Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В архивах сохранились записи о том, что поначалу многие отказывалась принимать участие в массовых расстрелах мирного населения: женщин, стариков и детей. Но постепенно, поддавшись на увещевания товарищей по службе, втянулись, воспринимая обязанности палачей как не слишком приятную, тяжелую, но полезную для общества миссию. Не прошло и пары месяцев, как многие уже с гордостью позировали для «трофейных» снимков на фоне груд мертвых тел.
Понимаешь, этих людей никто специально не отбирал на роль истребителей, они не горели желанием выполнять работу палача, у них не было ни личной неприязни, ни карьерных соображений, ни финансовой выгоды участвовать в расстрелах. Они были настолько «обычными», насколько это вообще возможно, пока не оказались в незнакомой обстановке, в заранее смоделированной ситуации, получив официальное разрешение на истребление людей, которых власть назначила на роль врагов нации. Эмоции в сторону, моральный долг, железная дисциплина и слепое подчинение ради процветания родной страны…».
Единственная тусклая лампочка, которая болталась под потолком, равномерно помаргивала. То ли отходил контакт в патроне, то ли напряжение было не стабильным, то ли это было намеренной изощренной пыткой для заключенных карцера. Если свет мигает с очень короткими промежутками, мозг игнорирует секундные провалы в темноту, домысливая, как бы достраивая реальность в момент ее исчезновения, и все глубже погружается в смятенную тревожность.
«Прошлое нельзя сломать, уничтожить, стереть с лица земли и из памяти: все возвращается по спирали, чтобы человечество крепко усвоило плохо вызубренный урок. И если вдруг человек возгордится, считая, что полностью изжил дурные привычки, постыдные страхи, неоправданную, звериную жестокость и вымышленные больным разумом теории, все тут же возвращается в прежнюю разбитую колею».
Тео просидел в карцере три дня, и в следующие два месяца оказывался там еще с десяток раз — обычно на день-два, иногда — на более долгий срок. Он научился различать потаенные звуки: дальних тихих скрипов, вздохов, бормотания, мышиного писка и шороха их крылатых собратьев. И крадущихся шагов Флика. Его сбивчивые рассказы или даже молчаливое присутствие за дверью помогали справляться с приступами клаустрофобии и паническими атаками, голодом, усталостью, болью, страхом, яростью. Тео переродился. Владевшее им отчаяние сменилось ощущением полной неуязвимости. Казалось, все, что было в нем мягкого и наносного, обгорело, остался один обнаженный стальной каркас, почти невесомый, но несокрушимый.
Эта трансформация почти не находила внешних проявлений — он не дерзил надзирателям, не задавал вопросов, не нарушал режим, да и вообще редко произносил хоть что-то и после ухода Орынбека ни с кем не стремился сблизиться. В лагере нельзя быть не в духе, разозлиться или громко рассмеяться. Хочешь избежать неприятностей — придется быть ровным, как линия горизонта в степи: равнодушным, безучастным ко всему, что происходит с тобой и с другими. Еще какое-то время после того злополучного вечера надзиратели не давали ему прохода: цеплялись по каждому поводу, сыпали оскорбления и словно бы мимоходом отвешивали тычки. Тео превратился в учебный каталог ссадин и припухших синяков разной степени интенсивности цвета, каждый из которых настойчиво напоминал о себе при каждом вдохе, каждом неловком движении. Но поскольку Тео не проявлял ни явного сопротивления, которое хотелось бы сломить во что бы то ни стало, ни панического трепыхания затравленного кролика, который бы только еще сильнее подзадоривал мучителей, со временем они нашли новую мишень для издевательств.
Глава 13
Спустя четыре месяца из заключенных, которых Тео увидел в камере в первый день, осталось лишь трое, остальные заслужили высокие баллы и получили амнистию. Предательские мысли о том, что их исчезновение могло означать что-то иное, Тео бесповоротно отметал.
Он отчаянно надеялся, что когда-нибудь наступит и его черед, и в то же время терзался страхами и догадками. Высокая оценка за тест стала и громадной, с трудом осмысливаемой радостью, и напряжением, полным липкого, тревожного страха и дурных предчувствий.
После того, как в лагерь прибыла особенно большая партия, на перекличке снова выступил начальник лагеря. Он повторил речь, которую Тео уже слышал, — с заученными интонациями и паузами, которые придавали особую весомость словам. Проводя взглядом по строю обритых наголо, облаченных в робы заключенных, он узнал Тео, хотя тот быстро опустил глаза, и нахмурился.
На следующий день в его камеру зашли двое охранников, которые под конвоем отвели его в дальний больничный корпус. По слухам, он был отведен для тяжелых инфекционных больных.
— Медосмотр, — сухо бросил человек в противовирусной спецодежде с герметичной прозрачной маской на лице.
Тео загнали в душ. Подрагивая от холода и волнения, он позволил взять кровь на анализ, измерить его рост и вес, проверить рефлексы. Затем ему сделали укол и тело перестало слушаться, стало безвольным и сонным. Люди в медицинских костюмах уложили Тео на операционный стол, крепко зафиксировав ремнями голову, грудь, запястья и лодыжки. От прикосновения чужих чутких пальцев в холодных перчатках его потряхивало, как от легких ударов током.
Один из врачей подключил к его голове и пальцам какие-то датчики, соединенные запутанной сетью проводов. Черные экраны на стенах мигнули и вновь погасли.
— В чем дело? — услышал Тео чей-то встревоженный голос, который говорил на мандарине.
— Странно. Показывает перегрузку.
— Может, на фоне повышенной эмоциональной восприимчивости?
— Седативное?
— Нет, нужен ясный разум. Просто успокой пациента.
— Как?
— Не знаю. Скажи что-нибудь. Пульс уже сто двадцать семь.
Один из врачей склонился над Тео, пытаясь дружелюбно улыбнуться. Но из-за стягивающего лицо прозрачного вакуумного щитка улыбка казалась похожей на оскал озлобленного пса.
— Не больно, не бойся, — проговорил он на одном из местных наречий, которое Тео научился мало-мальски разбирать в лагере. — Только заглянуть в воспоминания — чуть-чуть — и все. Не больно!
Тео заметался на кушетке.
— А, уйди, ты вечно все только портишь.
«Аскар. Аскар!»
«Я здесь».
«Им это под силу? Залезть ко мне в голову и вытянуть все воспоминания?».
«Да».
«И о деревне?».
«Да».
«И о тебе?..».
Молчание Аскара было красноречивее любых слов. Через несколько часов Система получит имена и лица всех, кого Тео знал, прямо из его головы. Машина примет необходимые меры по излечению и проведет превентивные профилактические процедуры от
