друзей деньги на переезд из Шанхая в Австралию. Новая работа, как замечает Артем, «…14½ часов ежедневного труда и сутолоки в стенах магазина, разбивает его больше, чем тележка кули».

Барометр показывает бурю…

По-прежнему Артем обращает самое пристальное внимание на социальные процессы, протекающие на его глазах в Китае. Борьба с империализмом переплеталась здесь с борьбой великого народа против феодальных пережитков, еще имевших место в стране. В любом письме Артема из Китая эта тема находила свое отражение.

«…Напишу о самих китайцах. Прелюбопытнейшее зрелище для непривычного европейского взгляда представляет уже самая одежда китайцев. Где-нибудь на Hankin road или другой оживленной улице вы увидите молодых китайцев в юбках и с косами, увивающихся за китаянкой, которая преважно шагает с папироской в зубах, в очках и в брюках. Китаянки не носят юбок. К тому же женщины подбирают косу. Таким образом, мужчины превращены в женщин, и обратно. Больше о китайцах ничего не скажу. Потому что не могу о народе говорить, как об одном лице.

Как-то во время горячего спора о необходимых Китаю реформах один китаец на мой вопрос: «Какую же реформу вы считаете самой настоятельной?» — заявил: «Изгнание европейцев». Сколько я ни доказывал им, что для этого необходима сила, а сила может быть создана лишь народом, сплоченным в определенную нацию, с определенно сознанными потребностями и общественными органами выполнения их, то есть что хозяйственное и политическое обновление Китая является необходимым условием и для освобождения из-под власти европейцев, они все же упорно твердят: «Регент должен издать закон, что европейцы изгоняются». Будто бы европейцы побоятся бумажки.

Но все же как еще слабо политическое развитие даже образованных китайцев и как сильно интеллигентные китайцы ненавидят европейцев!»

В другом письме Артем снова возвращается к волнующей теме — его раздражает невозможность личного участия в революционных процессах, которые происходят в Китае.

«Испытываете муки Тантала [24]. Присутствуете при интереснейших процессах развития общественных отношений и не можете ни пальцем пошевельнуть, чтобы принять в них участие. От нечего делать созерцаем потешные батальоны, милитаристские карнавалы, которые от времени до времени устраивают здесь европейцы и те из китайцев, которые стоят на страже порядка и собственности. Здесь, как и везде, кровью и железом культура прокладывает свой путь, с той особенностью, что железо здесь еще щадят, а насчет крови удивительно беззаботны. С большим пренебрежением относятся к ней, чем даже виноделы Бургундии и Шампани к винам… Цена этим потешным батальонам — ломаный грош…

Что значат все эти писцы, приказчики, аферисты, дельцы, ребятишки и прочее, одетые в солдатские и офицерские формы? Что они могут сделать с своими пушками, пулеметами и прочее, когда европейские дома разбросаны на огромном расстоянии среди китайских сеттльментов? Что же касается вообще защиты, защиты определенного места, в котором при случае могут укрыться европейцы, то для этого вполне хватит команд с броненосцев, крейсеров, миноносцев… которых здесь видимо-невидимо понаехало на страх китайской массе. Конечно, и они ни к чему не могут побудить шанхайское китайское население… Военные суда не станут стрелять по городу, в котором в фабрики, магазины и дома европейцы вложили свои капиталы. Китайцы искренне предполагают, что у белого душа живет в его кошельке… Ничего, кроме презрения, нет у меня, или, лучше сказать, я не чувствую, по отношению к здешним европейцам».

Воздав должное агентам империализма в Китае, Артем обращает свое внимание на проникновение буржуазных нравов в среду китайской интеллигенции, на проявление рабской идеологии. Китайские буржуазные интеллигенты презирают собственный народ. «И за что? Только за то, что она, эта масса (народ. — Б. М.), состоит из кули, то есть людей, занимающихся физическим трудом».

Однажды в магазине, где служил Артем, один европеец, разносчик хлеба, ударил китайца. Находившиеся в булочной другие китайцы возмутились. И чем? «Тем, что он сам кули и смеет бить кули». Китайцы горячо доказывали Артему, что этот европеец не смел ударить китайца, «потому что он сам кули, человек труда». Вот если бы Артем ударил бы того китайца, то это были бы пустяки, Артем перестал заниматься физическим трудом, он теперь служащий и потому имеет право бить. Он человек высшей касты.