Дьюма-Ки - Стивен Кинг

vii

Комнату, которую Уайрман и Элизабет называли Китайской гостиной, в тот день заливал грустный свет субтропической зимы. Дождь лил еще сильнее, барабанил по стенам и окнам, поднявшийся ветер шумел в кронах пальм, окружавших «Эль Паласио», швырял их тени на стены. В этот день, придя в гостиную, я впервые не увидел на столе «живых картинок»: макеты зданий и статуэтки людей и животных пребывали в полнейшем беспорядке. Единорог и чернолицый мужчина лежали бок о бок возле перевернутого здания школы. Если на столе и рассказывалась какая-то история, то я видел разве что эпизод фильма-катастрофы. Рядом с особняком в стиле «Тары» стояла жестянка из-под печенья «Суит Оуэн». Уайрман ранее объяснил мне, что нужно делать, если Элизабет попросит коробку.

Элизабет сидела в инвалидном кресле, ссутулившись, чуть заваливаясь на один бок, рассеянно оглядывая беспорядок на своем игровом столе, где обычно все стояло на положенных местах. Ее синее платье цветом практически не отличалось от огромных баскетбольных кедов «Чак Тейлор» на ее ногах. Вырез-«лодочка» платья растянулся, превратившись в перекошенный раззявленный рот, открыв одну лямку комбинации цвета слоновой кости. Я задался вопросом, одевалась ли Элизабет этим утром сама или при помощи Уайрмана.

Поначалу она вела себя здраво, правильно произнесла мое имя, справилась о моем здоровье. Попрощалась с Уайрманом, когда тот отправлялся к Баумгартенам, и попросила его надеть шляпу и взять с собой зонт. И это было хорошо. Но когда пятнадцатью минутами позже я принес ей из кухни еду, произошло резкое ухудшение. Элизабет смотрела в угол, и я услышал, как она бормочет: «Возвращайся, Тесси, возвращайся, тебе здесь не место. И заставь уйти этого большого мальчика».

Тесси, мне было знакомо это имя. Я воспользовался своим методом поиска ассоциаций и вспомнил газетный заголовок «ОНИ ИСЧЕЗЛИ». Одну из сестер-близняшек Элизабет звали Тесси. Уайрман мне это говорил. Я буквально услышал его слова: «Предполагается, что они утонули», – и холод, как нож, полоснул мне по боку.

– Принеси мне это. – Элизабет указала на жестянку, и я принес. Из кармана она достала статуэтку, завернутую в носовой платок. Сняла с жестянки крышку, посмотрела на меня – во взгляде смешивались озорство и смятение, так что захотелось отвести глаза, – и бросила статуэтку в жестянку. Послышался мягкий глухой удар. С крышкой у Элизабет поначалу не получалось, но она оттолкнула мою руку, когда я попытался помочь. Закрыла жестянку, протянула мне.

– Ты знаешь, что с ней делать? – спросила Элизабет. – Он… он… – Я видел, как она борется. Слово было близко, но за самой гранью досягаемости. Насмехалось над ней. Я мог бы подсказать его Элизабет, но помнил, какая во мне вспыхивала ярость, когда это делали другие люди, и ждал. – Он сказал тебе, что нужно с ней сделать?

– Да.

– Тогда чего ты ждешь? Забирай эту суку.

Я понес коробку к маленькому пруду рядом с теннисным кортом. Рыбки выпрыгивали из воды, дождь радовал их куда больше, чем меня. Возле скамьи горкой лежали камни, как и говорил Уайрман. Я бросил камень в пруд («Ты можешь подумать, что она не услышит, но слух у нее очень острый», – предупредил Уайрман), стараясь не попасть ни в одну из рыб. Потом отнес жестянку со статуэткой внутрь дома, но не в Китайскую гостиную, а на кухню, снял крышку и вытащил завернутую в носовой платок статуэтку. Обстоятельные инструкции Уайрмана такого не предполагали, но меня разбирало любопытство.

Я увидел фарфоровую женщину с отбитым лицом. На его месте белела неровная поверхность.

– Кто здесь? – взвизгнула Элизабет, и я от неожиданности аж подпрыгнул. Едва не выронил покалеченную статуэтку. Она наверняка бы разбилась, ударившись о керамические плитки пола.

– Это я, Элизабет, – откликнулся я, возвращая статуэтку на столик.

– Эдмунд? Или Эдгар, или как там вас зовут?

– Точно. – Я вернулся в гостиную.

– Вы выполнили мою просьбу?

– Да, мэм, не извольте беспокоиться.

– Я уже поела?

– Да.

– Очень хорошо. – Она вздохнула.

– Хотите чего-нибудь еще? Я, безусловно, могу…

– Нет, благодарю, дорогой. Я уверена, поезд скоро прибудет, а вы знаете, я не люблю путешествовать на полный желудок. Всегда приходится садиться на одно из задних сидений, а с набитым желудком у меня разыграется железнодорожная болезнь. Вы не видели мою жестянку, жестянку из-под «Суит Оуэн»?

– Кажется, она на кухне. Принести?

– Не в такой дождливый день. Я хотела попросить вас бросить ее в пруд, пруд бы для этого подошел, но передумала. В такой дождливый день в этом нет необходимости. Не знает милосердье принужденья, вы помните. Оно струится, как тихий дождь.

– С небес, – вставил я.

– Да, да. – Элизабет отмахнулась, словно говоря, что вот это как раз значения и не имеет.

– Почему вы не расставляете статуэтки, Элизабет? Сегодня они все перемешались.

Она бросила взгляд на стол, потом на окно, в тот самый момент, когда особенно сильный порыв ветра плеснул в него дождем.

– На хрен, – услышал я в ответ. – У меня в голове все на хрен перемешалось, – а потом добавила с неожиданной для меня злобой: – Они все умерли и оставили меня здесь.

Если вульгарность ее речи у кого-то и не вызывала неприятия, так это у меня. Я очень хорошо ее понимал. Возможно, милосердие не знает принужденья, миллионы живут и умирают с этой идеей, но… но нам свойственно такое состояние, как ожидание смерти. Да, свойственно.

– Не следовало ему этого брать, но он не знал, – добавила Элизабет.

– Брать что? – спросил я.

– Этого, – доходчиво объяснила она и кивнула. – Я хочу в поезд. Хочу выбраться отсюда до того, как придет большой мальчик.

После этого мы оба замолчали. Элизабет закрыла глаза и вроде бы заснула в инвалидном кресле.

Чтобы чем-то себя занять, я поднялся со стула, который хорошо смотрелся бы в джентльменском клубе, и подошел к столу. Поднял фарфоровые фигурки мальчика и девочки, посмотрел, отставил в сторону. Рассеянно почесал руку, которой не было, продолжая разглядывать художественный беспорядок. Статуэток на полированной деревянной поверхности было точно больше сотни, а может – и двух. Я обратил внимание на фарфоровую женщину со старомодным чепцом на голове (чепец молочницы, подумалось мне), но брать не стал. Во-первых, головной убор не тот, во-вторых, женщина слишком молода. Нашел другую женщину, с длинными крашеными волосами, и вот она устроила меня в большей степени. Да, волосы чуть длиннее и чуть темнее, но…

Нет, не темнее и не длиннее, потому что Пэм ходила в салон красоты, известный так же как Фонтан юности кризиса среднего возраста.