Лонтано - Жан-Кристоф Гранже

– Давай не будем трогать родителей, – глухо сказал он.

– Но мы о них и говорим! В чем ты меня на самом деле упрекаешь? В том, что я с кем-то сплю без любви? Что я трахаюсь, чтобы выжить? А разве не это делает наша мать всю свою жизнь?

– Нет. Она любит папу.

– Тогда она еще глупее, чем я. По крайней мере, мне платят и меня не бьют.

Он встал и сделал несколько шагов, пригибая голову под низким потолком мансарды. На книжных полках стояли «Одномерный человек» Герберта Маркузе, «Одно роковое желание» Пьера Клоссовски, «Рождение трагедии» Фридриха Ницше… Он читал эти книги в молодости – высший пилотаж. По-своему Гаэль была интеллектуалкой.

– Я презираю мужчин, – прошипела она сквозь свои маленькие зубки. – Но еще больше я презираю женщин.

– Каких именно женщин?

– А зачем далеко ходить? Мэгги, конечно, а еще моих приятельниц и соперниц. Их истории неудачниц, их согласие выступать в роли жертв. Целый век освободительного движения – и все ради чего? Феминистки, Симона де Бовуар, Нэнси Фрейзер – чтобы добиться вот этого? Быть чуть больше осмеянными, чуть больше обманутыми! Единственные, кто в результате оказались освобожденными, – это мужчины. Они остались такими же скотами, только больше не обязаны ни платить, ни соблюдать определенные правила. Им больше не нужно быть джентльменами или дарить хоть какой-нибудь подарок, чтобы потрахаться. Вот оно, равенство полов.

– В каком мире ты живешь, Гаэль? Мы уже не в восемнадцатом веке, женщины сами за себя отвечают и ничего не просят у мужчин!

– Именно это я тебе и говорю. Они все проиграли.

– Правила изменились. Женщины стали независимыми. Они могут осуществить любые свои стремления. Им больше не нужно жить, следуя желанию мужчин.

– Тогда почему они всегда кривятся, если парень не платит по счету? Почему ночные клубы для них бесплатны? Почему замужние женщины начинают учиться танцу у шеста? Возвращаемся к тем же весам: танец живота на одной чаше, бабки – на другой.

– Ты забываешь главное: любовь, чувство.

– Ты действительно ничего не понимаешь. Единственная тюрьма для женщин – это любовь. Они всегда будут жертвами собственной сентиментальности. Целый век борьбы ничего не смог поделать с этой хронической слабостью. Симона де Бовуар, несмотря на свой «второй пол»,[111] была самым большим рогоносцем в Сен-Жермен-де-Пре. Ты можешь изменить законы, но никогда не изменишь генетического кода. Ну разве что через миллион лет…

Гаэль тонко чувствовала диалектику, брата всегда в ней это восхищало. Она разглагольствовала в своем роскошном полотенце, но с тем же успехом ее можно было представить в «Мютюалите», в свитерочке и очках с толстыми линзами, где-то в семидесятые годы.

– Мне не кажется, что ты тянешь на образец эмансипированной женщины, – возразил он.

– Я играю в мужскую игру и пользуюсь мужиками, а это одно и то же.

– Да ладно тебе.

– Женщины меня презирают – я шлюха, женщина-предмет, но на самом деле это я контролирую ситуацию. Женщину толкает на рабство не задница, а сердце!

Он достаточно наслушался. Задание было выполнено: опасность устранена, Гаэль снова в форме.

– Ладно, – бросил он, надевая пиджак, – отдыхай. Я пошел.

– Ты ничего не знаешь о жизни! – закричала она, вскакивая. – Мужчины – свиньи! Они способны сунуть тебе член в руку прямо под столом. Заставить облокотиться о раковину и содрать трусики. Запустить руку тебе в задницу в любом темном закоулке!

Эрван побелел. Как настоящий мачо, то есть нечто прямо противоположное тому скотству, которое только что описала Гаэль, он не переносил и мысли, что кто-то дурно обращается с его сестренкой.

Наверно, она прочла это в его глазах:

– Расслабься, я же тебе сказала, у меня все под контролем.

Он направился к двери. Она яростно двинулась за ним:

– В этом моя власть! Для женщины кончать – это все равно что самострел!

Теперь она орала во весь голос, несмотря на открытую дверь. Ярость Гаэль заставила испариться его собственную. Эрван обожал ее и ничего не мог с этим поделать. Ее красота его завораживала. Ее ярость вызывала в нем прилив нежности. К ней вернулась ее природная бледность. Ее голова матрешки, круглая и гладкая, как скульптура Бранкузи. Ее глаза, такие светлые, что напоминали паковый лед в июне, когда он медленно превращается в море…

Он вернулся и сказал самым мягким голосом, на какой только был способен:

– Успокойся, Гаэль. Мы пытаемся оправиться от одной и той же раны, ты и я. Я полицейский, ты девушка из эскорта. Я прячу свою жестокость под личиной закона, ты философствуешь, чтобы оправдаться, но истина проста: никто не в силах изменить наше детство.

Она хотела ответить, но он ее опередил:

– В сорок два года у меня за спиной десять лет общения с психоаналитиками, две язвы, я постоянно хожу к остеопатам и надеваю на ночь специальный аппарат, чтобы не скрипеть зубами. А ты в свои двадцать девять всегда спишь со светом.

– Откуда ты знаешь?

Слезы катились по ее щекам, такие тяжелые и белые, что казались каплями свечного воска.

Он наклонился и поцеловал ее:

– Отдохни. Я завтра позвоню.

68

Лоик был совершенно вымотан, но заснуть не мог.

Вернувшись домой после «Панассиума», он первым делом полез в сейф и перечитал составленный в 2010-м отчет о новых потенциальных месторождениях в Северной Катанге.

Согласно приказам отца, отчет был написан от руки и существовал только в двух экземплярах – один у Морвана, другой у него самого. Конспиративные методы: никаких компьютеров, никаких переговоров по телефону или по Интернету, ни одного цифрового следа любого вида.

Все осталось в тайне. Парни порылись в земле, взяли образцы и увезли их с собой, все шито-крыто. Анализы проводились даже не на месте, а в странах пребывания каждого геолога. Никто в том районе не мог заподозрить, какое немереное золотое дно там скрывается, – до самого минерала было еще не добраться, и только эксперты способны из данных о составе видимой части горы заключить, какие сокровища она содержит.

4:00. Он попытался связаться по телефону с канадцем Гарри Куком, жившим в районе Оттавы. Никого. Он не стал оставлять сообщения, но отправил новый мейл, довольно туманный, с просьбой «срочно» отозваться. Такие же мейлы он отправил французскому и швейцарскому геологам, Жан-Пьеру Кло и Сильвену Дюмеза.

Потом поискал информацию о трех экспертах. Начал с француза, и у него заледенела кровь. Жан-Пьер Кло умер два месяца назад, будучи в экспедиции в Танзании. В телеграммах говорилось о несчастном случае с вертолетом во время возвращения на базу. Авария – унесшая жизни трех человек – осталась необъяснимой.

Лоик задумался. Изыскания в тех краях всегда были сопряжены с риском, но «несчастный случай» мог быть связан и с «Колтано». Кло убрали после того, как он заговорил? Потому что не хотели платить? Чтобы стереть все следы сделки?

Он перешел к двоим остальным. Никакой особой информации о Сильвене Дюмеза, кроме обычных упоминаний в LinkedIn или Viadeo. И ничего особенного про Гарри Кука. Оба специалисты по металлогении и рудному делу, они мотались по всему свету. Лоик выключил экран. Спать, любой ценой. Завтра будет видно. Он встал, отправился на кухню, дверь которой так и оставил открытой, проглотил снотворное. Он ставил стакан в раковину, когда его остановил странный звук. Какое-то поскрипывание, исходящее от застекленной двери.

Застыв, он вгляделся в белые занавески, скрывавшие балкон. Поскребывание исходило от центральной стойки. Птица? Вор? Он жил на четвертом этаже, и не было ничего легче, чем влезть по османовскому фасаду.

Он инстинктивно выключил единственный источник света – светодиодную лампу над рабочим столом – и замер. Прямоугольник штор гипнотизировал его, но за плотной льняной тканью невозможно было разглядеть никакую тень.

К скребущемуся звуку прибавились новые: шепот, потрескивание, скрежет… Кто-то кромсал дерево и сталь, стараясь действовать приглушенно. Снаружи выламывали раму. Лоику показалось, что от него осталась пустая оболочка, резонатор с пульсирующим сердцем в центре.

Он еще мог бы выбежать через входную дверь, но ноги не слушались. Обломки дерева и гипсовая пыль посыпались на паркет. Это сработало как толчок: он метнулся в коридор, но раздались и другие звуки – пилы, дрели, зубило… Ломились и во входную дверь тоже!

Слишком поздно звонить в полицию. Оружия он в доме не держал. Лоик упал на колени. Шум, звяканье, похрустывание, казалось, усиливали друг друга и окружали его со всех сторон.

Входная дверь рухнула с грохотом разорвавшегося снаряда. За спиной раздался оглушительный треск: балконная дверь. Лоик закричал – или он так подумал, – потом, как ребенок, на четвереньках пополз за кухонную стойку. Пока добирался до своего укрытия, он заметил только, как приподнялись белые балконные занавеси: ночной ветер проник в гостиную.