Бен-Гур - Лью Уоллес

Бен-Гур слушал, не упуская ни звука.

— Много лет назад вместе с семьей — твоя мать была со мной, Эсфирь, прекрасная, как утро над старым Елеоном, — я сидел на обочине дороги, ведущей на север из Иерусалима, близ Гробницы Царей, когда мимо нас проехали три человека на больших белых верблюдах, каких никогда прежде не видели в Святом Городе. Люди были чужестранцами и приехали издалека. Первый из них остановился и спросил меня: «Где рожденный царь Иудейский?» И будто желая усилить мое удивление, добавил: «Мы видели его звезду на востоке и пришли поклониться ему». Я не понял, но пошел за ними к Дамаскским воротам, и каждому встреченному, даже стражам у ворот, они задавали тот же вопрос. Все, кто слышал его, были поражены, как я. Со временем я забыл об этом происшествии, хотя тогда о нем было много разговоров, как о предвестии Мессии. Увы, увы! Какие дети, даже мудрейшие из нас! Когда Бог идет по земле, шаг от шага его могут отделяться веками. Ты видел Балтазара?

— И слышал его рассказ, — ответил Бен-Гур.

— Чудо! Истинное чудо! — воскликнул Симонид. — Когда он поведал его мне, добрый мой господин, казалось, я слышал долгожданный ответ; промысел Господен открылся мне. Беден будет Царь, когда придет, беден и лишен друзей; ни последователей, ни армии не будет у него, ни городов, ни замков; а перед ним будет царство, которое предстоит воздвигнуть, и Рим, чтобы победить и смести с дороги. Слушай же, слушай, мой господин! Ты полнишься силой, ты искусен во владении оружием, ты обременен богатством — такие возможности дал тебе Господь. Не его ли цель должна стать твоей? Может ли быть человек рожден для большей славы?

Всю свою силу вложил Симонид в этот призыв.

— Но царство, царство! — требовал Бен-Гур. — Балтазар сказал, что это будет царство душ.

Иудейская гордость чуть презрительно искривила губы Симонида, когда он начал ответ:

— Балтазар был свидетелем удивительных вещей — чудес, господин мой; когда он говорит об этом, я, полный веры, склоняюсь перед ним. Но он сын Мизраима и даже не прозелит. Вряд ли можно предположить в нем особое знание, у которого мы должны просить совета в делах нашего Израиля. Пророки получали свой свет от самих Небес, как и он — свой; но пророков много, а он — один, и Иегова неизменен в веках. Я не могу не верить пророкам. Принеси Тору, Эсфирь.

И продолжал, не дожидаясь:

— Можно ли пренебречь свидетельством целого народа, господин мой? Пройди от Тира на северном побережье до столицы Едома в южной пустыне — ты не найдешь ни лепечущего Шиму малыша, ни дающего милостыню в Храме, ни кого бы то ни было из вкусивших от агнца пасхи, кто бы сказал тебе, что царство, которое грядущий Царь воздвигнет для нас, детей Завета, не будет от мира сего, как царство отца нашего Давида. А откуда их вера, спрашиваю я? Сейчас мы увидим.

Возвратилась Эсфирь, принеся множество свитков, бережно упакованных в темное полотно, надписанное золотом.

— Держи их, дочь, они мне скоро потребуются, — сказал отец тем ласковым тоном, каким всегда обращался к ней, и продолжил.

— Господь паствы в книге Еноха, кто он? Кто, если не Царь, о котором мы говорим? Трон воздвигнут для него, он сотрясает землю, и прочие цари падают со своих тронов, и бич Израиля низвергается в печь огненную, пылая там среди столпов огня. И вот последний по времени, но не значению — Ездра, второй Моисей, с его ночными видениями. Спроси его, кто есть лев с человеческим голосом, что говорит орлу, который есть Рим: «Ты любил лжецов, разорял жилища тех, которые приносили пользу, и разрушал стены тех, которые не делали тебе вреда. Поэтому исчезни, чтобы отдохнула вся земля, и освободилась от твоего насилия, и надеялась на суд и милосердие своего Создателя». И с тех пор не стало орла. Воистину, мой господин, этих свидетельств довольно! Но путь к истоку открыт. Обратимся же к нему… Вина, Эсфирь, а потом Тору.

— Веришь ли ты пророкам, господин? — спросил он, выпив вина. — Знаю, что веришь, ибо такова была вера всех твоих предков. Эсфирь, дай мне книгу, где содержатся видения Исайи.

Он взял один из свитков, развернутый ею, и прочитал:

— «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет. … Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество на раменах Его… Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве его, чтобы Ему утвердить его и укрепить его судом и правдою отныне и до века». Веришь ли ты пророкам, мой господин?… Теперь, Эсфирь, слово Господа, что пришло к Михею.

Она подала требуемый свиток.

— «И ты, — читал он, — Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле». Это и был младенец, которого видел Балтазар в пещере и которому поклонился. Веришь ли ты пророкам, мой господин?.. Дай мне, Эсфирь, слова Иеремии.

Получив свиток, он читал:

— «Вот наступят дни, говорит Господь, когда возвращу Давиду Отрасль праведную, и будет производить суд и правду на земле. В те дни Иуда будет спасен, и Иерусалим будет жить безопасно». Веришь ты пророкам?.. Теперь, дочь, свиток речений сына Иуды, в котором не было порока.

Она дала Книгу Даниила.

— Слушай, господин мой, — сказал он: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий… И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится». Веришь ты пророкам, о мой господин?

— Довольно. Я верю, — воскликнул Бен-Гур.

— И что же? — спросил Симонид. — Если Царь придет бедным, поможет ли мой господин от дарованного ему?

— Помогу ли ему? Последним шекелем и последним дыханием. Но почему ты говоришь, что он придет бедным?

— Дай мне, Эсфирь, слово Господа, как оно пришло к Захарии, — сказал Симонид.

Она подала свиток.

— Слушай, как Царь вступит в Иерусалим, — и он прочитал: — «Ликуй от радости, дщерь Сиона… се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной».

Бен-Гур отвел взгляд.

— Что видишь ты, господин мой?

— Рим! — ответил он мрачно, — Рим и его легионы. Я знаю их.

— О! — сказал Симонид. — Ты будешь хозяином легионов Царя, для которых будешь избирать из миллионов.

— Миллионов! — вскликнул Бен-Гур.

— Ты видел кроткого Царя, входящего в свою вотчину, — отвечал Симонид, — видел его по правую руку, а по левую — медные легионы Цезаря, и ты спрашивал: «Что может он?»

— Да, я думал об этом.

— О господин мой, — продолжал Симонид, — ты не знаешь, как силен наш Израиль. Ты думаешь о нем, как о скорбном старике, рыдающем у рек Вавилона. Но приди в Иерусалим к Пасхе, встань у Колоннады или на улице Менял, и посмотри, каков он. Обещание Господа праотцу Аврааму у Падан-Арам стало законом, и народ наш приумножался — даже в пленении; он рос под пятой египтян; римские когти лишь подогнали его рост, и теперь он воистину народ и сроднение народов. И не только это, господин мой, чтобы узнать меру силы Израиля, ты должен учесть распространение веры, которая приведет тебя в ближние и дальние из всех известных земель. Далее, я знаю, привыкли говорить об Иерусалиме, как об Израиле, но это все равно, что найти вышитые лохмотья и судить по ним о мантии цезаря. Иерусалим — лишь камень Храма, или душа тела. Забудь на минуту о легионах, как ни сильны они, и сочти души верных, что ждут старого клича: «К твоим шатрам, Израиль!» — сочти в Персии — детей тех, кто не вернулся с вернувшимися; сочти братьев, толпящихся на рынках Египта и остальной Африки; сочти еврейских колонистов, отправившихся за счастьем на Запад: в Лодинум и торговые дворы Испании; сочти чистых кровью и прозелитов в Греции и ее островах, в Понте и здесь в Антиохии, а заодно и тех, кого осыпают оскорблениями в тени нечистых стен самого Рима; сочти верующих в Бога обитателей шатров в пустыне, у порога которой мы стоим, и в пустыне за Нилом, за Каспием и дальше в древних землях Гога и Магога; отдели тех, кто ежегодно присылает дары Храму в знак почитания Бога — отдели, чтобы счесть и их. И когда закончишь счет, господин мой, тогда увидишь, сколько мечей ждет тебя; тогда увидишь царство, готовое встретить того, кто «будет производить суд и правду на земле» — в Риме так же, как на Сионе. И вот тебе ответ: Что может Израиль, то может и Царь.

Это была величественная и живо написанная картина.

На Ильдерима она подействовала, как звук трубы.

— О, если бы я мог снова стать молодым! — воскликнул он, вскакивая.

Бен-Гур сидел неподвижно. Он понимал, что речь призывает его посвятить жизнь и богатство таинственному Существу, концентрировавшему в себе великие надежды Симонида не в меньшей степени, чем подвижника-египтянина. Идея, как мы знаем, была не нова для него, но являлась уже не раз: при рассказе Малуха в Роще Дафны, потом — более отчетливо, — когда Балтазар излагал свое мнение о грядущем царстве, и потом еще раз во время прогулки по Пальмовому Саду, когда он почти принял решение, если еще не принял его. Тогда она являлась и уходила только идеей, вызывавшей более или менее сильное ответное чувство. Не то теперь. Могучий ум посвятил ей себя, вложил в нее всю свою силу, возвел ее в ранг цели,поражающей возможностями и невыразимой святостью. Это было так, будто распахнулась прежде невидимая дверь и залила Бен-Гура светом, зовущим к служению, которое само по себе — высочайшая мечта, служение, уходящее далеко в будущее и обещающее богатую награду и удовлетворение всех желаний. Недоставало последнего толчка.