Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

К Кадзи подошел ефрейтор Танака.

— Тебя отведем в часть. Сам пойдешь?

Кадзи посмотрел на жандарма непонимающим взглядом, но потом он понял смысл этих слов. Конечно, разве такое простят! С этого мгновения его жизнь меняла русло.

У мотоцикла Ватараи зловеще улыбнулся.

— Ты, Танака, с ним обращайся повежливей. У меня здесь есть еще дело, я скоро вернусь.

— Садись! — Танака указал Кадзи на коляску.

Прежде чем сесть, Кадзи еще раз оглянулся кругом. В вечерних сумерках грузовики со спецрабочими уже мчались по полю. В защитной форме неподвижно сидели конвоиры. Молчаливые, как изваяния, они казались неживыми. А дом Кадзи, где сейчас ждет его Митико, закрывала черная безмолвная сопка.

Красное солнце почти совсем скрылось. Лишь тонкий его серп алел над горизонтом. Земля в яме казалась багровой, она походила на застывшую кровь.

Услышав тяжелые шаги, Митико стремительно побежала открывать дверь. Целый день она думала о Кадзи. Вчера была страшная ночь, но все же Кадзи ласкал ее вчера, и это поглотило все остальное. Она едва не потеряла его навсегда, но ее любовь победила. Да, да, ее любовь, Митико была в этом уверена. А может, она ошибается, и Кадзи остался не потому? Пусть так, все равно вчера было прекрасно. И печально, даже дышать было трудно. А все потому, что их любовь странная, не всегда, не целиком он принадлежит ей. Сегодня утром он ушел такой жалкий. Какая горькая улыбка была на его лице! Каким он вернется домой?..

Перед Митико стоял могучего сложения жандарм, взгляд его не предвещал ничего хорошего.

— Кадзи сегодня домой не придет, — сказал он холодно.

У Митико задрожали колени.

— Что-нибудь случилось?..

— Случилось? — Жандарм похотливо оглядел фигуру Митико, словно оценивая ее достоинства. — Запретил рубить головы бандитам из Восьмой армии, вот и попросили его пожаловать к нам на часок. А там, возможно, задержится и побольше, смотря по обстоятельствам. А сейчас прошу показать квартиру.

Ватараи вошел в комнату в сапогах. От Митико исходил запах духов, но для него это был запах чужой жены. И он уже забыл, что только что рубил людям головы. Перед ним стояла такая привлекательная женщина! Да, аппетитная баба! Жаль, что досталась такому слюнтяю.

— Ничего запретного не укрываете?

— Нет.

Высокая грудь Митико прерывисто поднималась. Еще раз оглядев женщину с ног до головы, Ватараи подошел к книжному шкафу.

Книги с фамилиями авторов, написанными не иероглифами, а буквами, все казались ему подозрительными. Вот в них-то, наверно, и заключены крамольные мысли. И у этого Толстого, и у Достоевского. В общем все, чего он не знал, казалось ему вредным и опасным. Да разве только Ватараи? Ведь Ватараи лишь винтик огромного аппарата, именуемого армией, и только потом он уже человек. А ведь еще несколько лет назад он и не помышлял стать военным. Но на действительной службе он вдруг убедился, что в армии кормят вкуснее, чем дома. Это стало первопричиной его ревностности по службе, хотя сам он об этом не догадывался. Служба в армии с ее муштрой и походами показалась ему легче, чем деревенская работа в поле. Мордобой он переносил тоже легко — судьба наградила его крепким здоровьем. Более того, чем крепче ему попадало, тем достойнее он считал своего истязателя. Крепкий кулак у мужчины, по его понятиям, был признаком мужества. К тому же он знал, что в скором времени и сам будет раздавать тумаки новобранцам. Как только он смекнул, что тут надо только не зевать, жизнь в армии показалась ему раем. Он пошел по «правой» дорожке. Когда производился набор добровольцев в жандармы, он окончательно решил осесть в армии. Земли у него не было, да и где он сможет более спокойно и неизменно продвигаться по службе?

А если уж есть армейский хлеб, надо прежде всего отполировать себя с головы до ног «по первому разряду». Так он думал и так стал действовать. А если попасть в руки великого скульптора, именуемого жизнью, можно за несколько месяцев стать «образцовым» военным.

«Образцовый» военный стоял перед книжным шкафом и возмущался. Будь он, Ватараи, штатским вроде Кадзи, разные интеллигентские сопляки, зачитывающиеся иностранщиной, противники твердой власти, стояли бы над ним и помыкали бы им. А теперь другое дело. Они ничто, а он ими командует.

— Начитался этих книжонок — и вот результат! Сегодня дошел до ручки, — сказал Ватараи, снова похотливо оглядев Митико, стоявшую рядом. — А вы как думаете?

«Я думаю иначе», — хотела сказать Митико, но вместо этого она лишь страдальчески заморгала. Этому ли дикарю рассуждать о культуре! Но разве можно ему это сказать, ведь судьба ее Кадзи находится в его руках.

Растерянный вид молодой женщины раздражал Ватараи. Сейчас облапить бы эту аппетитную бабенку и досыта насладиться ею. Нестерпимо завидно, что такой слюнтяй, как Кадзи, днем и ночью находится рядом с этой женщиной. Сволочи! Наверно, и вчера еще миловались в постели, и это в то время, когда верные сыны отечества днем и ночью страдают без женщин.

— Открыть ящики стола, — приказал Ватараи. — Вынуть из них все на стол.

Митико послушно открыла все ящики. Ватараи встал сразу же за спиной Митико — хоть прикоснуться к этой чертовой бабе! Перед глазами у него висело стенное блюдо. Объятия обнаженных влюбленных волновали жандарма. А тут еще такой возбуждающий аромат от женщины. Тонкая талия, округлые бедра наклонившейся Митико дразнили. А что, если взять на руки и повалить? Дело плевое, и сопротивляться не будет. Скажу только: «Безопасность мужа зависит от тебя». Ведь один раз в Северном Китае у него был уже такой случай. Жена торговца опиумом, имевшего связь с китайской армией, сама предложила себя, чтобы вызволить мужа. Но та была уже потрепана, а эта — только что распустившийся цветок. А какая кожа, светлая, гладкая! Ватараи самодовольно улыбнулся и тяжело задышал.

Митико всем телом чувствовала состояние жандарма. И несмотря на охватившее ее отвращение, она уже думала о том, как бы выгоднее использовать свою привлекательность.

Открывая нижний ящик стола, Митико низко наклонилась. Ватараи вплотную прижался к ней. Митико хотела было отскочить, но тут она увидела рукопись Ван Тин-ли. У нее сильнее забилось сердце. Как бы оставить ее в столе, не вынимать, а открыть другой ящик? Она не стала выпрямляться, пусть стоит эта скотина сзади и пыхтит. Но Ватараи не даром был жандармом. Как только Митико хотела закрыть ящик, толстая рука Ватараи потянулась через ее плечо.

— А это что такое? А ну, покажите!

Ватараи взял рукопись и стал листать. Канбун он не знал [x], и его подозрительность стала острее.

[x] Канбун — иероглифическое письмо.

— По-китайски? Наверно, важная рукопись.

Ватараи рассмеялся, еще раз оглядев Митико с ног до головы. Митико сгорала от стыда, ей казалось, что этот жандарм уже осквернил ее тело.

— Не знаю, почитайте, может быть и важная, — сказала она и отстранилась от Ватараи. — И вообще ищите сами, что вам нужно.

Ватараи удивленно поднял брови. Смотри, как сразу переменилась, и не подступишься. Небось своему Кадзи позволяет все, что угодно, а тут… И снова в груди Ватараи вскипело возмущение. Черт с ней, с ее красотой!

— Хватит и этого. Да и кроме материалец есть! — И он опять рассмеялся, как бы говоря: все от меня зависит, захочу — останется жив, захочу — погибнет.

А Митико не знала, что ей делать — то ли выставить за дверь этого хама, то ли просить его о милости.

— Приходите через пару дней. Так и быть, дам свидание.

Его взгляд говорил: вот видишь, и свидание от меня зависит, а ты ломаешься.

— Правда, сидеть вот так не придется, — Ватараи кивнул подбородком на стенное блюдо и расхохотался.

Митико хотелось заткнуть уши, казалось, что этот дикий смех поганит воздух в комнате, превращает в непристойность прекрасное чувство.

Ватараи ушел. Звуки его шагов постепенно замирали. Страшная пустота заполнила дом. Митико схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.

Может, все же в тот вечер надо было отпустить Кадзи? Может, он все тогда рассчитал и все сошло бы благополучно? Как щемит сердце! Ведь это она сказала: «Поступай так, как считаешь лучше». Она не думала, что эти слова парализуют решительность мужа.

И все же, когда она их произносила, она думала только об одном — чтобы он не уходил. И он остался, ее любовь победила. И в минуты горячих объятий у нее и в мыслях не было, что сегодняшний день принесет ей такое несчастье. А если бы отпустила, этого могло не случиться.

Митико подняла голову. Затуманенный от слез взгляд остановился на блюде. Это был символ их счастья, клятва верности. А теперь… Нет, она не вынесет свалившейся на ее голову беды.

— Прости меня, Кадзи!

Слезы вновь ручьем покатились по ее лицу. Горячие, горькие слезы! Итак, Кадзи в руках этого ненавистного жандарма, и нет никакой надежды, что он вернется оттуда невредимым. Конечно, Кадзи действовал благородно, в этом Митико не сомневалась, и, может быть, то, что он сделал, облегчило наконец его муки. А она раздавлена горем. Впервые Митико познала страдания. Ведь сейчас она страдает не меньше, чем страдал Кадзи. И ей, как и ему, мучительно придется искать выхода. А веди себя Кадзи там, у горы, смиренно, она сейчас смотрела бы ему в лицо, слышала бы его голос, обнимала бы его. О, это благородное рыцарство! Все из-за него! Как ей сейчас тяжело! И никто ей не в силах помочь! Митико старалась не плакать, но чем больше она крепилась, тем обильнее текли слезы по ее лицу.