Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Феликс Саусверд

— Снимайте брюки, живо!

Граф было заколебался, но стал стаскивать. Стефания вытащила из-под кровати ручную швейную машинку, отпорола угловой наколенник на бриджах, сложила бумаги между наколенником и лишним лоскутом с тыльной стороны и вновь пристрочила по тому же шву. Бумаги оказались в тайнике, с внешней стороны ничего видно не было.

— Вот такое у вас теперь потайное отделение — никто не найдет. А это билет на поезд и покушать на дорогу.

— Что вы, я сыт, — отнекивался Граф.

— Берите и не думайте отказываться. Да, вот еще что. Выйдете, если кто спросит, дворник, например, где был, что здесь делал, то ответите, что посыльный я, доставлял, дескать, для господина Пумпурса, это супруг дочери моей хозяйки госпожи Свикис, свечи для канделябров, бал у них скоро. Вот и все. И да хранит тебя Господь!

И она повесила на шею Графа под стоячий воротник кителя икону Марии Магдалины. Она не сказала ему, что святая отгонит от него злыдней по дороге. Стефания надеялась на лучшее и старалась ради этого незнакомца, друга ее друзей, как могла.

Стрелы летят и в цель, и мимо

14 октября 1943 года тепло распрощавшись со Стефанией, у Графа в самой-глубине души, там, где она еще не покрылась метастазами предательства полностью, всплыла мысль о том, какой же добротой обладает эта простая латышская женщина, католичка, так участливо встретившая его, чужого по крови украинца и вообще приблудного типа, вся выложившаяся для того, чтобы он смог выполнить какой-то свой, в целом непонятный для нее поход. От нахлынувшего вдруг на мгновение удивления он слегка приостановился, показалось, его даже кто-то тихо окликнул, но затем он потопал дальше выполнять германское задание. Если разобраться, — мелькнуло в голове, то я-то тоже католик, родители те уж точно без молитвы дня не начинали. Ну я, значит, формально той же веры. Однако ладанка на груди, переданная Стефанией, ничего не напоминала, от нее не было ни тепло, ни холодно. «Ладно, — думал он, — Стефу попросили помочь, свою задачу она исполнила, мне надо исполнять свою. Раскисну, пущу слезу, чертов католик, вспомню про костел, мамку, еще вспомнить про сиську не хватает, и ошибки пойдут одна за другой, и окажусь в кювете с дыркой в голове. Лучше о Мари вспоминай». И он зашагал веселей. Через полсотни шагов рядом с ним прямо-таки бесшумно притормозил фурман, колеса были на резиновом ходу.

— Добросить? — раздался слегка грассирующий голос Эриса, очевидно следствие его французского воспитания. — Ты что, оглох, третий раз около тебя останавливаться?!

Про себя Граф всполошился: только о Мари подумал, на тебе, и ее хозяин тут как тут. Однако, увидев на облучке в одеянии кучера известного ему Штайера, порученца при высоком начальстве, успокоился, тот без дела разгуливать не будет. «Конспирация, заботятся обо мне», — подумал Граф.

Он лихо вскочил в пролетку. Лошадь сразу же зацокала по направлению к вокзалу.

— Что-то случилось? — спросил Граф.

— Начальству под утро пришла гениальная идея. Зачем тебе документы тащить самому? Хоть я и буду в соседнем купе до места назначения, но кто-то пристанет, шум, гам, выяснение отношений. Лучше везти их мне, германскому офицеру, а затем в конце тебе отдать.

— Снимаю штаны, — невозмутимо ответил Граф и стал делать вид, что расстегивает свои брюки.

— Ты что? — воскликнул Эрис.

— То самое, господин Мухамед, все уже зашито так, что не найдете. Сто марок, если обнаружите, идет?

— С меня? — растерялся Эрис.

— Если у вас нет, пусть Штайер войдет в долю. Штайер заржал, лошадь дернулась. Граф мстил за сытую жизнь Эриса, за входившую в его рацион Мари.

— Эта служанка за пятнадцать минут сделала такой тайник, который портным СД не снился: они бы три дня только ходили вокруг стола, чертили бы и кроили по лекалам берлинского образца.

— Ладно, ладно, все в порядке. Отставить обмен штанами, — пошутил Эрис. — Начальство о твоей безопасности заботится.

— Знаете что? Я выйду, пойду пешком. В роль надо входить, а не въезжать. На вокзале еще дружки из лагеря вынырнут. Опасно.

— Давай, давай. Если у тебя в штанах все на месте, то вперед, — скаламбурил Эрис.

— У меня все там разложено, — ответил Граф, выпрыгнул из пролетки и, вспомнив о Мари, подмигнул Эрису.

Поезд в Зилупе ушел по расписанию.

В это же утро Панцингер предложил Ланге позавтракать вместе. Они встретились в отдельном кабинете ресторана на последнем этаже огромного шестиэтажного магазина для офицеров вермахта.

Заказали легкий завтрак.

— Понимаете, Ланге, только сейчас я выкроил время для вас, хотя уже, по моему, два месяца в Риге. Поговорить надо о многом и вот так, наедине, без свидетелей. Вы, надеюсь, уловили, что я сторонник серьезных дел. Хотя я и не люблю Гамбург, но давайте договоримся о том, чтобы в наших с вами отношениях и перед лицом Кальтенбруннера, Мюллера и других не менее уважаемых руководителей нашей системы всегда руководствоваться гамбургским счетом. Надеюсь, вы помните, что это?

Ланге улыбнулся, но кивнул несколько раз головой в знак того, что не прочь восхититься еще ра этим остаточным реликтом рыцарского благородства. Тем более из уст начальства.

— Так вот, — сказал оберфюрер, — в старое доброе время на состязаниях по французской борьбе в Гамбурге — при закрытых дверях, без публики, счет по схватке велся честно, без фальши, накидывания или сброса очков. Без циркового ажиотажа, как обычно боролись на публике. Я внимательно изучал пожалуй все, что относится к нашей карательной деятельности. Ревизовать то, что было, я не буду. Нет ни времени, ни желания. Вранья слишком много, Ланге. Слишком. Вот что. И цифры разгромленных групп завышены, и какой-нибудь группе из пяти пленных и трех баб, извините, придается статус таинственной пещеры Али-бабы с сорока разбойниками, хотя их всего восемь. Это далеко не гамбургский счет. Все это направляется в Берлин, там ахают, охают, а здесь все на месте крутится без изменений. Уменьшения террористов не замечается. Если в Риге фактически действуют 100 террористов, а вы дали цифру в Берлин, что было их 1000, но 500 уничтожено, то это не по-джентльменски. И мы в Берлине прекрасно можем спать, вот-вот ожидая гибели еще четырехсот, но которых, извините, нет в природе, ибо действуют-то те 100, которых мы не поймали до сих пор. Агенты ваши, извините Ланге, измазаны в крови по уши, компрометируются слишком большой близостью с вами и подвести под удар какое-нибудь значительное формирование они не в состоянии…

Разговор для Ланге был неприятен. Конечно, оберфюрер с его колокольни был прав, но как тут развернуться, если массы этих молодых и совсем юных фанатиков бьют выверенный, подобно часовому механизму, немецкий профессионализм, не считаясь ни с какими потерями. Москва, русская фронтовая разведка засылают своих диверсантов все чаще.

— Я понял вас, оберфюрер, под вашим руководством работа пойдет более четко. Оправдываться не буду. Думаю, не к чему.

Панцингер одобрительно кивнул.

— Давайте используем до предела, — сказал он, — нашу находку — «Рижский партизанский центр».

— Вы полагаете, оберфюрер, послать намеченных в партизаны Панченко и других тоже от имени «центра»?

— Ни в коем случае, что вы, Ланге, — замахал салфеткой Панцингер. — Повтор, дубляж, трафарет. Отношусь к этому резко отрицательно. Появятся противоречия. Провалимся. Насколько ни примитивен противник, но он начнет сравнивать, а сравнение всегда конкретно. Возникнут накладки. От Графа они получат данные об организации в Риге, это хорошо. Это их воодушевит. Каждый мечтает о союзниках. Но можно ли верить этой организации? Они захотят подключить к перепроверке других людей, наших людей, ну, может, и своих тоже. Пожалуйста. И мы подготовим второе действие Пьесы. Интрига нуждается в развитии. Сейчас я вас прощу об одном. В октябре мы планируем заслать из Риги в партизанский край несколько своих людей. Возьмите все группы, которые туда пойдут, под свой личный контроль.

— Слушаюсь, господин оберфюрер.

— Они должны подтверждать наличие этого «центра» в Риге, иначе Граф окажется на мели. Но Графа перед ними не раскрывать. Где тонко, там и рвется.

Ланге наклонил голову в знак согласия, затем, увидев благожелательную позу оберфюрера, решился:

— Простите, шеф, хотел спросить о «Красной капелле», как удалось схватить столь большое количество участников?

— С конспирацией у них было поставлено дело дрянновато. Москва сама дала нам в руки адреса руководителей «капеллы». Русские черпали от них информацию огромными порциями, однако я не верю, чтобы они доверяли немцам полностью. Они эксплуатировали их на износ, не заботясь о перестройке группы, ставшей гигантской. В разведке масштабность гибельна. Если бы русские не думали, что их шифр запаян, как консервная банка, которую невозможно вскрыть, сузили круг руководства резидентуры до минимума и ввели способы связи, ваш покорный слуга еще продолжал бы носиться по Германии с радиопеленгаторами и не знаю с чем еще, а не завтракать с вами в этом уютном ресторане. Со стороны русских с «оркестрантами из капеллы» работали явно непрофессионалы, — Панцингер сделал паузу, подбирая слово, — какие-то олухи. Они сами загубили свой агентурный потенциал в Германии…