Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах

— Будут допрошены все. Виновные понесут наказание — стократ за каждое свое преступление, и по десять раз за каждую вашу слезу.

Ему хотелось подбодрить жену. Вернуть ее к жизни. Снова заставить улыбнуться эти нежнейшие губы, что сейчас казались восковыми. Быть может, им еще удастся зачать новых сыновей. Если нет, то ему придется обратить взор на наложниц, однако единственной государыней Данцзе останется лишь несравненная Сифэнь. Он не повторит грозящих смутой ошибок правителей Цзиньяня.

— А если виновны мы сами, государь мой супруг? — печальные глаза смотрели куда-то сквозь Сянсина, — если это — воля Небес и знак, что они более не желают видеть дом Жун на Лотосовом троне? Сначала небесный огонь на храм предков, теперь наши дети…

Сянсину стоило немалых трудов сдержаться. Взяв в руки ледяные тонкие пальцы жены, он постарался отыскать утешающие ласковые слова, чтобы успокоить ее. Унять боль и страх, гнетущие Сифэнь. И лишь покинув покои супруги, Сянсин дал себе волю.

— Мы желаем знать, — отдающая в плечо боль за грудиной усилилась, но Сянсин не обратил на нее внимания, — кто, будь он проклят перед ликом Небес, ведет изменнические речи, смущая сердце нашей супруги и утраивая ее горе! Кто распускает крамолу о роде Жун!

Ши Кунлян поклонился. Он был единственным, кого гнев Сянсина не заставил измениться в лице.

— Об этом говорят давно, государь. Крамольный слух, который возобновляется вопреки всем усилиям…

— Но никто еще не осмеливался говорить об этом во Дворце Лотосов! — Сянсин сжал веер, — это нужно пресечь! Выжечь каленым железом, если вырезать лекарским ножом не получается!

— Это может усилить недовольство в народе, государь.

Сянсин отбросил веер и стиснул виски пальцами. Все рушилось и ускользало из рук, как вода из чайного ситечка. В памяти всплыли давние памфлеты, вышедшие из-под кисти Цюэ Лунлина и его учеников. А он ведь полагал, что эту гадину удалось раздавить. Возможно, так бы оно и было — если бы не пожар, если бы не война с Милинем, в которой оказался бессилен даже Линь Яолян, а приходящие с севера люди рассказывают ужасы, послушав которые, впору увериться, что генерал Линь стоит на пути великого зла и скверны, рвущихся в земли Данцзе… и если бы не смерть детей.

Правитель Данцзе чувствовал себя хуже день ото дня. Все чаще тревожила тяжелая боль в груди. Стоило ему преодолеть более дюжины ступеней, как начинала донимать одышка. Сянсин был отвратителен сам себе. Государь должен быть воплощением всех достоинств, сильным и ловким, олицетворяя собой силу и процветание своей державы. Он же был зримым воплощением упадка, в который вступила Данцзе. Но никакие обстоятельства не мешали Сянсину въедливо вникать во все дела.

Письма генерала Линя из Северного Предела поражали своей нелепостью. Неужели генерал обезумел? О постройке какой стены длиной во всю границу он ведет речь? И почему осмеливается оправдывать свою неспособность победить ослабленный засухой и поветрием Милинь колдовством, к которому якобы прибегли милиньцы? Донесения о ходячих мертвецах и захватывающих тела нечистых демонах выглядели слишком невероятными, чтобы в них поверить. Пусть эти донесения и подтверждались россказнями беженцев — от писем генерала веяло подлинным безумием, которое будто подхватили и прочие в Северном Пределе.

Однако армия продолжала преклоняться перед генералом Линем. И, что гораздо хуже — преклонялись перед его именем и в Шэньфэне.

Сейчас Сянсин жестоко корил себяза то, что спустил генералу его самоуправство в ночь великого пожара. Не следовало после подобного непочтительного забвения закона оставлять Линя Яоляна без порицания, а после еще и доверять ему армию Северного Предела. Конечно, тамошние жители будут всячески покрывать генерала, памятуя о том, что он уроженец тех мест.

До недавнего времени Сянсину удавалось отметать сомнения в верности генерала Линя. Но эта уверенность расшатывалась все сильнее. Слишком многое сходилось в один узел. Ученик Цюэ Лунлина, который, якобы будучи безумным, таинственным образом отыскал ставку генерала в Цзиньяне. Долгие беседы Линя Яоляна с сестрой этого Дина Гуанчжи… сестрой, существование которой не удалось подтвердить чиновникам, назначенным на дознание и поиски пропавших Ши Кунляном. Ни в одних документах из Лацзы не подтверждалось, что в семье Дин была девица Сяохуамей. Все, кто был знаком с семьей Дин в их родных местах, в один голос уверяли, что Дин Гуанчжи был единственным ребенком своих родителей, которому удалось перешагнуть за порог совершеннолетия. Таинственное бесследное исчезновеник учения Цюэ Лунлина и этой девицы, невозможное без заранее подготовленного пути бегства и укрытия. Даже осмелившийся возгласить во всеуслышание об утрате династией Жун благодати Неба гадатель Чэн Лань для чего-то встречался с Линем Яоляном…

С высоты трона государь Сянсин хмуро смотрел на генерала Аня Ваншу, склонившегося у подножия. Своевольное решение генерала Линя оставить земли за Люгу, выведя оттуда войска и всех еще остававшихся жителей, и сухое извещение о том, что он не видит ни смысла, ни возможности сохранять для Данцзе эти земли и далее, стали последней каплей в чаше гнева Сянсина. Уступить земли Милиню было подлинной изменой. Уступить самовольно, не осведомившись о мнении государя, было преступлением. Генерал Линь слишком занесся и позабыл, что он не единственный военачальник державы.

— Сим повелеваем доблестному генералу Аню принять знамена и армию Северного Предела у не оправдавшего царственного доверия и презревшего клятвы генерала Линя. Генералу Анб надлежит исправить бесчестие, нанесенное нам генералом Линем, и возвратить земли нашей державы Данцзе, которые были самовольно и малодушно отданы нечестивому Милиню.

Генерал Ань Ваншу привезет с собой не только указ государя. Ему предстоит еще одно поручение, что до поры должно храниться в тайне. Забирая у Линя Яоляна печать войск Северного Предела, он вручит ему опечатанный серербяный ларец, в котором лежат шелковая веревка и пилюля с ядом. Последняя милость государя Данцзе в память о былых заслугах, возможность избежать позора и казни — выбор из двух чистых смертей. И если у генерала Линя осталась хотя бы капля стыда и чести, он не отвергнет этот жест последнего благоволения.

Глава 24

Юн Лифэн в растерянности бродила по покоям женской половины, как во сне прикасаясь к стенам, дверным косякам, резьбе на наряднях панелях. Комнаты, еще недавно охваченные суетой и переполохом поспешных сборов, сейчас казались странно притихшими. Как будто сам дом застыл в тревожном ожидании, напуганный и растерянный предстоящей разлукой с хозяевами, наполнявшими жизнью его стены.

Она всегда знала, что не останется под этим кровом навеки, и с самой помолвки чувствовала, что с каждым днем все ближе тот