Эра воды - Станислав Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разбить танк было сложно. Но даже один человек мог вывести его из строя, не имея почти никакого оружия, снабженный лишь смелостью, ловкостью и бутылкой с горючей смесью. Нужно было засесть в заранее выкопанной траншее, которую называли словом «окоп». Окопы рыли в оборонительных целях, чтобы прятаться от снарядов. Надо было дождаться, пока танк проедет сверху, пропустить его, высунуться и бросить ему на спину бутылку. Бутылка разбивалась, жидкость вытекала и самовоспламенялась. От жара двигатель выходил из строя и танк останавливался.
В том фильме показывали, как человек сидит в окопе, а над ним проезжает танк. Как это громко и страшно. Вот и я, сидя в бурлящем потоке, придавленный колоссальным столбом воды, в скафандре, вибрирующем от напряжения, чувствовал, должно быть, нечто подобное.
А когда уже, казалось, опасность почти миновала, и волна, разбившись на многие потоки, хлынула с гор обратно в океан, я понял, что больше не расклиниваю собой скалы. Меня сорвало с места и закрутило, завертело, потащило куда-то, как сухую палочку в весеннем ручье. Я успел включить режим максимальной защиты — скафандр стал неуправляемым, но зато прикрыл свои уязвимые точки. Не знаю, кто, когда и зачем снабдил полевые скафандры такой функцией, едва ли ею часто пользовались, но я благодарил конструкторов от всей души, потому что сейчас, возможно, этот режим спасал мою жизнь.
Болтанка прекратилась через несколько минут. Я вернул скафандр к нормальному функционированию и обнаружил, что погружаюсь. Спокойная прозрачная вода вокруг просматривалась на десятки или даже сотни метров, но там не было ничего — ни берега, ни дна.
И тут у меня неприятно защекотало в груди: скафандр не предусматривал подводной разведки. В нем не было ни водометного двигателя, ни какого-то другого устройства, пригодного для передвижения по воде. Он плавал буквально как булыжник. Проклиная конструкторов, я лихорадочно перебирал в уме возможные способы достичь берега, и не нашел ничего лучшего пешей прогулки по дну. Глубина здесь не более километра, это мы выдержим. Реактор работает, батарей даже при такой нагрузке хватит на несколько дней.
Установить направление не составило большого труда: аккустика работала исправно, компьютер сопоставил форму дна с известными ему очертаниями восточного шельфа Архипелага, учел показания навигатора и запись перемещений (хотя одному богу известно, как и что он мог разобрать в этой абракадабре) и уверенно позиционировал меня относительно суши.
Чтобы сократить время в пути, я запрограммировал скафандр на повторение гребущих движений и стал, наверное, первым, и уж точно — самым оригинальным купальщиком в истории Ганимеда — представляю, как со стороны смотрелся плывущий брассом полевой скафандр планетологической службы. То есть правильнее было бы сказать «погружающийся брассом», руки и ноги двигались слишком медленно для того, чтобы динамика стала позитивной, но зато вектор погружения сменился с вертикального на довольно-таки пологий. Я посчитал, сверившись с локатором — примерно три часа до берега, а потом вверх по стене до поверхности моря. Как раз окажусь неподалеку от второй станции, одной из старейших на Ганимеде.
Могло кончиться намного хуже. Могло долбануть о скалы со всей дури, на которую способно цунами, и уж тогда мигом разобрало бы по запчастям. Наверняка это произошло с моим верным катером-вездеходом. В лучшем случае его зашвырнуло далеко в горы, и маловероятно, что старик пережил такое приключение без потерь. Попытки связаться с ним из-под воды успеха не имели, да я уже особо и не надеялся когда-нибудь в будущем увидеть ставшую мне почти родной железяку. Дальше придется пешком. Когда выйду на берег. Если выйду.
Ксената, пусть запоздало, но предупредивший меня о землетрясении, теперь молчал. Будто его и не было вовсе.
«Что ж, одной галлюцинацией меньше» — мелькнула в голове мысль, но я отметил, что, пожалуй, не до конца искреннен с собой, и жалею, что снова остался один.
«Не один», — тут же отозвался он, вызвав во мне больше радости, чем раздражения.
«Здесь есть другие. Не только мы», — продолжил он неожиданно.
«Далеко?»
«Не знаю. Слышу, но нет расстояния».
«Но хотя бы где?!»
«Направления нет. Они везде. Оно везде».
«Оно?!» — радость сменилась страхом. О чем он? Разве не о выживших после катастрофы?
«Я ошибся. Оно не хочет убить. Оно совсем как шакрат. Только больше. Намного больше».
Тут я понял, что теряю нить… Очевидно, Ксената говорил о существе, которое приходило в мои сны, еще тогда, в мою первую экспедицию на Ганимеде, когда я работал на станции Сикорского. Он считает, что это существо реально существует. Что оно похоже на марсианского шакрата. И что оно заманило меня сюда. Бред какой-то…
«Не считаю. Чувствую. Оно тут. Они тут. Как шакрат — много, не один. Много в одном».
Черт. Он подслушивает. Конечно, он же в моих мыслях. Он, вообще, моя выдумка. Обострение шизофрении. Придется ложиться на обследование, когда вернусь…
Я засмеялся в голос. Нет, я просто заржал. Как дикий, необъезженный конь.
Когда вернусь…
А скафандр тем временем размеренно раздвигал морскую воду. Мои руки и ноги послушно следовали запрограммированному ритму. Берег на локаторе стал ближе, дно — тоже. Я опускался под углом, медленно, но неуклонно погружаясь. Меня пробила дрожь. А вдруг оно — на дне? И что такое этот «шакрат»? Я видел его лишь однажды, в той галлюцинации, когда мерещился древний Марс. Еще не лишенный жизни, с воздухом, которым можно дышать, с голубым небом и просторным морем. Несколько хищников, похожих на земных скатов, скрещенных с древними широкополыми шляпами и насаженных на могучий пучок щупалец, устроили тогда облаву на стаю лкумаров — золотистых, отдаленно напоминавших кальмарчиков, безобидных существ. Они загнали лкумаров в лагуну, откуда невозможно удрать, и сожрали всех. Я смотрел на бойню сверху, из безопасного места, и они не заметили — иначе, не сомневаюсь, вашего доктора Джефферсона постигла бы та же участь.
«Нет. — Ксената был тверд. — Шакрат ограничивает лкумар. Они ограничивают их. Шакрат — не один. Это один из многих. Состоит из многих. Лкумар — не один. Тоже один из многих, но совсем глупый. Когда лкумар вырастает слишком, становится опасно. Поэтому шакрат уменьшает его. Это хорошо всем, и шакрату, и лкумару».
«Ничего не понял» — честно признался я.
«Они все вместе. Один лкумар. Один шакрат. Во всем море каждый один. Их пара».
В моем сознании забрезжил лучик света. Выходит, эти существа как бы образуют единое целое. Все лкумары — это один лкумар. Собственно лкумаром Ксената называет их общность. Как рука и пальцы. Ксената говорит о руке, ее называет лкумаром, а я — о пальцах. Я думал, что они независимы, как отдельные люди, а они, оказывается, существуют вместе, всегда вместе. Причем лкумар — единственный лкумар — это даже не стая, это все обладатели золотых панцирей на Марсе. На вымершем Марсе. Вымершем Марсе из моей галлюцинации — если уж быть совсем точным. А шакрат — это вторые, которых я принял за хищников. Это два организма, каждый из которых разделен на множество подобных друг другу тел. Как если бы человечество состояло не из отдельных людей, а если бы все люди думали вместе, как одно целое, но не имели бы общего тела. Ух ты…
«Почти так. Так». — С заметным облегчением согласился Ксената.
«А это? Это существо, которое тут, на Ганимеде?» — спросил его я.
«Да. Такое».
«А где его лкумар? Кого оно ограничивает?» — задумался я и тут же нашел ответ. Нашел и содрогнулся. Люди. Оно ограничивало людей. Ограничило их. Кардинально. Оно их уничтожило.
«Не шакрат. Как шакрат, но не он. Оно жило подо льдом. Никого не ограничивало. Оно не пара, нет пары. Люди пришли, начали менять. Когда лкумар вырастает, он опасен. Он начинает менять вокруг, где живет. И все погибнет. Шакрат ограничивает». — Ксената повторял одно и то же на разные лады, пытаясь добиться понимания.
Пожалуй, эта наша беседа стала самой длинной из всех. Он поселился в моей голове навсегда? Я быстро, пока он не заметил, перескочил с этой мысли на другую:
«Почему бы тогда вашему марсианскому шакрату не уничтожить всех лкумаров? Не может? Поддерживает какой-то баланс?»
Мне послышалось, что Ксената хмыкнул. Звук усмешки, яственно разнесшийся внутри собственной головы, такого еще не было.
«Убьет себя».
«Почему?»
«Шакрат из лкумара. Лкумар дозревает, склеивается. Срастается. Распадается на шакрат».
Так вот оно что. Страшные существа, скатоподобные хищники с сотнями отвратительных длинных щупалец, и золотистые веселые кальмарчики — одно и то же. Вернее, из вторых получаются первые. Однако когда маленьких слишком много, они почему-то опасны. Но…
В этот момент мои руки коснулись дна. Вернее, склона. Я так увлекся мысленным разговором со своей выдуманной сущностью, так привык к однообразным, мною же запрограммированным движениям скафандра, что не обратил внимания, как перчатки уперлись в камень. Скафандр упорно продолжал грести, и я спешно остановил программу. Приехали.
