Дьюма-Ки - Стивен Кинг

– Может, тебе не стоит ему звонить. Может, если он узнает о нашем разговоре, это и станет последней каплей. – И не без ехидства добавила: – Тогда ты будешь плохо спать по ночам.

О таком варианте я не подумал, а логика в ее словах была. В одном Том и Уайрман не отличались: оба нуждались в помощи – но я не мог тащить их на аркане туда, где им могли ее оказать. В голове мелькнула острота с бородой. Может, уместная, может – нет: «Ты можешь приобщить шлюху к культуре, но не заставишь ее думать». Оставалось надеяться, что Уайрман сможет назвать мне автора. И год.

– Так как ты узнал, что он собирается покончить с собой? – спросила Пэм. – Я хочу знать, и, клянусь Богом, ты мне все расскажешь до того, как я положу трубку. Я все сделала, и ты должен мне сказать.

Вон он, вопрос, который она еще не задавала. Слишком уж ее занимало другое: как я узнал о ней и Томе? Что ж, не только у Уайрмана были присказки на любой вкус. Их хватало и у моего отца. В том числе была и такая: если не катит ложь, говори правду.

– После несчастного случая я начал рисовать. Ты знаешь.

– И что?

Я рассказал, как нарисовал ее, с Максом и Томом Райли. О некоторых результатах моего интернет-знакомства с феноменом ампутированной конечности. О том, как увидел Тома Райли, стоящего на верхней ступени лестницы, ведущей в мою студию – так я теперь ее называл, – голого по пояс, в пижамных штанах, с одним выбитым глазом, место которого в глазнице заняли сгустки крови.

Когда я закончил, на другом конце провода повисла долгая тишина. Нарушать ее я не стал. Наконец Пэм заговорила. Другим, осторожным голосом:

– Ты действительно в это веришь, Эдгар… во что-то из этого?

– Уайрман, парень, который живет чуть дальше по берегу… – Я замолчал, внезапно захлестнутый яростью. И не потому, что не находил нужных слов. Или не совсем по этой причине. Я собирался ей сказать, что у парня, который жил чуть дальше по берегу, иногда проявлялись телепатические способности, вот почему он мне верил.

– Так что ты хотел сказать насчет этого парня, Эдгар? – Голос звучал спокойно и вкрадчиво. Я узнал этот голос. Слышал его в первый месяц или чуть дольше после несчастного случая. Таким голосом она говорила с Эдгаром – пациентом палаты номер шесть.

– Ничего, – ответил я. – Не важно.

– Тебе нужно позвонить доктору Кеймену и рассказать об этой твоей новой идее. Идее, что ты – экстрасенс. Не отправляй ему электронное письмо. Позвони. Пожалуйста.

– Хорошо, Пэм. – Навалилась усталость. Не говоря уже о раздражении и злобе.

– Хорошо что?

– Хорошо, я тебя слышу. Четко и ясно. Ошибки быть не может. Забудь об этом. Я хотел только одного – спасти Тома Райли.

На это ответа у нее не нашлось. Как и рационального объяснения, каким образом мне удалось узнать о планах Тома. На том мы и расстались. Кладя трубку, я думал: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным».

Может, и она клала трубку с той же мыслью.

vi

Злость и разбитость не отпускали меня. Не помогала и сырая, мрачная погода. Я попытался поработать наверху, но ничего не вышло. Спустился вниз, взял один из альбомов и вдруг понял, что рисую те же загогулины, что и в прошлой жизни во время телефонных разговоров: мультяшных уродцев с большими ушами. Уже собрался в отвращении отшвырнуть альбом, когда зазвонил телефон. Уайрман.

– Ты придешь во второй половине дня? – спросил он.

– Конечно, – ответил я.

– Я подумал, может, дождь…

– Я собирался приехать на автомобиле. Здесь я ни во что не врежусь.

– Хорошо. Но о часе поэзии можешь забыть. Она сегодня не в себе.

– Плоха?

– Такой я ее никогда не видел. Разорванное мышление. Отрыв от реальности. Помрачнение сознания. – Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул. В трубку словно ударил резкий порыв ветра. – Послушай, Эдгар, мне неудобно просить тебя об этом, но могу я ненадолго оставить ее на тебя? Минут на сорок пять, не больше. У Баумгартенов нелады с сауной… что-то там с чертовым нагревателем, к ним приедет электрик, но мне нужно показать ему, где распределительный щит. И, разумеется, расписаться на бланке заказа за выполненную работу.

– Нет проблем.

– Ты – прелесть. Я бы тебя поцеловал, если б не язвы на твоих губах.

– Пошел ты на хер, Уайрман.

– Да, все меня так любят. Это мое проклятие.

– Мне звонила Пэм. Она поговорила с моим другом Томом Райли, – учитывая, чем эта парочка занималась в мое отсутствие, называть Тома моим другом было как-то странно, но, с другой стороны, почему нет? – Похоже, ее стараниями план самоубийства сдулся.

– Это хорошо. Но почему я слышу печаль в твоем голосе?

– Она захотела узнать, откуда мне стало обо всем известно.

– То есть ее уже не интересовало, как ты прознал о том, что она трахалась с этим парнем? Она спросила…

– Как я поставил ему диагноз «депрессия с суицидальным риском», находясь за полторы тысячи миль.

– Ага! И что ты ответил?

– Не имея под рукой хорошего адвоката, мне не оставалось ничего другого, как сказать правду.

– И она подумала, что ты – un poco loco[91].

– Нет, Уайрман, она решила, что я – muy loco[92].

– А есть разница?

– Нет. Но она будет размышлять над этим, и, поверь мне, Пэм – кандидат в олимпийскую сборную США по размышлениям, а потому, боюсь, мое доброе дело рикошетом ударит по моей же младшей дочери.

– Предполагаешь, что твоя жена будет искать виноватого.

– Предположение правильное. Я ее знаю.

– Это плохо.

– И мир Илзе содрогнется куда сильнее, чем она того заслуживает. Ведь и для нее, и для Мелинды Том был как дядя, с самого их рождения.

– Тогда тебе придется убедить жену, что ты действительно все это видел, и твоя дочь никоим образом не связана с этой историей.

– И как мне это сделать?

– К примеру, рассказать о ней что-то такое, чего ты не должен знать.

– Уайрман, что ты несешь? По своей воле я такого сделать не могу!

– Откуда ты знаешь? Я должен заканчивать разговор, амиго. Судя по звукам, ленч мисс Истлейк только что отправился на пол. Еще увидимся?

– Да. – Я собрался добавить: «До скорого», но он уже положил трубку. Я последовал его примеру, гадая, куда я подевал садовые рукавицы Пэм с надписью «РУКИ ПРОЧЬ». Может, если бы я их нашел, идея Уайрмана уже не казалась бы такой безумной.

Я обыскал весь дом, безрезультатно. Возможно, я выбросил рукавицы после того, как закончил рисовать «Друзей-любовников», но сам такого не помнил. Не мог вспомнить. Знаю только, что больше никогда их не видел.