Хромой Орфей - Ян Отченашек

Он провел кончиком языка по запекшимся губам, во рту была настоящая Сахара. Пить, до смерти хочется пить, сполоснуть рот, освободиться от отвратительного вкуса алкоголя!

- Войтина! - промолвила она через мгновение удивительно спокойно.

- Что?

- Ты коммунист?

От неожиданности он приподнялся. Вздохнул глубоко.

- Что тебе пришло в голову?

- Да? - настаивала она с знакомым ему упрямством.

- Нет... я думаю, что... это не так просто... Почему ты спрашиваешь?

- Как по-твоему? Русские сюда придут или западные?

- Русские... То есть советские! - убежденно ответил он. - А что?

- Я хочу, чтобы пришли они! Они ведь большевики, да? Понимаешь, он их боится, американцев ждет. Говорит, что в России тирания и диктатура, и что это правда, хотя это пишут в наших газетах, и что они заберут все дочиста и сделают всех рабами...

- Грубая ложь! - взорвался Войта. - Клевета... Ничего он не знает, оттого что сам капиталист!

Она разволновалась.

- Ты рабочий. Тебе ничего не грозит, там ведь у власти рабочие. Ты наверняка коммунист!

Дико было слышать от нее такие вещи, но все это, как видно, было частью сумасшедшей ночи.

- Пускай берут все! Все! Я тоже стану коммунисткой и хочу, чтоб обязательно пришли они... Хоть и говорят, что там плохой джаз. Но ведь они могут научиться, правда? Послушай, они не запретят джаз, как по-твоему?

- С какой стати? Дурацкая пропаганда...

Это, видимо, ее успокоило, тело ее расслабло. Наступило утомленное молчание, возбуждающая близость не давала обоим уснуть, а над головой у них свершалось повседневнейшее чудо рассвета.

- Послушай, - ни с того ни с сего прошептал он. - Кто был Орфей?

Вопрос как будто не особенно удивил Алену, она подняла руку и стала чертить в воздухе круги; может быть, отыскивала обрывки гимназических знаний.

- Мифический певец, видно, классный. Укрощал своим пением диких зверей, но Бинг Кросби, может, тоже сумел бы. Ты когда-нибудь слышал Кросби? А почему ты спросил?

- Просто так. Слышал недавно.

- Странный ты человек, Войтина, - сказала она, помолчав, - И вообще все странно, правда? Даже то, что мы с тобой вот женаты, а в первый раз лежим вместе...

- Что ж, - пошевелил он больными губами. - Официальная подпись ничего не значит... Это-то я уж понял... Пора мне...

- Не уходи! - испуганно воскликнула она и прижалась к нему упругой грудью.

Она обхватила его плечи голыми руками, словно желая удержать этим, ему было больно, но именно это заставило его поверить в искренность ее испуга.

- Я не хочу! Гляди мне в глаза, Войтина, я кое-что тебе скажу, а ты в это время гляди мне в глаза. Я знаю, что делаю, и теперь не так уж пьяна. Я хочу, чтоб ты остался! Навсегда. Навсегда, Войтина! Ведь ты мой муж, и мне без тебя страшно. Слышишь? Ну скажи что-нибудь! Скажи хоть, что тоже хочешь остаться, мне надо это услышать...

- Хочу остаться у тебя.

Она вздохнула с облегчением и выпустила его из объятий. Опустила голову на подушку и закрыла глаза.

- Если б ты знал... что со мной... если б ты только знал! Может, это и не так страшно, Зузка уже это делала и Итка тоже, но я до смерти боюсь... Он все уж устроил... и гроши... ну, да я знаю, так надо...

Она вдруг разразилась сдавленным, горьким плачем, от которого все его существо сжалось в странной тревоге.

- Когда это будет, я умру со страху. По ночам и то мерещится... будет чужой человек, с вымытыми волосатыми руками... и будут там белые изразцы, и белый потолок, и я на него буду смотреть, и кто-то будет держать меня, и закрывать мне рот рукой, чтоб я не кричала, и будет страшно больно, и это будет такая скверная боль... а потом все кончится и ничегошеньки не будет, ну ровно ничего... а потом опять явится он как ни в чем не бывало и станет отпускать свои дурацкие шутки, а во мне уже будет пусто... Господи, хуже всего, что этого не избежать... В школе перед контрольной по латыни я обычно сматывалась... А тут...

- Довольно! - услышал он свой хриплый голос. - Ради бога, замолчи!

Войта не рассуждал, это вырвалось у него невольно. То, что он услышал, было невыносимо. Он пошевелился и сразу ощутил наболевшим телом все полученные удары, нащупал возле себя руку Алены, отчаянно сжал ее.

- Ты этого не сделаешь... Я не позволю!..

Она притихла. Потом он почувствовал на лице ее дыхание, оно скользило по губам, проникало в волосы на висках.

После своих слов он почувствовал слабость и какую-то опустошенность.

Она запустила ему пальцы в волосы, повернула его лицо к себе и глядела на него с глубоким изумлением. У нее дрожали губы.

- Что ты говоришь, Войтина? Но ведь это... Ведь это - от него!

- Я говорю серьезно, - шептал он, закрывая глаза.

Он боялся дальнейших слов, боялся ее взгляда, боялся мыслей.

Она поняла.

- Сострадание, да? Тебе меня жалко...

- Нет! Но... ведь понимаешь все - и не мучай меня. Я не хочу, чтоб тебе было страшно, слышишь?.. И не хочу, чтоб тебе было больно. Ведь неважно, от кого... раз ты не хочешь, в чем же дело?..

Рассвело, за окном щебетали птицы, а здесь была белая тишина, чистая, завороженная тишина после потопа. Оба погрузились в нее, растроганные удивлением перед самими собой, и молчали - рыцарь на деревянной лошадке и голубоглазая принцесса со светло-русой челкой, "Не плачь, - сказал мальчик девочке, ушибшей коленку, - до свадьбы заживет!.. Я никому не дам тебя в обиду!"

Она спрятала голову ему под мышку, от волос ее пахло мылом и табачным дымом.

- Войта! Ты мой... добрый... ты не знаешь, что ты для меня сейчас сделал. Останемся вместе, слышишь. Войтина? Вместе. Господи, какая я была невероятная дура! Сколько напрасно мучала тебя! Ведь все ясно... как это утро... мы его не забудем, да? Если я вдруг опять задурю, скажи только: "Утром! Вспомни, как ты была маленькой! Вспомни!" И я усмирюсь. И если мама что скажет, ты ее не слушай. Обещаешь? Это она все затеяла! Она всегда портила мне жизнь и говорила, что для моей же пользы. А сама думает только о себе, хочет еще нравиться и ненавидит меня за то, что я красивей ее и молодая. Если она начнет меня отговаривать, я плюну ей в лицо. Я замужем, скажу ей. Я могу ее выгнать из этой комнаты, я прекрасно знаю, что хибара наполовину моя понимаешь, - она озорно засмеялась, - а значит, и твоя! И кончено! Войта, Войтина, ах, сколько мы сделаем вместе! А когда война кончится, мы с тобой поедем куда-нибудь далеко-далеко и никого не станем слушать. Никого. Будем совершенно свободны, правда, и все будет наше... и тот, кто родится. Ах, я теперь так счастлива...

Он не вникал в смысл ее слов, только вслушивался в звук ее голоса.

- Войтина, - услышал он прерывистый шепот, - хочешь меня? Я тебе докажу... Погляди на меня, я этого хочу, хочу, чтобы ты меня увидел...

Сейчас, сейчас... И он с замиранием блаженного ужаса понял, что лицо его на ее обнаженной груди, она сама расстегнула измятую блузку и прижала его голову, и он может целовать эти несказанно нежные груди с маленькими сосками и чувствовать, как они волнуются под его распухшими губами. Сейчас, сейчас... в этом безумном "сейчас" был свой ритм, вступивший в них прерывистым дыханием. Сейчас, сейчас...

- Не сейчас, мы оба пьяны - умереть, не пробуждаться от этого сейчас! пусти меня, Войтина!

Свет ударил ему в глаза, он таращился на него с удивлением, с разочарованием - и мгновенно вернулась боль. Ты! Не может быть! Да. Он видит ее. Лежит рядом, опять замкнутая в своем теле, пальцы застегивают последнюю пуговицу блузки. Она погладила его по лицу, коснулась его губ. Потом он услыхал ее ровное дыхание и заснул мертвым сном.

В таком виде их застала милостивая пани, первой заглянувшая в белую комнату.

II

Открывая коробку с инструментами, Гонза испытывал волнение восьмиклассника, которому учитель заглядывает через плечо. Мелихар взял бумажку пальцами, окинул его возмутительно-беглым взглядом, фыркнул и стал читать, скребя ногтями в затылке. Заметив вопросительный взгляд подручного, сунул ему бумагу сквозь отверстие в крыле.

- Гляньте, ежели любопытно.

Сирена проревела о наступлении утренней смены, между стапелями шатались привычные фигуры, Даламанек, как всегда, носился с развевающимися полами плаща и жужжал как шмель.

Мелихар зевнул и попробовал пальцем острие сверла. Он был на редкость невозмутим.

Гонза прикинул, сколько времени нужно, чтоб прочесть двадцать строк, и ему казалось, что он неплохо изобразил удивление.

- Что вы на это скажете? - спросил он небрежно.

- Чепуха!

Гонза облизал сухие губы.

- Почему вы так думаете?

Мелихар смерил его укоризненным взглядом, словно его спросили, какое впечатление произвела на него порнографическая картинка, и сплюнул.

- Я такой ослятины вороха читал.

Этими резкими словами он будто поставил точку на разговоре, но через минуту, опробовав спуск пневматического молотка, остановился в раздумье:

- Может, это крем какой для загара?

- Вы про что?

- Да про Орфея. Или как там его.