Одиссея варяжской Руси - Михаил Серяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плененного дива на цепи русы водят по городам и показывают его за деньги, а во время войны напускают на противника. Нападение русов на Бердаа действительно имело место в X в., и это обстоятельство, равно как упоминание Низами о шкурках как самой звонкой монеты у русов, показывает, что азербайджанский поэт использовал в своем произведении какие-то известные ему данные о наших далеких предках. Насколько мы можем судить, образ дива в составе русского войска у Низами сложился из трех компонентов: собственно представления о диве, античных известиях о необычных людях (в поэме он уже имеет человеческий облик, но также и рог на лбу) и известия о медведях, которых ради забавы водили на цепи в русских городах (отсюда мохнатость этого существа). Что же касается первого компонента, то к нему относится как само обозначение его как дива, сравнение с орлом (напомним, что изначально образ грифона сложился в результате сочетания черт льва и орла), нахождение его на вершине дерева, а также представление о том, что див приносит русам победу в бою. Таким образом, и в средневековой азербайджанской поэме мы видим весьма специфичный образ дива на дереве, приносящего победу русскому войску. Хоть в иноязычной и инокультурной среде этот образ подвергся достаточно сильному искажению, тем не менее первоначальные его следы проступают достаточно явно.
Как высказанные выше соображения, так и независимые от них данные Низами говорят о том, что Див «Слова о полку Игореве» действительно был грифоном. На основании этого мы можем заключить, что образ грифона на дереве был свойствен княжеско-дружинной среде Древней Руси. И эта достаточно редкая черта, восходящая еще к скифским религиозным представлениям, в очередной раз сближает восточно- и западнославянские религиозные традиции. Тот факт, что в первом случае этот образ всплывает в связи с походом князя Игоря на врагов, а во втором случае предание относит его к родоначальнику ободритских князей, вновь показывает достаточно тесные связи, существовавшие в религиозных представлениях, касающихся носителей княжеской власти как на Руси, так и у западных славян. В более позднее время это мифологическое животное встречается нам на полосе с тульи шлема Ярослава Всеволодовича, на котором были изображены грифоны, соколы и барсы. Сам шлем был потерян князем во время Липецкой битвы 1216 г. Таким образом, мы видим грифона не просто как одну из эмблем княжеской власти, а как эмблему князя — предводителя дружины на поле боя. Характерно, что он был изображен именно на шлеме: в символической картине мира голова соотносилась с небом, и исследователи древнерусских женских головных украшений отмечали, что они в ряде случаев символизировали собой небесные светила. Вполне возможно, что подобный символизм имел место и в отношении украшения шлема, что опять-таки соотносит образ грифона с понятием неба и верха.
Весьма показательно, что служившие в Византии варяги носили там прозвище грифонов{651}. Поскольку варяги попадали в Византию через Русь, это свидетельствует о том, что данное фантастическое животное было одним из символов пришедшей с Рюриком варяжской Руси. В этой связи несомненный интерес представляет старинное название Нарвы Ругодив, под которым она упоминается в Новгородской летописи в 1420 и 1444 гг.{652} Происхождение этого названия непонятно. М. Фасмер предположил, что в основе его лежит имя финно-угорского божества: фин. Rukotivo, «дух-покровитель ржи», также Rongoleus (Агрикола, XVI в.) и эст. Rougutaja{653}. Однако помимо трудностей чисто филологического порядка согласиться с данной версией мешает то, что использование данного названия города самими финно-уграми не зафиксировано, подобных топонимов в их землях больше не встречается, да и сами окрестности Нарвы отнюдь не выделялись в земледельческом отношении по сравнению с остальными эстонскими и финскими землями. Высказывались предположения, что древнерусское название города произошло от корня -руга- в значении церковной земли, однако и эта версия не объясняет, почему новгородцы подобным образом называли именно этот город в Прибалтике, в которой было достаточно других владений католической церкви. Однако существует и другое объяснение происхождения названия Ругодив — само это слово было образовано из двух корней: племенного названия ругов, которым западноевропейские авторы называли как жителей Рюгена, так и восточных славян, и див, которое, как было показано выше, обозначало в древнерусском языке грифона. Город Ругодив известен и у балтийских славян{654}. В самих новгородских землях зафиксировано имя Руготин (Ругутин), образованное от Ругота{655}, что свидетельствует скорее в пользу племенного происхождения данного корня. Топонимика в окрестностях Ругодива также свидетельствует о западнославянском продвижении вдоль побережья Варяжского моря. Так, недалеко от Нарвы, в месте впадения реки Россонь в реку Нарову, находится деревня Венекюля. Хотя в данном месте находились и другие основанные русскими деревни, однако именно она получила название, образованное от имени венедов. В русских летописях эта деревня упоминается в 1384 г. под названием «Наровский берег», однако в немецких хрониках в 1380 г. она обозначается как «Русская деревня» — «Руссише дорф». Эсты называли ее Венекюля, а водь переосмыслила это название как Вяйкюля (вяй, вааг, «безмен, весы» и кюля, «деревня», то есть «Весовая деревня»). Последнее наименование недвусмысленно указывает на связь этого поселения венедов с торговлей. Об этом же говорят и два окрестных названия: Куллансуо (кулан, «золото», суо, «болото», «Золотое болото»), в котором, по преданию, один местный житель нашел бочонок с золотом, и Кулла-кюла (кулла, «золото», кюла, «деревня», «золотая деревня»). Весьма показательно, что Венекюля находится на берегу реки Россонь (на местном ижорском языке река называется «Рбсон» с ударением на первый слог). Хоть существует несколько вариантов, объясняющих данное название (из водского рооса, «ржавчина, цвет застоявшейся воды», ижорского россойн, «не ровная», «не прямая», ижорского росвус, «разбой»){656}, однако наиболее вероятным является объяснение, связывающее его с племенным названием рус/рос. На это еще до революции обратил внимание А.В. Петров: «Некоторые названия местностей и рек в Эстляндии (например, река Россонь, впадающая в Нарову) свидетельствуют о бывшем здесь русском господстве»{657}. Действительно, данная река была не единственной в регионе, которая не прямая или была прибежищем разбойников, а поскольку она впадает в море, вряд ли она могла быть охарактеризована как застоявшаяся. Поскольку во времена Ганзы на этой реке было пристанище морских разбойников, это свидетельствует об удобном положении реки с точки зрения мореходства. Упоминание поселения вендов на названной по имени росов реке в очередной раз говорит о тесном переплетении обоих понятий на Варяжском море. То, что племенное название ругов-росов сочетается в названии города с обозначением грифона, вновь указывает на связь этого символа с варяжской Русью.
Связанную с грифоном символику мы встречаем и у новгородцев, которые, по выражению летописца, «суть люди от рода варяжского». Достаточно показательно, что впоследствии грифон стал одной из эмблем Новгородской республики. Н.Г. Порфиридов по этому поводу отмечает: «Печати с изображениями грифона. Известно несколько экземпляров: при указанной уже Договорной грамоте с Борисом Александровичем… при Новгородской грамоте в Колывань, первой половины XV в., находящейся в Ревельском архиве; два экземпляра, найденные при раскопках 1939 г. в южной части Новгородского кремля; экземпляр, найденный при раскопках 1940 г. в Кремле же, на месте церкви Бориса и Глеба. Изображения грифонов имеют несущественные отличия. Надпись на всех экземплярах: “печать великаго новагорода”. Складывается представление, что именно этот вид государственной новгородской печати XV в. имел наибольшее распространение…»{658}Интересно, что на найденной в 1983 г. новгородской печати грифон изображен со звездой (рис. 16), что опять-таки указывает на его связь с верхним, небесным уровнем. Хоть грифон в качестве городской эмблемы появляется в Новгороде достаточно поздно, однако археологические находки показывают, что его образ встречается в этом городе достаточно рано и глубоко проник в народную культуру. Так, в Новгороде была найдена деревянная резная колонна с изображением грифона и кентавра, датируемая XI в.{659} Поскольку грифон на ней был вырезан выше кентавра, это указывает, что колонна изображала вертикальное строение мира и могла символизировать собою дерево. В этом отношении данный памятник архитектуры весьма тесно соотносится с уже знакомым нам образом грифона на вершине мирового дерева. Изображением грифона украшен и один из инициалов Остромирова Евангелия 1056 г., заказанного новгородским посадником{660}. В слое второй половины XI в. Новгорода было найдено каменное грузило от рыболовной сети с изображением лучника на одной стороне и грифона на другой. Наконец, к XII в. относится найденная в том же городе поясная бляха для крепления портупеи с изображением грифона (рис. 17), вновь отсылающая нас к связи данного фантастического животного с дружинным сословием. Все эти факты свидетельствуют в пользу понимания приведенного выше выражения новгородской летописи о призвании Рюрика в том смысле, что сопровождавшая его дружина варяжской Руси являлась носительницей символики, связанной с образом грифона-дива.